Салливан, Эд

Эд Салливан
Ed Sullivan
Имя при рождении:	Эдвард Винсент Салливан
Род деятельности:	телеведущий, писатель
Дата рождения:	28 сентября 1901(1901-09-28)
Место рождения:	Гарлем, Манхэттен, Нью-Йорк, США
Гражданство:	США США
Дата смерти:	13 октября 1974(1974-10-13) (73 года)
Место смерти:	Верхний Ист-Сайд, Манхэттен, Нью-Йорк, США
Отец:	Питер Артур Салливан
Мать:	Элизабет Ф. Салливан (урождённая Смит)
Супруга:	Сильвия Салливан (1930—1973)
Сайт:	[www.edsullivan.com www.edsullivan.com]

Э́двард Ви́нсент (Эд) Са́лливан (англ. Edward Vincent "Ed" Sullivan; 28 сентября 1901, Нью-Йорк, США — 13 октября 1974, там же) — американский журналист и телеведущий, наиболее известный благодаря «Шоу Эда Салливана» — передаче, в которой Эд открывал музыкальные таланты. Шоу транслировалось с 1948 по 1971 год, став одним из самых долгоживущих проектов американского телевидения.

В 1996 году Салливан занял 50-е место в рейтинге «50 величайших звёзд телевидения всех времён» по версии американского еженедельника TV Guide.

Детство и юность

Эд Салливан родился 28 сентября 1901 года в Гарлеме (Нью-Йорк), в семье таможенных работников Элизабет Ф. Смит и Питера Артура Салливана, оба были выходцами из Ирландии. У Эда был брат-близнец Дэниел, который скончался в совсем раннем возрасте, после чего семья решила переехать в Порт-Честер (округ Уэстчестер, штат Нью-Йорк). Там юный Салливан посещал католическую школу Св. Марии, затем среднюю школу Порт-Честера. За время учёбы успел добиться высоких показателей в юношеском спорте и в дальнейшем увлёкся боксом. В 1917 году приехал в Чикаго, чтобы завербоваться во флот, однако получил отказ из-за своего возраста. После окончания школы стал пробовать себя в журналистике и работать в таблоиде New York Graphic в качестве газетного спортивного обозревателя. Позднее Салливан стал писать о культурной жизни Нью-Йорка и вести собственную колонку под названием «Little Old New York» в газете The New York Daily News, а также делать передачи на радио. Постепенно, благодаря своей растущей популярности, он начал конкурировать с одним из самых востребованных журналистов и обозревателей того времени — Уолтером Уинчеллом.

Всё сильнее интересуясь развлекательным телевидением и кинематографом, в 1933 году Салливан принял участие в создании комедийного фильма «Мистер Бродвей». Несмотря на то, что телевидение стало занимать большую часть его времени, он на протяжении всей своей карьеры продолжал писать в The News.

Работа на телевидении

В 1948 году американская телерадиосеть CBS пригласила Салливана в качестве ведущего для воскресного шоу Toast of the Town, которое впоследствии переросло в «Шоу Эда Салливана». Впервые передача транслировалась в июне 1948 года из студии CBS Studio 50 по адресу: Нью-Йорк, Бродвей, 1697. В 1967 году здание переименовали в «Театр Эда Салливана». В настоящее время там записывается передача Дэвида Леттермана Late Show with David Letterman.

Первые оценки телевизионных критиков оказались неутешительными. Салливан не обладал выдающимися способностями эстрадника или конферансье, а в 1967 году, через 20 лет после дебютной передачи, в журнале Time в одной из статей был задан вопрос: в чём именно талант Салливана, если он так популярен? Его манерность перед камерой была настолько непривычной для зрителей, что некоторые всерьёз считали, что он болен параличом Белла. В 1955 году Time так охарактеризовал Салливана:

Он словно индеец около магазина сигар, гигант из Кардиффа, истукан с каменным лицом, будто только что прибывший с Острова Пасхи. Он двигается как лунатик, он улыбается так, как будто съел лимон, и он с большим трудом строит предложения.

Но, несмотря на обилие критики, в изданиях отмечалось, что «вместо того, чтобы пугать детей, он, тем не менее, развлекает всю семью». Эд Салливан представал перед публикой как самый обычный человек, который через телевещание открывает таким же простым людям великие таланты. Актёр, комик и частый гость шоу Алан Кинг так говорил о Салливане:

Эд ничего особенного не делает, и это удаётся ему лучше всех на телевидении.

