Сайондзи Киммоти

Сайондзи Киммоти 西園寺公望<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
12-й Премьер-министр Японии
7 января 1906 — 14 июля 1908
Монарх:	Мэйдзи
Предшественник:	Кацура Таро
Преемник:	Кацура Таро
14-й Премьер-министр Японии
30 августа 1911 — 21 декабря 1912
Монарх:	Мэйдзи
Предшественник:	Кацура Таро
Преемник:	Кацура Таро
Министр финансов Японии
14 мая 1901 — 2 июня 1901
Глава правительства:	Ито Хиробуми
Предшественник:	Ватанабэ Кунитакэ
Преемник:	Сонэ Арасукэ
Министр иностранных дел Японии
30 мая 1896 — 18 сентября 1896
Глава правительства:	Ито Хиробуми Мацуката Масаёси
Предшественник:	Муцу Мунэмицу
Преемник:	Окума Сигэнобу
Рождение:	23 октября 1849(1849-10-23) Киото, сёгунат Токугава
Смерть:	24 ноября 1940(1940-11-24) (91 год) Токио, Япония
Награды:

Князь Сайондзи Киммоти (яп. 西園寺 公望, 23 октября 1849 года, Киото — 24 ноября 1940 года, Токио) — японский политический и государственный деятель, дипломат, аристократ. 35-й глава рода Сайондзи. Выпускник Сорбонны. 12-й и 14-й премьер-министр Японии (7 января 1906 — 14 июня 1908, 30 августа 1911 — 21 декабря 1912). Министр культуры (1896, 1898), министр иностранных дел (1896, 1906), председатель Тайного совета (1900—1903). 2-й председатель партии «Друзья конституционного правительства». Депутат японского парламента. Кавалер Высшего ордена Хризантемы. Псевдоним — Тоан (яп. 陶庵 то:ан).

Входил в число гэнро, прожил существенно дольше остальных (предпоследний гэнро Мацуката Масаёси умер в 1924 году). Был одной из влиятельнейших фигур в японской политике в 1920-е и 1930-е годы.

Жизнеописание

Молодые годы

Сайондзи Киммоти родился 7 декабря 1849 года в Киото, в семье аристократа Токудайдзи Киндзуми. Его старший брат Санэнори занимал должности министра-хранителя печати и начальника прислужников Императора Мэйдзи, а младший Томодзуми был наследником купеческого дома Сумитомо. Когда мальчику было 3 года, он получил имя Киммоти. Через год его отдали приемным сыном в бездетный аристократический род Сайондзи, который воспитал его своим наследником.

Киммоти начал свою службу при дворе в качестве приближенного Императора Комэй. После реставрации Мэйдзи он занял должность младшего советника и способствовал возвращению опального Ивакуры Томоми в правительство. В ходе гражданской войны 1868—1869 гг Киммоти исполнял обязанности генерала-пацификатора. Он покорил Императорской власти автономные уделы Западной и Северной Японии и принимал участие в ликвидации сепаратистского Северного союза.

В 1871 году Киммоти уехал на стажировку во Францию, где поступил в Сорбонну изучать юриспруденцию. Находясь за границей до 1880 года, он познакомился с Жоржем Клемансо и Накаэ Тёмином (псевдоним Накаэ Токусукэ), а также заинтересовался французским либерализмом. После возвращения на родину молодой аристократ принял участие в гражданском движении за свободу и народные права (яп. 自由民権運動), совместно с Тёмином открыл газету «Свобода востока» (яп. 東洋自由新聞) и стал её главным редактором. Однако вскоре он оставил работу по приказу Императора.

