Сакулин, Борис Викторович

Борис Викторович Сакулин
Основные сведения
Дата рождения	1878(1878)
Дата смерти	1952(1952)
Место смерти	Москва
Работы и достижения
Учёба:	ИАХ
Работал в городах	Москва, Санкт-Петербург, Киев

Борис Ви́кторович Саку́лин (1878, Константиновка Подольской губернии; по другим данным, Москва — 1952, Москва) — русский и советский инженер, архитектор, градостроитель и преподаватель.

Биография

Из дворян. После окончания в 1898 году в Москве Константиновского межевого института отбывал воинскую повинность в Варшаве. Под впечатлением строившегося там Александро-Невского собора (проект Л. Н. Бенуа) решил сменить профессию и поступил в Императорскую Академию художеств. Окончил ИАХ в 1908 году со званием художника-архитектора. Ещё в период учёбы в Академии участвовал в 1905 году в строительстве Музея изящных искусств в Москве под руководством Р. И. Клейна. Позднее работал в Санкт-Петербурге на строительстве доходных домов совместно с К. К. Шмидтом. Самостоятельную архитектурную практику начал в начале 1910-х годов со строительства общежития Даниловского сахарорафинадного завода и железнодорожной больницы (1914, ныне — Будайская улица). Состоял архитектором службы пути Северных железных дорог. Член Общества испытания строительных материалов и Общества межевых инженеров, член-корреспондент Берлинской академии градостроительства. Преподавал в Константиновском межевом институте и Московском инженерном училище (с 1913 — Московский институт инженеров путей сообщения).

Внешние изображения
	[www.alyoshin.ru/Files_ph/publika/hazanova/oct_061.html «Инфлюэнтограмма» Сакулина]

После Октябрьской революции занимался в основном вопросами градостроительства. Работал консультантом в Архитектурно-художественной мастерской Моссовета, в отделе градостроительства Управления городского и сельского строительства Комгосоора (Комитета государственных сооружений), участвовал в восстановлении Ярославля, разрушенного в результате подавления белогвардейского мятежа.

В 1918—1922 годах создал «Инфлюэнтограмму» московской агломерации — схему организации территории Москвы и прилегающего к ней района, ставшую первым крупным послереволюционным градостроительным проектом и одним из первых в мировом градостроительстве предложений развития крупного промышленного города, предполагающих комплексное развитие прилегающих территорий и поселений. Идеи Сакулина нашли отражение в принятых позднее градостроительных планах «Новая Москва» и «Большая Москва». По мнению М. И. Астафьевой-Длугач, выработанная Б. В. Сакулиным теория планировки повлияла на идеи районной планировки Л. -П. Аберкомби.

В 1928 году стал одним из учредителей и активным членом Объединения архитекторов-урбанистов (АРУ).

Позднее заведовал кафедрой планировки городов МВТУ, затем работал в Киевском художественном институте.

Проекты и постройки

• 1905 — участие в строительстве Музея изящных искусств под руководством Р. И. Клейна, Москва, Волхонка, 12;
• 1913 — общежитие Даниловского сахарорафинадного завода, Москва, у Пресненской заставы;
• 1914 — железнодорожная больница, Москва, Будайская улица, 2);
• 1923 — внутреннее оформление павильонов Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки
• 1928 — проект планировки Смоленска;

Литература

• Казусь И. А. Советская архитектура 1920-х годов: организация проектирования. — Прогресс-Традиция, 2009. — 488 с. — ISBN 5-89826-291-1.
• Хан-Магомедов С. О. Архитектура советского авангарда: Книга 1: Проблемы формообразования. Мастера и течения. — М.: Стройиздат, 1996. — 709 с. — ISBN 5-274-02045-3.

Отрывок, характеризующий Сакулин, Борис Викторович

Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.