Саллюстий (философ)

Саллюстий

Саллю́стий (лат. Sallustius, IV в.) — античный философ-неоплатоник Пергамской школы неоплатонизма, ученик Ямвлиха (предп.), друг императора Юлиана (предп.).

Биография

Сведения о Саллюстии почти отсутствуют. Неизвестны ни место его рождения, ни годы жизни, ни вообще что-либо из его биографии. Даже само имя Саллюстия колеблется, так как напр. Евнапий говорит не о Саллюстии, а о неком Саллютии, который, вероятно, и был Саллюстием. Вероятно предположение, что Саллюстий — это Флавий Саллюстий, которого Юлиан упоминает в своих сочинениях несколько раз (напр. в одном из писем; в речи XI [IV] «К царю Гелиосу»; в речи IV [VIII] с обращением к самому себе по поводу отъезда из Галлии своего друга Саллюстия, написано в Лютеции в 358/359). Если это действительно тот Саллюстий, о нем можно утверждать, что в 361 император назначил его префектом претория в Галлии, а в 363 — консулом. Также возможно соотнесение философа с другим известным соратником Юлиана — Сатурнием Секундом Саллюстием, весьма влиятельным чиновником, префектом Востока и главным кандидатом в императоры после гибели Юлиана.

Философия

Под именем Саллюстия остался небольшой, но важный трактат «О богах и о мире». В компактной и ясной форме трактат дает отчетливую трактовку основных проблем неоплатонизма. На основании этого трактата становится ясным многое даже у Ямвлиха, который писал много, но разбросанно и несистематично (вдобавок к тому, что триадическая диалектика мифологии Ямвлиха сохранилась в неясных фрагментах).

Саллюстий всецело стоит на позиции трех основных неоплатонических ипостасей. В трактате подробно обсуждается вопрос о вечности космоса, о его неразрушимости, о связанности с богами. В абсолютном смысле космос вообще никогда не был создан, как и не подлежит никакой гибели; космос — отражение идеального мира; идеальный мир не подлежит не только гибели, но и никаким изменениям; поэтому космос также неизменен, какими бы изменениями ни было наполнено его фактическое существование. Что касается реального космоса, то он есть только энергия идеальной потенции, то есть её материальное воплощение.

По Саллюстию, боги делятся на сверхкосмических и космических. Сверхкосмические — те, которые создают сущности, ум и души (каковое разделение есть домировая триада Ямвлиха, ср. Ямвлих, «О египетских мистериях», II 7). Космические боги, далее, делятся у Саллюстия на создающих мир (Зевс, Посейдон, Гефест), одушевляющих (Деметра, Гера, Артемида), упорядочивающих-согласователей (Аполлон, Афродита, Гермес), охраняющих (Гестия, Афина, Арес) его. Другие боги принадлежат этим двенадцати основным, например, Дионис — Зевсу, Асклепий — Аполлону, Хариты — Афродите.

Точно так же, по Саллюстию, существует двенадцать космических сфер: сфера Гестии — земля, Посейдона — вода, Геры — воздух, Гефеста — огонь, Артемиды — луна, Аполлона — солнце. Далее следуют сферы Гермеса, Афродиты, Ареса и Зевса. Это — те небесные сферы, которые обычно именуются латинскими названиями Меркурия, Венеры, Марса и Юпитера. Дальнейшая сфера, под обычным названием Кроноса (Сатурна), отнесена к Деметре. Последняя сфера эфира отнесена к Афине. Уран же, или небо, объединяет всех богов.

Далее, в нисходящем порядке системы, у Саллюстия возникает вопрос о человеческой жизни по её существу. Идеальное происхождение человека заставляет его утверждаться в добродетельной жизни, как в личной, так и в государственной. Саллюстий говорит о религиозных обязанностях человека, например о жертвоприношениях, с выводами о том, как нужно относиться к безбожникам и к преступникам.

Рассматриваются, по платоновскому образцу, правильные политические формы — царство, аристократия, тимократия, и неправильные — тирания, олигархия, демократия. Зло, по канону неоплатонизма, трактуется не как реальная сила, но как отрицание и убывание добра. Развивается мысль, что боги создали мир не в силу своего «искусства» и не по своей «природе», но в смысле своей «потенции», т.о. мир вполне совечен богам. Защищается тезис о том, что в сношениях человека с богами меняются и переходят от одного действия к другому не боги, но сам человек, то приближаясь к ним, то удаляясь от них.

Вся теургическая система Саллюстия естественным образом завершается учением о душепереселении и о потустороннем блаженстве праведных.

В противоположность сирийским неоплатоникам Саллюстий, во-первых, мыслит систематически, перечисляя все необходимые для теургии диалектические категории «сверху донизу». Во-вторых, все категории у Саллюстия даются описательно без построения тщательной диалектики. Здесь нет нагромождения триад, которое в сирийском неоплатонизме было вызвано излишне принципиальной фиксацией на существе теургии. Саллюстия интересует не диалектика теургии, но сама теургия в её космическом плане.

Известнейшее выражение Саллюстия: «Миф — это то, чего никогда не было и никогда не будет, но что всегда есть».

Источники

• Eunapius, Vita Sophistae.

Литература

Переводы:

• О богах и мире. / Пер. Ю. А. Шичалина. // Учебники платоновской философии. М.-Томск, 1995. С. 105—120.
• О богах и мире. / Пер. Р. Б. Кочеткова, Т. Г. Сидаша. // Император Юлиан. Сочинения. СПб., 2007. С. 397—421.
• В «Collection Budé»: Saloustios. Des dieux et du monde. Texte établi et traduit par G. Rochefort. 3e tirage 2003. L, 85 p.

Исследования:

• Лосев А. Ф. История античной эстетики. Последние века. М.: Искусство. 1988. Кн. I. С. 331—358.

Ссылки

• [www.goddess-athena.org/Encyclopedia/Friends/Sallustius/index.htm Sallustius, On The Gods And The World, англ. перевод]

Отрывок, характеризующий Саллюстий (философ)

– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.