Салманасар III

Салманасар III<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Салманасар III</td></tr>
Ассирийский царь
859 — 824 до н. э.
Предшественник:	Ашшур-нацир-апал II
Преемник:	Шамши-Адад V
Рождение:	IX век до н. э.
Отец:	Ашшур-нацир-апал II

Салманасар III (Шульману-ашаред III; аккад. Шульману — предводитель) — царь Ассирии приблизительно в 859—824 годах до н. э. Сын и наследник Ашшур-нацир-апала II.

Биография

Начало правления

К началу правления Салманасара III начали сгущаться тучи на северных границах его царства, где племена Наири объединившись образовали государство Биайну (в ассирийских летописях именуется Урарту) во главе с царем Араму. Об этом тревожном событии Салманасар сообщает уже в первый год своего правления. Туда он направил свой поход (858 год до н. э.). Захватив Ариду, укрепленный город некого Нинни, ассирийцы жестоко расправились с воинами и населением этого города. После чего все соседние племена (семесийцы, ульманийцы и др.) поспешили принести дань. После взятия Ариду Салманасар, продолжая поход вторгся в область Хубушкия (к югу от озера Ван), правителя которой Какиа он называет «царем страны Наири».

Ассирийцы сожгли в огне Хубушкию вместе с сотней поселений её области. Какиа с остатками войска укрылся в горах, но ассирийцы последовали за ними и нанесли им жестокое поражение. Кикиа был вынужден покориться Салманасару III и на него была наложена дань. Затем ассирийцы вторглись в пределы Урарту и подошли к Сугунии укрепленному городу Араму. Ещё не окрепшее войско Араму не смогло противостоять ассирийцам и город пал. Урарты понесли огромные потери в живой силе, много попало в плен. Салманасар предал 14 окрестных поселения огню, в целях устрашения населения, велел сложить кучу из отрубленных голов напротив Сугунии. После чего, достигнув «Моря страны Наири» (озеро Ван), и омыв по обычаю оружие в его водах и поставив там изображение Салманасара, ассирийцы повернули назад и, пройдя через территорию Гильзана (на западном берегу озеро Урмия), где получили дань от царя Асау, вышли в Ассирию.

В том же 858 году до н. э. возмутился, приведенный было к покорности отцом Салманасара III, царь Бит-Адини Ахуни, которого поддерживали некоторые другие цари Северной Сирии. Решив снарядить экспедицию за строительным лесом в горы Амана и Лаллар и переправившись через Евфрат где-то севернее Каркемиша, ассирийцы столкнулись с силами Каркемиша, Хаттины, Бит-Адини и Самаля. Но сопротивление, оказанное этими 4 малыми государствами, было безуспешно. Затем Салманасар повторил поход своего отца к Средиземному морю и по древнему обычаю он омыл своё оружие в его водах. И хотя Салманасар за время этого похода вывел из Северной Сирии 17 000 арамеев в плен, но ликвидировать очаг волнения так и не смог.

Северо-сирийский и Южно-сирийский союзы

Из надписи Салманасара III на монолите из Карха (древний Тушхан) посвященной главным образом походу в Сирию в 853 году до н. э., видно, что в 50-х годах IX века до н. э. в Сирии существовало две коалиции государств. Первая коалиция — Северо-сирийский союз, куда входили Каркемиш, Куммух, Бит-Агуси (Арпад), Мелид, Бит-Габбар (Самал), Хаттина, Гургум и Бит-Адини. Вторая коалиция — Южно-сирийский союз во главе с Дамаском. Интересно, что члены Дамаской коалиции не оказывали помощь северо-сирийским городам, когда последние выступили единым фронтом на поддержку Бит-Адини наиболее восточного члена северной коалиции первым подвергшегося ассирийскому вторжению, а в 853 году до н. э. наоборот северная коалиция не примкнула к южной.

