Салаи
| Салаи | |
| итал. Salai | |
 Салаи на рисунке Леонардо | |
| Имя при рождении: |
Джан Джакомо Капротти да Орено |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Жанр: | |
| Учёба: | |
 Работы на Викискладе | |
Салаи (Салаино; итал. Salai, Il Salaino — «дьяволёнок»[1]; 1480-19 января 1524), настоящее имя Джан Джакомо Капротти да Орено (Gian Giacomo Caprotti da Oreno) — ученик Леонардо да Винчи, второй из двух юношей, помимо Франческо Мельци, с которым художника связывали длительные — более 25 лет — и, возможно, интимные[2] отношения.
Содержание
Биография
Появился в доме художника 22 июля 1490 года десятилетним мальчиком. Вазари упоминает о нём: «В Милане Леонардо взял в ученики Салаи, который был очень привлекателен своей прелестью и своей красотой, имея прекрасные кучерявые волосы, которые вились колечками и очень нравились Леонардо. Леонардо многому научил его в искусстве, а некоторые работы, которые в Милане приписывают Салаи, были подправлены Леонардо». Салаи был сыном простых людей из Орено (городка неподалеку от Милана). Его родителей звали Джованни (сапожник из Монца) и Катарина, у него также было 2 брата, которые будут появляться на протяжении его жизненного пути, в основном выпрашивая деньги.
Леонардо много писал о нём в своём дневнике:
Джакомо поселился со мной в день Магдалины, в 1490 году, в возрасте десяти лет. На второй день я заказал ему четыре рубашки, пару штанов и плащ. Когда я положил рядом с собой деньги, чтобы заплатить за все эти вещи, он украл их у меня из кошелька. И я так и не заставил его признаться, хотя совершенно в этом уверен. (…)
7 сентября украл пряжку стоимостью 22 сольди у Марко, живущего у меня. Пряжка эта была серебряной, и украл он её из моего кабинета. После того как Марко долго искал её, она была найдена в сундуке названного Джакомо.(…)
Когда я был в доме Галеаццо Сансеверино и подготавливал его выезд на турнир, несколько оруженосцев разделись, чтобы примерить костюмы дикарей, приготовленные для праздника. Джакомо подкрался к кошельку одного из них, лежавшему на кровати вместе с другими вещами, и взял все деньги, которые там нашел, — 2 лиры 4 сольди. Когда я получил в подарок турецкую шкуру, чтобы сделать из неё пару сапог, Джакомо через месяц украл её у меня и продал за 20 сольди. И на эти деньги, как он мне сам признался, купил анисовых конфет[3].
Марко д’Оджоне тогда едва не убил похитителя и впоследствии сожалел, что этого не сделал, поскольку, в конце концов, Салаино вынудил его покинуть мастерскую раньше, чем Марко намеревался[3].
Юноша служил моделью для «Иоанна Крестителя» кисти Леонардо. Возможный гомоэротизм этого произведения был предметом рассмотрения искусствоведов[4]. Существует маргинальная версия, что Салаи, одетый в женское платье, был моделью Моны Лизы[5][6].
|
|
|
| Леонардо да Винчи. «Иоанн Креститель» | Леонардо да Винчи. «Ангел во плоти». Эскиз к «Иоанну Крестителю» (?). На рисунке подписано имя Салаи и ясно виден эрегированный пенис. | Салаи. «Иоанн Креститель», копия картины Леонардо |
Летом 1499 года в Италию вторглись французы, и в начале сентября Лодовико Моро, покровитель Леонардо, уехал из Милана в Тироль. Леонардо ждал до декабря, что Моро вернётся, но тот не возвращался и тогда вместе с Лукой Пачоли они решили уехать. Из учеников Леонардо взял только самого любимого, Салаи, которого во что бы то ни стало хотел сделать настоящим художником. Винчи, Пачоли и Салаи двинулись в Венецию.
В мае 1513 года умер папа Юлий II, и на его место был выбран сын Лоренцо Медичи, принявший имя Льва X. Началось настоящее паломничество художников в Рим. Туда же со своими учениками (Салаи, Мельци, Лоренцо и Фанфойа) отправился и Леонардо.
Перед отъездом во Францию Леонардо распрощался с Салаи, которому дал денег, чтобы он мог построить себе дом в принадлежащем Леонардо винограднике. Во Францию с ним вместе ехали Франческо Мельци и новый слуга Баттиста де Вилланис.
Леонардо да Винчи оставил ему «Мону Лизу». Салаи и Баттиста де Вилланис также, согласно завещанию, получили по половине миланского виноградника, подаренного ему Моро. Через некоторое время после смерти Леонардо он женился на женщине по имени Бьянка. Был убит в драке.
Произведения
Ему приписываются алтарный образ с Петром и Павлом в миланской галерее Брера и копии с работ учителя («Вакх», «Леда», «Иоанн Креститель», «Св. Анна», «Мадонна» в Будапештском музее изобразительных искусств).
Напишите отзыв о статье "Салаи"
Примечания
- ↑ Прозвище по поэме «Морганте» Луиджи Пульчи ((XIV, 73). Пульчи употребляет это слово абиссинского происхождения в значении «дьявольская сила». Либо же оно происходит от какого-то жаргонного итальянского выражения.
- ↑ White, Michael (2000). Leonardo, the first scientist. London: Little, Brown. p. 95. ISBN 0-316-64846-9. books.google.co.uk/books?id=-OmWWh2BqYkC&dq; Clark, Kenneth (1988). Leonardo da Vinci. Viking. pp. 274; Bramly, Serge (1994). Leonardo: The Artist and the Man. Penguin.
- ↑ 1 2 [www.vinci.ru/gastev30.html Гастев А. А. Леонардо да Винчи. — М.: Мол. Гвардия, 1982. — 400 с., Ил. — (Жизнь замечат. Людей. Сер. Биогр. Вып. 9 (627)).]
- ↑ Saslow, Ganymede in the Renaissance: Homosexuality in Art and Society, 1986
- ↑ [books.google.co.uk/books?id=6qVIq-Qrf1MC&q=salai+mona+lisa&dq=salai+mona+lisa&hl=ru&cd=6 Martin Page.The Man Who Stole the Mona Lisa. P. 125]
- ↑ [www.itsjustlife.com/monsalai.html Mon Salai]
Ссылки
- [www.krotov.info/acts/16/more/vazari_01.html Глава] из «Жизнеописаний» Вазари
| ||||||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий Салаи
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