Салливан обладал пониманием того, что именно хочет увидеть публика на телеэкранах и как сохранить баланс в своём телешоу. В одной передаче он совмещал варьете (которое могло включать акробатов, жонглёров, художников и иллюзионистов), выступления популярных комиков и атлетов, вокальные номера, находилось время и для юных телезрителей — одним из символов передачи стал итальянский мышонок-марионетка Topo Gigio. Помимо этого, шоу не ограничивалось американскими артистами — на передачу к Салливану приезжали талантливые люди со всего мира.

Эд Салливан всегда адекватно воспринимал себя и свой стиль ведения программы, он обладал здоровым чувством юмора и поэтому никогда не запрещал, но даже поощрял пародии на собственную персону. Среди его пародистов были Джон Байнер, Фрэнк Горшин, Рич Литтл и, в особенности, Уилл Джордан. Последний также исполнял роль Салливана в фильмах «Я хочу держать тебя за руку», «Дорз», «Мистер субботний вечер», «К чёрту любовь!», а также в телефильме «Элвис» 1979 года.

В 1963 году Эд Салливан сыграл самого себя в фильме «Пока, пташка».

Первооткрыватель талантов

В 1950-х годах Салливан зарекомендовал себя как первооткрыватель талантов. Он стремился привлечь к себе на передачу как можно больше перспективных артистов, музыкантов и актёров, таким образом давая им путёвку в шоу-бизнес.

Когда Элвис Пресли в начале своей карьеры добился определённой популярности, Салливан заявил, что никогда не пригласит того в своё шоу из-за его имиджа «плохого парня». Однако позднее, когда Пресли уже стал настолько известным и любимым публикой, что его выступления нельзя было игнорировать, Эд Салливан согласился с тем, что он должен принять участие в передаче. Более того, Салливан не мог не заметить, что во время трансляции шоу The Steve Allen Show с участием Пресли публики перед экранами телевизоров собралось в два раза больше, чем обычно. В итоге, после переговоров с менеджером Пресли, руководство шоу Эда Салливана обязалось заплатить музыканту 50 тысяч долларов за участие в трёх передачах. Первый эфир с Пресли был назначен на 9 сентября 1956 года, но сам Салливан не смог присутствовать на записи, так как попал в автомобильную аварию. Вместо него тогда передачу вёл Чарльз Лоутон. После этого, уже успев лично познакомиться с Пресли, Салливан заявил в своей передаче, что Элвис «очень порядочный и хороший парень». Упустив возможность первым в своём шоу представить Элвиса Пресли, Салливан решил больше не повторять ошибку и в 1964 году записал сенсационную передачу: к нему на эфир приехали The Beatles. Первая трансляция велась 9 февраля. По оценке агентства Нильсен, шоу посмотрело свыше 73 миллионов зрителей — это был абсолютный телевещательный рекорд того времени. После этого The Beatles появлялись в гостях у Салливана ещё три раза и по итогам американского турне выпустили концертный альбом и видео, куда вошли и эпизоды передач Салливана. Ведущий настолько сдружился с группой, что даже объявлял их выход на стадионе Shea 15 августа 1965 года. Также в шоу Эда Салливана принимала участие и другая британская группа — The Dave Clark Five, в отличие от The Beatles не имевшая репутации бунтарей и плохих парней, благодаря чему коллектив появлялся в шоу 12 раз.

В период становления телевизионного искусства артисты по большей части пели на различных шоу вживую, а не под фонограмму. Это было актуально и для передачи Эда Салливана. Исключения делались лишь в особых случаях, каким, например, был эфир с выступлением Билли Джо Томаса. Во время исполнения песни «Raindrops Keep Falling On My Head» артиста и танцоров поливали настоящей водой, в связи с чем пришлось использовать фонограмму.

Эд Салливан также был известен за свои попытки показывать на телеэкранах афроамериканских артистов, за что часто подвергался критике. Одним из его любимых чернокожих коллективов была женская группа The Supremes, принимавшая участие в шоу 17 раз. Помимо этого, в передаче участвовали такие афроамериканские музыканты, как The Temptations, The Four Tops и Martha and the Vandellas.

Стоит отметить, что во времена, когда кантри-музыка ещё не получила большой популярности, Эд Салливан уже приглашал к себе на передачу музыкантов и певцов из Нашвилла, США. Среди них были ставшие позднее звёздами мировой величины Джонни Кэш и Гленн Кэмпбелл. В дальнейшем это помогло созданию передачи о кантри-культуре «Hee Haw».