В 857 году до н. э. Салманасар III вновь двинул свои войска за Евфрат и осадил Каркемиш. Город пал. Царь Каркемиша Сангара уплатил огромную дань 3 таланта золота (90,9 кг.), 170 талантов серебра (2121 кг), 30 талантов (909 кг.) меди, 100 талантов (3030 кг) железа и многочисленные изделия из драгоценных металлов и меди. Уплатили дань и союзники Сангары. От Хайи, сына Габбара, правителя Самала ассирийский царь получил 10 талантов (303 кг) серебра, 90 талантов меди (2727 кг), 30 талантов (909 кг) железа, а Хаттина выплатила 3 таланта (90,9 кг) золота, 100 талантов (3030 кг) серебра, 300 талантов (9090 кг) меди и столько же железа. Всего в 857 Салманасар получил 16 талантов (484,4 кг) золота, 206 (6241,8 кг) серебра, 420 (12726 кг.) меди и 430 (13029 кг) железа.

13 дуузу (июнь-июль) 3-го года своего правления (856 год до н. э.) Салманасар III вновь двинулся против Бит-Адини и наконец захватил столицу этого царства Тилль-Барсиб и взял в плен царя Ахуни. Бит-Адини перестало существовать став ассирийской провинцией. Тилль-Барсиб был переименован в Кар-Шульману-ашаред («Колония Салманасара») и стал административным центром этой провинции. После чего ассирийцы спустились вниз по Евфрату и, переправившись на другой берег захватили город называемый хеттами Питру (ассир. Ана-Ашшур-асбат), затем Салманасар повёл свою армию на северо-восток в Бит-Замани, где была создана ещё одна провинция с центром в Амуду. Продолжая поход ассирийцы из Бит-Замани двинулись на север, пройдя страны Намдану и Мерхису, вступили в область Энзите, что в стране Алзи. Надпись Салманасара на монолите из Тушхана повествует о том, что он захватил всю область Энзите. Там же был изготовлен и огромный обелиск Салманасара, свидетельствующий о его подвигах, который был установлен в поселении Салуру, недалеко от места слияния реки Арацани с Евфратом. Переправившись через Арацани и пройдя страну Сухму, где покорили город Уашталь, ассирийцы вступили в Дайаэни (страна Таохов). Разбив царя таохов, Салманасар повернул и ударил по Урарту с тыла.

В горах Аддуру в ходе ожесточенного сражения ассирийцы нанесли сокрушительное поражение урартской армии. Урарты потеряли убитыми 3400 воинов. Салманасар III разрушил военный лагерь царя Араму, увёл в плен его колесничих, всадников, лошадей, мулов, а также захватил богатое имущество. Араму бежал в горы. Ассирийцы также захватили тогдашнюю столицу Араму крепость Арзашкун (около совр. Адельджеваза на западном берегу Вана) и сожгли её. По своему обыкновению ассирийцы, в целях запугивания населения, соорудили гору из отрубленных голов неприятеля, одних людей свалили в кучу, а других — на кольях посадили вокруг куч.

Затем, обходя озеро Ван с севера, Салманасар III, не спеша велел соорудить на горах Эритиа «огромное изображение своего величества» с надписью о своих подвигах, разрушил города Арамали (позднейший Армарили), Занзиуна и другие названия которых в тексте не сохранились. После чего «омыв оружие в море Наири» (оз. Ван), ассирийцы продолжили путь на юго-восток и вступили в Гильзан (на западном берегу оз. Урмия). Асау царь Гильзана вместе с сыновьями и братьями поспешил навстречу Салманасару и уплатил ему дань в виде упряжных лошадей, мелкого и крупного рогатого скота и 7 двухгорбых верблюдов. Салманасар повелел установить в столице Гильзана своё изображение. Продолжая поход, ассирийцы подошли к Шилайа, крепости царя Хубушкии Кикиа, осадили и захватили её. Перебили множество его воинов, 3 тысячи человек было захвачено в плен, в качестве добычи ассирийцам достались скот, лошади и мулы. Затем ассирийцы через перевал страны Киррури вышли в Ассирию к началу области Арбела.