На государственной службе

В 1882 году правительство поручило Киммоти заняться разработкой проекта Конституции Японии. С этой целью он совместно с Ито Хиробуми уехал в Европу, где изучал местный монархический строй. В 1884 году, вернувшись в Японию, Император Мэйдзи наградил Киммоти титулом маркиза (яп. 侯爵 ко:сяку), а в следующем году назначил послом Австро-Венгрии. Два года подряд аристократ возглавил японское посольство в Германской империи и Бельгии. В 1891 году он вернулся на родину и занял должность главы Управления по наградам канцелярии премьер-министра (яп. 賞勲局総裁 сё:кункёку со:сай).

В 1893 года Киммоти назначили заместителем Общества изучения гражданского права (яп. 法典調査会 хотэн тё:са кай) и вице-спикером верхней палаты японского парламента. В следующем году он вошел в состав Тайного совета и повторно возглавил Управление по наградам.

В 1884 году Киммоти стал министром культуры во втором кабинете Ито Хиробуми, а впоследствии параллельно занял кресло министра иностранных дел. В 1898 году он вновь получил назначение на пост министра культуры в третьем кабинете, а в октябре 1900 года стал председателем Тайного совета. В том же году вместе с премьером Киммоти основал политическую партию «Друзья конституционного правительства». В декабре 1900 года, после отставки четвёртого кабинета Ито, он временно исполнял обязанности премьер-министра Японии.

В июле 1903 года, когда Ито Хиробуми возглавил Тайный совет, Киммоти взял на себя председательство в партии «Друзья конституционного правительства». Пользуясь советами Мацуды Масахисы и Хары Такаси, он реформировал партию, которая была под угрозой распада. В 1905 году Киммоти дал добро на подписание Портсмутского мирного договора, который положил конец русско-японской войне.

Премьер и гэнро

В январе 1906 года и августе 1911 года Киммоти дважды занимал кресло премьер-министра Японии. В 1912 году он был вынужден уйти в отставку из-за конфликта с Императорской армией Японии, вызванного отказом премьера увеличивать численность войск и размер государственных дотаций армии. После отставки Император Тайсё наградил пожилого аристократа почетным званием — гэнро.

В 1913 году, во время разрастания демократического Движения в защиту Конституции (яп. 憲政擁護運動), Киммоти сложил с себя председательство в партии «Друзья конституционного правительства» из-за радикализации организации. В следующем году он отказался стать руководителем нового правительства и поддержал на должность премьера своего протеже по партии Хару Такаси.

Из-за преклонного возраста Киммоти избегал активной публичной деятельности. Его последним выходом на международную арену стало участие в Парижской мирной конференции 1919 года, на которой он возглавил японскую делегацию и защищал интересы своей страны в разделе мира после Первой мировой войны. В 1920 году за заслуги перед государством Киммоти наградили титулом герцога (яп. 公爵).

После смерти Ямагаты Аритомо и Мацукаты Масаёси, Киммоти стал последним гэнро. Он играл роль «серого кардинала» в японской политике и имел право утверждать новых кандидатов на должность премьер-министра страны. Киммоти способствовал соблюдению Конституции, был сторонником формирования партийных кабинетов министров и пытался сдерживать давление военных на правительство. Однако в конце жизни, после Инцидента 15 мая 1932 года и начала милитаризации Японии, Киммоти стал постепенно терять контроль над государственными делами. В связи с этим, в 1937 году, он сложил с себя членство в Тайном совете при Императоре Японии и уединился в своем имении в Окицу в префектуре Сидзуока.

24 ноября 1940 года, предвидя крах Японской империи из-за чрезмерного вмешательства вооруженных сил в политику, Киммоти умер. Похоронили его с торжествами за государственный счет в Токио. По его завещанию архив покойного сожгли.

Ссылки

• Сайондзи Киммоти // [www.japantoday.ru/entsiklopediya-yaponii-ot-a-do-ya/sayondzi-kimmoti.html Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM)]. — Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3.
• [www.ndl.go.jp/portrait/e/datas/84.html Saionji, Kinmochi] (англ.)

Отрывок, характеризующий Сайондзи Киммоти

– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.