Помимо своего собственного шоу, Эд Салливан также принимал участие и в других телепроектах. В 1958 году он снялся в ситкоме CBS Mr. Adams and Eve, игровом шоу What’s My Line?, а в 1961 году принял участие в The Red Skelton Show — передаче, по числу просмотров занявшей третье место после «Шоу Эда Салливана» и телесериала Gunsmoke.

8 февраля 1960 года на «Аллее славы» в Голливуде была открыта звезда Эда Салливана по адресу: 6101 Hollywood Blvd.

Характер

Помимо умения вести шоу и развлекать публику, Салливан имел и некоторые недостатки: так, он мог сердиться и обижаться на неугодивших ему артистов. Случаи с выступлениями Бадди Холли, The Doors, Джеки Мейсона и Бо Диддли способствовали проявлению негативной стороны личности Салливана.

20 ноября 1955 года Салливан попросил Бо Диддли спеть песню Эрнеста Форда «Sixteen Tons». Диддли посчитал, что исполнение этой песни загубит его карьеру, и вместо этого спел свой главный хит «Bo Diddley», после чего был отстранён от дальнейшего участия в шоу.

Бадди Холли и группа The Crickets впервые выступили на передаче в 1957 году, исполнив две песни и произведя на Салливана приятное впечатление. Следующее выступление состоялось в 1958 году, но перед эфиром Салливан настойчиво попросил Бадди Холли не исполнять песню «Oh, Boy!», так как она, по его мнению, была слишком шумной. Бадди Холли ответил, что уже пообещал свом друзьям из Техаса исполнить для них эту песню и своего выбора не изменит, в гримёрке между музыкантом и телеведущим произошла перепалка, и в итоге во время эфира Салливан неправильно произнёс имя Бадди Холли и к тому же не отреагировал, когда выяснилось, что микрофон солиста выключен. Бадди Холли пришлось выходить из ситуации за счёт своего очень громкого пения. Публика приняла группу на ура, и Салливан был вынужден вновь пригласить музыкантов, на что последовал отказ, а Бадди Холли сказал, что у телеведущего просто не хватит денег, чтобы заплатить ему и группе в третий раз.

В 1963 году Эд Салливан запланировал участие в шоу Боба Дилана, но телевизионные цензоры отказались пропускать в эфир его песню «Talkin’ John Birch Paranoid Blues» как потенциально оскорбительную для Общества Джона Бёрча.

Комика Джеки Мейсона отстранили от участия в шоу после того, как 8 октября 1964 года во время одного из выступлений Салливан за камерой показал гостю два пальца, имея в виду, что у того в распоряжении ещё две минуты, чтобы закончить — передача транслировалась в прямом эфире, и с минуты на минуту должно было начаться обращение президента Линдона Джонсона. Распространённой является версия о том, что комик не пожелал укорачивать выступление, ответил негодованием и в отместку показал ведущему средний палец. Однако по другим сведениям, он просто сказал «So we’re talking with fingers now» (рус. А теперь мы разговариваем пальцами), подхватил жест Салливана и начал импровизировать с различными движениями рук и пальцев. Как бы то ни было, Мейсон получил разрешение вернуться на телевидение лишь после судебного разбирательства.

15 января 1967 года группе The Rolling Stones предложили изменить слова в припеве песни «let’s spend the night together» (рус. давай проведём ночь вместе) на «let’s spend some time together» (рус. давай проведём немного времени вместе). Мик Джаггер просьбу выполнил, но во время исполнения демонстративно закатывал глаза, выказывая, таким образом, своё истинное отношение к отцензурированной версии песни. Когда для следующего выступления Салливан попросил группу надеть более подобающие случаю костюмы, музыканты пришли на шоу в униформе солдатов нацистской армии, на что ведущий ещё больше разозлился, и The Rolling Stones были вынуждены переодеться в сценическую одежду. После этого случая группа принимала участие в шоу лишь один раз, 23 ноября 1969 года.

Скандальный случай произошёл с группой The Doors 17 сентября 1967 года, когда солист Джим Моррисон, вопреки требованиям цензоров заменить строчку «girl, we couldn’t get much higher» (рус. девочка моя, больше кайфа мы уже не словим) на «girl, we couldn’t get much better» (рус. девочка моя, лучше нам уже не будет) в песне «Light my fire» (из-за явного намёка на наркотическое опьянение), всё-таки исполнил оригинальную версию. Группа также была отстранена от участия в передаче.

Мо Говард из комедийного трио The Three Stooges в 1975 году вспоминал о том, что Салливан часто забывал, кого следовало объявлять во время эфира:

Эд был очень милым человеком, но для шоумена и ведущего был крайне забывчив. Во время нашего первого появления он объявил, что сейчас перед зрителями выступят Ritz Brothers, но выкрутился, добавив, что «выглядим мы больше, как The Three Stooges».