В 855 году до н. э. Салманасар III предпринял поход на восток, на территорию наиболее значительного государственного образования во внутренней Замуа, во главе которого стоял Никдиара (или Мектиара), и когда последний пытался уйти от ассирийцев через озеро на лодках, то Салманасар последовал за ним и дал ему бой на воде. Никдиара потерпел поражение.

На 5-м году своего правления (854 год до н. э.) Салманасар III выступил против царя Шуприи (в Сасунских горах, в западной части Армянского Тавра). В своих анналах Салманасар упоминает, что во время своего 5-го похода он запер Анхите в его городе и получил от него многочисленную дань. Здесь же упоминается о завоевании 11 городов. Однако в краткой пояснительной надписи на Балаватских воротах (соврем. г. Балават — древний Имгур-Бел или Эимгур-Эллиль к югу-востоку от Ниневии) он говорит уже о завоевании Упуму (совр. Фум в 3 км от Илидже) столице Анхите. Возможно, что речь здесь идет о другом походе.

Битва при Каркаре

В ожидании нового ассирийского нашествия, цари и князья Южной Сирии и Финикии создают коалицию против Ассирии (так называемый Южно-сирийского союз) во главе с царем Дамаска Хадад-эзером (Бен-Ададом I). В союз входили также царь Хамата (ассир. Аматту) Ирхулина, царь Израиля Ахав, царь Арпада Матинбаал, царь Аммона Васа, царь Сиянны (сев. Финикия) Адонибаал, царь Куэ (Киликии), аравийский вождь Гандибу, финикийские города Арка и Усаны (расположены между Арвадом и Симиррой) и Мусру (Египет).

Дамаск выставил 1200 колесниц, 1200 всадников и 10 тыс. пехоты, Хамат — 700 колесниц, 700 всадников и 10 тыс. пехоты, Израиль — 2100 всадников и 10000 пехоты, арабы поставили 1000 верблюдов с сидящими на них воинами, немалые силы выставили и остальные участники коалиции. Даже египетский фараон послал в помощь союзу 1000 своих воинов. Собрав такое огромное войско (не менее 63 тыс. пехоты, 2 тыс. всадников, 4 тыс. колесниц), союзники выступили на север, навстречу ассирийцам.

Тем временем Салманасар III в 853 году до н. э. переправился через Евфрат. На сирийском берегу его с дарами встретили царь Каркемиша, Сангара, царь Куммуха Кудаспи, царь Мелида Лалли, цари Самаля, Хаттины, Гургума и др. Затем ассирийцы заняли Халеб, покорившийся без боя и продолжили наступление на юг.

У стен города Каркара (в бассейне среднего течения реки Оронт) произошла решающая битва при Каркаре. Салманасар III в своих летописях сообщал, что он разрушил Каркар и наголову разбил союзников и что те понесли потери в 14000 воинов. Но, очевидно, на самом деле победа, которую приписывает себе Салманасар, была весьма сомнительной. О своих потерях ассирийский царь благоразумно промолчал, но они, по-видимому, были весьма велики. Ассирийские войска не только не двинулись далее, на Дамаск, но даже вынуждены были вернуться обратно в Ассирию.

Описание битвы при Каркаре содержится на монолите из Карха .

Вмешательство в дела Вавилонии

В 851 — 850 годах до н. э. Салманасару III удалось поставить под свой контроль южного соседа — Вавилонское царство. После смерти вавилонского царя Набу-апла-иддина (854 год до н. э.) его сыновья Мардук-закир-шуми I и Мардук-бел-узати поделили между собой Вавилонию. Первый взял север с Вавилоном, второй юг. Мардук-бел-узати на юге вступил в соглашение с халдеями и вместе с ними двинулся на Вавилон, взял его и выгнал брата. Тогда вавилоняне обратились за помощью к Салманасару. Тот с готовностью двинулся на Вавилон и выгнал оттуда Мардук-бел-узати, который бежал в горы. Затем прошёл в Халдею, взял и разрушил крепости халдейских князей. Халдейские государства Бит-Амукани, Бит-Дакури и Бит-Якина уплатили дань. Вавилон, Борсиппа, Кута встретили Салманасара как избавителя. В своих надписях Салманасар подчеркивает уважение, с которым отнесся к привилегиям священных городов Аккада и их храмам, куда он принёс богатые жертвы. Мардук-закир-шуми I был восстановлен на престоле Вавилона, но правил после этого как вассал ассирийского царя.

