Сакелларий
Сакелларий — одна из церковных должностей в округе константинопольского патриарха в XI—XIV и следующих веках. Сакелларии почти всегда имели скромный сан диакона; даже так называемый великий сакелларий, занимавший второе место в первой пентаде (пятерице), при служении патриарха в храме держал лишь одну из рипид во время выходов из алтаря, а при посвящении диакона в иереи или кого-либо в монашество подводил посвящаемого к посвящающему.
Слово сакелларий одни производят от еврейского слова saccus (мошна, торба), другие — от лат. sacellus, мешок для денег. Главной функцией этих церковных чиновников была деятельность фискальная и контрольная в подведомственных каждому сакелларию церквах и монастырях. Сакелларий при патриархате, то есть при церкви св. Софии, назывался великим сакелларием и был одним из экзакатакилов, то есть членов патриаршего совета. Это был обыкновенно один из самых могущественных сановников константинопольской церкви, потому что в его ведении находились все финансы константинопольского патриархата: к нему, как к генерал-контролеру церковного управления, доставлялись подробные ведомости от всех приходов и церквей патриархата о приходах и расходах, о состоянии земельных владений каждого монастыря и прихода. Некоторые монастыри на Востоке носили название сакелл (sacellus); они были хорошо защищены от внешних нападений. Сюда обыкновенно посылались на известный срок под надзор местного сакеллария провинившиеся клирики. Сакелларии следили за нравственностью монахов, исполняя обязанности «благочинных» позднейшего времени. Они следили также за своевременной обработкой монастырской земли и руководили всем материальным хозяйством обителей. В спорах духовных лиц с мирянами С. являлся непременным защитником первого. Помощником сакеллария был начальник монастырей (греч. ο άρχων τών μοναστηρίων), занимавший первое место в пятой пятерице. В дореволюционной России существовало звание сакеллария, усвояемое одному из старших священников (протоиереев) Большого дворца.
См. также
Напишите отзыв о статье "Сакелларий"
Литература
- Преосв. Павел (Лебедев), «О должностях и учреждениях по церковн. управлению в древней восточной церкви» (1857)
- Цишман, «Die Synoden und Episcopal ämter in den Kirchen» (1867); «Православный собеседник» (1868, май и сентябрь)
- «Руководство для сельских пастырей» (1868, ноябрь и сл.)
Отрывок, характеризующий Сакелларий
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
