Саид
Саид | |
Как отмечает писатель Г. С. Кваша, Саид в исполнении Спартака Мишулина скрытен и загадочен[1] | |
Первое появление | |
---|---|
Создатель | |
Исполнение | |
Информация | |
Род занятий |
Пастух |
Саи́д — персонаж фильма «Белое солнце пустыни», а также ряда книг, телевизионных программ, компьютерных игр и современного устного фольклора, преимущественно в форме анекдотов. Молчаливый Саид, — как отмечает д.ф.н. проф. Государственного института искусствознания Н. А. Хренов, — является полной противоположностью красноармейцу Фёдору Сухову, при этом Саид всегда готов прийти ему на помощь в критический момент, когда тому грозит смертельная опасность. По убеждению профессора Н. А. Хренова, Сухов, Саид и Верещагин являются своеобразным переложением народных былинных сказаний о трёх богатырях на ранние советские реалии 1920-х гг. Особенно удачно, — по мнению искусствоведа, — эта роль, при всей её статичности, удала́сь актёру театра и кино Спартаку Мишулину[2].
Содержание
Краткое описание персонажа
Саид, коренной житель Средней Азии, происходит из бедной семьи, то есть классово он близок главному герою — красноармейцу Сухову, но в то же время он остаётся верен традициям своего народа, в том числе — закону кровной мести. Дело в том, что отца Саида хладнокровно убил коварный Джавдет, он же прибрал к рукам его нехитрое хозяйство и оставил самого Саида закопанным по шею в песок умирать долгой мучительной смертью: «Отца убил. Меня закопал. Четырех баранов взял. Больше у нас не было». Отцы Саида и Абдуллы дружили, что подтверждает сам Абдулла в ходе беседы, отмечая также, что отец Саида «был мудрый человек». Однако путям детей предстояло разойтись. В противостоянии Сухова и Абдуллы, вокруг которого и построен сюжет фильма, Саид занял сторону Сухова, поскольку был обязан ему жизнью. Характерно, что ни слова благодарности Сухов от Саида так и не услышал, скорее наоборот: «Зачем выкопал? Не будет покоя, пока жив Джавдет». Вместо этого, раз за разом Саид в минуту опасности появляется в нужном месте и приходит к Сухову на выручку[3].
Особенности воплощения персонажа на экране
По мнению кинокритика, члена Союза кинематографистов СССР В. С. Ивановой, игра Спартака Мишулина в картине заслуживает обособленного рассмотрения[4]. Следует начать с того, что на роль Саида претендовало много именитых артистов, в том числе актёр Центрального театра Советской Армии Игорь Ледогоров и актёр Кабардино-балкарского театра им. А. Шогенцукова Барасби Мулаев, но в итоге роль досталась малоизвестному тогда актёру Московского академического театра сатиры Спартаку Мишулину, что стало неожиданностью для многих[5].
“ | Вообще работа над фильмом оказалась очень сложной — даже чисто технически. В нём почти нет интерьеров, все съёмки шли на натуре, в пустыне в пятидесятиградусную жару. А мне по роли приходилось ещё закапываться в горячий песок. Кроме того, мой персонаж требовал отличной физической подготовки. Хотелось всё делать самому, тем более что подобной роли у меня ещё не было — и будет ли ещё? В том эпизоде, когда я на всем скаку стрелял из-под лошади, по правде сказать, чуть не погиб… | ” |
— Спартак Мишулин о создании образа[4] |
Выбор остановился на Мишулине далеко не в последнюю очередь из-за физической сноровки актёра. Конные трюки были чрезвычайно опасны, — в ходе съёмок фильма погиб один из профессиональных конных каскадёров,[6] — тем не менее, Мишулин отказался от услуг каскадёров и все трюки выполнял сам. Вот как охарактеризовал это сам режиссёр фильма Владимир Мотыль: «Лошадь в тот день была неспокойна. Не успел Мишулин занести ногу, лошадь рванула вперёд, сломав приспособления для безопасности трюка, и не будь Спартак гимнастом…», — вот так, с риском для жизни снимались сцены верховой езды, — «Она рванула вперёд и Спартак упал. Но как?! Это походило на цирковой номер: кульбит, и актёр уже на ногах. Ни ушиба, ни испуга», — только рассчитывая на незаурядную ловкость актёра, В. Мотыль предусмотрел в режиссёрском сценарии сложную акробатическую сцену, — «Впрочем, не будь Мишулин гимнастом, он не был бы Мишулиным»[7].
При этом Спартак Мишулин играл роль Саида втайне от своих коллег по Московскому театру сатиры. Дело в том, что художественный руководитель театра Валентин Плучек запрещал своим актёрам сниматься в кино в самый разгар театрального сезона, а фильм снимался именно в такой период, и побритый налысо Спартак Мишулин, возвращаясь в театр, прятал отсутствие волос под париком. Как рассказывают коллеги Мишулина, однажды этот парик сполз с головы актёра прямо на глазах у В. Н. Плучека. «Ага, снимаешься! — вскричал разгневанный режиссёр. — И у кого?!» — «У Мотыля». Ответ потряс неожиданностью всех присутствовавших: «У Мотыля — можно!». Позже выяснилось, что Плучек смотрел один из более ранних фильмов Мотыля «Женю, Женечку и „катюшу“» и был убеждён, что такой режиссёр не будет снимать низкопробное кино[8].