10-й поход Салманасар III совершил на запад, в Северную Сирию (848 год до н. э.). В 8-й раз переправившись через Евфрат, Салманасар разгромил войска Каркемиша и ещё 12 царей, пришедших ему на помощь. Последние в страхе разбежались. После чего ассирийцы взяли и разрушили Каркемиш. Царь Каркемиша Сангара не только признал власть Ассирии, но и послал Салманасару богатые дары золотом, серебром, бронзой, тканями и скотом, а также свою родную дочь вместе с дочерьми 100 своих высокопоставленных вельмож. Затем, перейдя Оронт, ассирийцы двинулись через Сев. Сирию и, преодолев Аманские горы, спустились в Киликию. Вскоре ассир. царь с богатой добычей возвратился обратно к Евфрату, где получил присланную дань от «заморских царей» и царей берегов Евфрата. 11-й поход Салманасар предпринял к горам Амана, где захватил 92 города и увел оттуда пленных жителей. Причём, 10 тысяч врагов пало за этот поход от ударов его воинов.

В течение 8 лет ассирийцы не смели совершать походы в Сирию, если не считать разведывательных набегов 849 и 848 годах до н. э. В 845 году до н. э. Салманасар III созвал общее ополчение и с войском в 120 тыс. человек (неслыханная до толе цифра) выступил против Сирии, но снова без успеха.

В 15 год своего правления (844 год до н. э.) Салманасар III выступил на север, в страны Наири. Дойдя до истоков Тигра, и оставив там своё изображение на скалах гор, Салманасар прошёл перевал Тунубуни и поселения Араму царя Урарту до истока Евфрата разрушил и сжег. После чего он достиг истока Евфрата и омыл в нём своё оружие. Асиа царь Дайаэни не посмел сопротивляться Ассирийскому царю и обнял его ноги, выражая покорность. Салманасар принял от него дань и установил в его городе своё изображение.

Между тем между сирийских врагов Ассирии начались раздоры. Ахав, царь Израиля вышел из союза и был убит во время сражения с царём Дамаска Бен-Ададом I при Рамот-Гилеаде. Несколько лет спустя сын Ахава Иорам был свергнут и убит в результате дворцового переворота. Новый царь Израиля Иегу (Ииуй) подчинился Ассирии и прислал Салманасару III богатые дары. Вскоре смерть настигла и Бен-Адада. Один из его приближенных некто Газаил, воспользовавшись тяжелой болезнью царя, придушил его мокрым одеялом, а сам захватил престол. Таким образом, коалиция распалась. Этим не замедлил воспользоваться Салманасар.

В 841 году до н. э., в 18-й год своего правления Салманасар III во главе огромного войска в 16-й раз пересек Евфрат и двинулся на Дамаск. Газаил занял оборону на Сенире (Ермон), одной из горных вершин Ливана. В прошедшем сражении Салманасар одержал решительную победу. Шесть тысяч вражеских воинов было убито, в плен ассирийцы захватили 1121 колесничего и 470 всадников. Газаил бежал в Дамаск и заперся там. Салманасар осадил Дамаск, но взять город так и не смог. Израиль, Тир, Сидон принесли дань. Даже егип. фараон признал могущество Ассирии и прислал Салманасару в дар 2 верблюдов, бегемота, а также других диковинных животных. Принесение дани подвластными царями изображено на т. н. «черном обелиске Салманасара», найденном в его дворце в Кальху. На побережье Финикии Салманасар повелел вытесать на скале своё изображение рядом с рельефом Тиглатпаласара I.