«Шоу Эда Салливана» и политический подтекст

Салливан, как и многие телеведущие того времени, был вовлечён в идеологическую борьбу, связанную с холодной войной, из-за чего заявленные им артисты не всегда попадали в шоу. К примеру, в 1950 году в передаче должен был выступить американский хореограф и степист Пол Дрейпер, однако этот факт встретил сопротивление со стороны американской общественной деятельницы Хестер Маккалоу (англ. Hester McCullough), обвинившей танцовщика в антиправительственной деятельности и коммунистических настроениях. Маккалоу потребовала от руководства шоу исключить Дрейпера из программы, но выступление всё равно состоялось, вызвав шквал негодования со стороны американской публики. В итоге Эд Салливан вынужден был публично извиниться перед основным спонсором передачи — компанией Ford Motor Company — и пообещать впредь не привлекать к созданию шоу гостей со спорными политическими взглядами. Другим музыкантом, никогда не присутствовавшим на шоу Салливана, был легендарный афроамериканский певец Поль Робсон, известный своей симпатией к коммунистическому строю.

После инцидента с Дрейпером Эд Салливан совместно с Теодором Киркпатриком стали проводить беседы с будущими участниками шоу и проверять их на наличие потенциальных антикапиталистических убеждений. Помимо этого, Салливан продолжал писать в The New York Daily News, где в его статьях зачастую упоминались коммунизм и маккартизм.

Личная жизнь

В молодости Салливан был помолвлен с олимпийской чемпионкой по плаванию Сибил Боэр, но девушка умерла от рака в 1927 году в возрасте 23 лет.

28 апреля 1930 года Эд Салливан женился на Сильвии Уайнстайн (англ. Sylvia Weinstein) и прожил вместе с ней до самой её смерти в 1973 году. 22 декабря 1930 года у пары родилась дочь Элизабет, впоследствии вышедшая замуж за Боба Пректа (англ. Bob Precht) — продюсера шоу её отца.

Последние годы жизни и смерть

Осенью 1965 года CBS начала телевещание в цвете. В центральной и восточной частях американского континента трансляция шоу шла в прямом эфире, но, помимо этого, все выпуски записывались для дальнейшего показа в западной, тихоокеанской, зоне США.

К 1971 году передача Эда Салливана, как и многие другие многолетние шоу, стала терять популярность, и CBS пришлось закрыть программу. Эд Салливан был настолько недоволен этим фактом, что отказался даже записывать свою прощальную передачу. Тем не менее, в 1973 году он провёл специальный выпуск шоу, посвящённый 25-летию проекта.

В сентябре 1974 года рентгеновский снимок выявил у Салливана рак пищевода, однако врачи вместе с родными телеведущего предпочли скрыть от Салливана диагноз. Эд, будучи уверенным, что нездоровое состояние было вызвано обострением язвы, скончался пятью неделями позже, 13 октября 1974 года, в Нью-Йорке в госпитале Ленокс Хилл (англ. Lenox Hill). На церемонии прощания в нью-йоркском Соборе Св. Патрика присутствовало около трёх тысяч человек. Салливан был похоронен в семейном склепе на кладбище Фэрнклифф рядом с могилой своей жены.

Литература

• Barnouw, Erik. Tube of Plenty: The Evolution of American Television. — Paperback, 1990. — ISBN 9780195064841.
• Harris, Michael David. Always on Sunday: Ed Sullivan, An Inside View. — N. Y.: Meredith Press, 1968. — ISBN 68-19031.
• Howard, Moe. “Moe Howard and the Three Stooges”. — Bloomington, Ind.: Citadel Press, 1977. — ISBN 978-0-8065-0723-1.
• Sisson, Richard; Zacher, Christian K.; Cayton, Andrew R. L. The American Midwest: An Interpretive Encyclopedia. — Bloomington, Ind.: Indiana University Press, 2007. — ISBN 0-253-34886-2.
• Бондаровский, Павел. [letitbeat.narod.ru/book/meridian_1.html The Beatles] // Студенческий меридиан: Специальный выпуск. — 1991. — № 8. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0321-3803&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0321-3803].

Ссылки

• [www.edsullivan.com ullivan.com] — официальный сайт шоу Эда Салливана
•  [youtube.com/watch?v=WZRsWGp-XLA The Ed Sullivan Show: Top 10 Musical Performances ]

Персоналии   США   Телевидение

Отрывок, характеризующий Салливан, Эд

– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».