Характеристика персонажа искусствоведами
Анализируя личность персонажа, декан факультета глубинной психологии ИПИС В. А. Медведев приходит к выводу, что в лице Саида перед зрителями предстаёт Гамлет мира Востока. Его жизненный мир ограничен любовью к убитому отцу и ненавистью к его убийце Джавдету[9].
Как отмечает доктор культурологии проф. Государственного института искусствознания Е. В. Сальникова, бритая голова живого, закопанного по шею в горячий песок Саида — является прологом к истерну, в котором действуют экстраординарные люди[10]. Примечателен скупой диалог Фёдора Сухова с Саидом, только что спасшим красноармейца от неминуемой гибели от рук нукеров Абдуллы, когда на вопрос Сухова: «Ты как здесь оказался?», — одинокий воин Саид отвечает лишь одно слово, ставшее впоследствии крылатым: «Стреляли…». По мнению профессора Ричмондского университета Е. Прохоровой, этот лаконичный диалог и, в особенности, предельно краткий ответ Саида, в корне изменил raison d'être — сам смысл советского военного фильма, как кинематографического жанра[11]. Однако, как признался сам исполнитель роли: «Саид не сразу стал так молчалив. Не сразу образ этот вылился в те законченные формы, какие он принял на экране. Ведь нужны поиски и еще раз поиски, чтобы „отжать“ в герое некую его суть. Саид — добрый призрак пустыни. Зачем ему слова? Он человек действия. Вот так, в конце концов, из всего текста и осталась Саиду всего одна фраза»[4].
Напишите отзыв о статье "Саид"
Примечания
- ↑ Кваша Г. С. Принципы истории. — Научно-популярное издание. — М.: АСТ, 2001. — С. 172. — 352 с. — 7 тыс, экз. — ISBN 5-17-006898-0.
- ↑ Хренов Н. Фёдор Сухов идёт по пустыне // Искусство кино : Печатный орган Комитета по кинематографии при Совете Министров СССР и Союза кинематографистов СССР. — М. : Изд-во Союза кинематографистов СССР, 1970. — № 8. — С. 49-53. — 38 тыс, экз.</span>
- ↑ Полтавская Г. О творчестве Спартака Мишулина // Театральная жизнь : Печатный орган Министерства культуры РСФСР, Всероссийского театрального общества, Союза писателей РСФСР. — М. : Изд-во «Советская Россия», 1975. — № 9-16. — С. 26-31. — 50 тыс, экз.</span>
- ↑ 1 2 3 Иванова В. [www.stihi.ru/2013/07/21/5615 Спартак Мишулин] // Актёры Советского Кино : Сборник. — М. : Изд-во «Искусство», 1975. — Вып. 11. — С. 146-157. — 224 с. — 150 тыс, экз.</span>
- ↑ Раззаков Ф. Наше любимое кино… о войне. — М.: Изд-во «Алгоритм», 2005. — 480 с. — 4 тыс, экз. — ISBN 5-699-12882-4.
- ↑ [old.rian.ru/culture/20090812/180641583.html Госпожа Удача Мотыля. Кто дал «Белому солнцу пустыни» зелёный свет] (HTML). Культура и шоу-бизнес. РИА «Новости» (12 августа 2009). Проверено 9 декабря 2013.
- ↑ Мотыль В. Белое солнце // Советский экран : Критико-публицистический иллюстрированный журнал — печатный орган Комитета по кинематографии при Совете Министров СССР и Союза кинематографистов СССР. — М. : Изд-во «Правда», 1970. — № 5. — С. 22. — 1 млн, 300 тыс, экз.</span>
- ↑ Андреева Л. [www.smena.ru/media/numbers/24803/24803.pdf «Белое солнце пустыни»: 45 лет спустя] // Смена : Петербургская еженедельная газета. — СПб.: ЗАО «Смена», 22 июля 2013. — № 28 (24803). — С. 10-11.
- ↑ Медведев В. А. Russian Imago 2000. Исследования по психоанализу культуры. — СПб.: Изд-во «Алетейя», 2001. — С. 201. — 480 с. — 1500 экз. — ISBN 5-89329-376-2.
- ↑ Сальникова Е. Советская культура в движении: от середины 1930-х к середине 1980-х. Визуальные образы, герои, сюжеты. — М.: Изд-во ЛКИ, 2008. — С. 419-429. — 472 с. — ISBN 978-5-382-00899-8.
- ↑ Prokhorova, Elena. [books.google.com/books?id=9clS9PG0KSwC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Cinepaternity: Fathers and Sons in Soviet and Post-Soviet Film (англ.)]. — Bloomington, IN: Indiana University Press, 2010. — P. 51. — 331 p. — ISBN 978-0-253-22187-2.
</ol>
Ссылки
- [old.rian.ru/culture/20090812/180641583.html Госпожа Удача Мотыля. Кто дал «Белому солнцу пустыни» зелёный свет] (HTML). Культура и шоу-бизнес. РИА «Новости» (12 августа 2009). Проверено 9 декабря 2013.
|
Эта статья входит в число добротных статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Саид
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.
Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.
Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.