В 30-х годах 9 в до н. э. Салманасар III предпринял ряд походов с целью захватить в свои руки рудники добычи металлов в горах на юго-востоке М. Азии. Поводом к выступлению послужило то, что царь Самала Киламува призвал Салманасара на помощь против царя дануниитов Азитавадда. Уже 840 году до н. э. отмечен в списке эпонимов как «поход против кедра» то есть поход в горы Амана за строительным лесом. В следующем 839 году до н. э. Салманасар, покорив расположенные южнее «позднехеттские государства», пересек горы Амана и двинулся через земли Куэ. Города Киццувадны и Лавацантии (близ соврем. Сар и Эльбистан) сдались ему. А через 2 года (836 год до н. э.) Салманасар переправился через перевалы Антитавра и разрушил города Табала (22-й год правления). Цари Табала сдались на милость победителя. Самым значительным из них был Тузати. После этой победы Салманасар повернул свою армию на юго-запад против Хубишны (соврем. Эрегли) и вернулся через Киликийские ворота, ещё раз пройдя через горы Амана. После покорения Табала Салманасар посетил копи и каменоломни в горах Тавра.

В 23-й год своего правления (835 год до н. э.) Салманасар III переправился через Евфрат и покорил Гаэташ, укрепленный город царя Мелида Лаллы. Цари Табала вновь принесли дань. 838 год до н. э. отмечен в списке эпонимов как поход против Сухи. В 837 году до н. э. ассирийцы выступили против Данабу, в том же 21-й году правления Салманасара дань принесли Тир, Сидон и Библ.

Походы ассирийцев на восток также были успешны. Ещё в 842 году до н. э. Салманасар III подавил волнения в Намаре (средн. течение р. Диялы) и поставил там царем «янзи» (кассит. титул) из соседнего Бит-Хамбана. В 834 году до н. э. этот «янзи» отказался от повиновения ассирийскому царю. Салманасар немедленно вторгся в Намар, через перевалы гор Хашмар. После разгрома 4 намарских крепостей Сихишалаха, Бит-Тамуля, Бит-Сакки (или Бит-Санги, по-видимому, около совр. Ханякина) и Бит-Шеди мятежный «янзи» бежал в Мидию. Ассирийцы последовали за ним, сначала в Парсуа, где получили дары от двадцати семи царей этой маленькой страны. Затем, перевалив через горы, ассирийцы спустились в область Месси (в верховьях р. Джегету), а после этого по другую сторону хребта прошли в округа Аразиаш и Хархар, принадлежавшие уже к стране Мидийского племенного союза, и занял тут 4 крепости. Здесь ассирийцы пробыли некоторое время и даже успели высечь на камне изображение Салманасара. Затем, однако ассирийцы ушли, уведя с собой пленного намарского «янзи» и не попытались удержаться в Мидии прочнее.

В 833 — 832 годах до н. э. Салманасар III вёл войны в Куэ (Киликией) и лишил её царя Ките престола в пользу его брата Кирре. В 832 году до н. э. жители Хаттины (может быть Падан-Арам Библии, на границе Сирии и М. Азии) свергли своего царя Лакарну, сторонника Ассирии. Салманасар взял мятежный город и поставил там нового верного ему царя.

На 27-м году правления (831 год до н. э.) стареющий Салманасар III послал против Урарту своего туртана (высшее воинское звание в Ассирии) Дайан-Ашшура. Последний двинулся из Бит-Замани, перевалил через горы в стране Энзите и переправился через Арацани, но дальнейшее его продвижение было остановлено урартским войском, во главе с царём Сидури (Сардури I). Хотя Дайан-Ашшур говорит о победе над его войском, но, судя по сдержанности сведений летописи о походе 27-го года, можно думать, что успех ассирийцев был не велик. В 830 году до н. э. ассирийцы воевали со страной Унку (у залива Искандегун), а в 829 году до н. э. ассирийцы предприняли поход против Уллубы.

В 30-й год правления Салманасара III (828 год до н. э.) ассирийское войско под командованием туртана Дайан-Ашшура предприняло поход, направленный против мелких царств приурмийской равнины (Внутренняя Замуа) и, в частности, против Манны. Вначале Дайан-Ашшур двинулся из долины Большого Заба в расположенную южнее оз. Ван Хубушкию, где получил дань от её царя Датаны. Затем через территорию некого Магдубу малхисского повернул на юго-восток и вторгся на территорию царя Манны Уалки. Уалки укрылся в горах, но ассирийцам удалось угнать много скота и захватить брошенные поселения, в том числе и Изирту (или Зиату) крепость-резиденцию Уалки. Затем ассир. полководец вступил на землю царства Харруны, где правил некто Шуллусуну. После захвата крепости Масашуру, Шуллусуну изъявил покорность Ассирии и был оставлен на царствовании, но его страна была обложена данью лошадьми. Одновременно дань ассирийцам принёс и Артасару царь Шурдиры (поздн. Шурда), лежащей на пути из Караллы (в верховьях М. Заба выше Сердешта) в Кинясу, то есть, очевидно, в верховьях Джегету и её притоков. Затем ассирийцы ушли в Парсуа, где с части царьков получили дань, а часть «царств» разграбили.

С небольшими отклонениями тот же поход был повторен Дайан-Ашшуром и в следующем 31-м году правления Салманасара III (827 год до н. э.). Ассирийцы поднялись вверх по Большому Забу и направились к Сапарии, крепости в стране Муцацир. Захватив Сапарию вместе с сорока шестью окрестными поселениями, ассирийцы затем вторглись в Урарту. Несмотря на то, что ассирийцы предали грабежу и разрушению 50 городов Урарту, они так и не одержали решительной победы и вынуждены были повернуть назад. Обратный их путь проходил по западному побережью оз. Урмия через территорию Гильзана. Получив здесь дань рогатым скотом и лошадьми, как с самого Гильзана, так и с окрестных «царств» и племен вплоть до Андии (на нижнем течении реки Кызыл-узен), Дайан-Ашшур прошёл через внутреннюю Замуа и Парсуа и спустился в Намар. По дороге он захватил горную крепость Бушту, на границе Манны и Парсуа и др. маннейские и парсуанские крепости, а Намар подверг разгрому огнём и мечом. В конце похода войско вышло на территорию ассирийской провинции Замуа.

В результате 32-х походов Салманасара III Ассирия значительно расширила свои границы. Территория Ассирийской державы при нём была поделена на 26 провинций, наместники которых поочередно становились верховными сановниками — эпонимами года (лимму). Последние годы жизни Салманасар посвятил строительной деятельности, в частности он закончил зиккурат в Кальху, сооружение которого начал ещё его отец.

Однако Ассирия была истощена беспрерывными войнами и в ней росло недовольство. В 827 году до н. э. в Ассирии вспыхнул мятеж, во главе которого стоял старший сын Салманасара III Ашшур-дани-наплу, обойденный отцом при назначении наследника. Мятеж был поддержан всей коренной Ассирией. На сторону восставших перешли более двадцати семи городов царства. Верным царю и назначенному им наследнику Шамши-Ададу остались лишь царская резиденция Кальху, действующая армия, наместники некоторых отдаленных провинций, а также четыре высших государственных сановника, которые в годы мятежа, как об этом сообщают датировочные документы, повторно были эпонимами. Салманасар умер, так и не подавив этого мятежа.

Салманасар III правил 35 лет.

Литература

• Тураев Б. А. Салманассар // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

Ссылки

• [hworld.by.ru/text/assir/salmanasar.html Анналы Салманасара III]

Новоассирийский период
Предшественник: Ашшур-нацир-апал II	царь Ассирии ок. 859 — 824 до н. э.	Преемник: Шамши-Адад V

Отрывок, характеризующий Салманасар III

Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.