Андроникова, Саломея Николаевна

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Саломея Андроникова»)
Перейти к: навигация, поиск
Саломея Николаевна Андроникова
Саломея в 1910 году
Место рождения:

Тифлис,
Российская империя

Место смерти:

Лондон, Англия

Княжна Саломе́я Никола́евна Андро́никова (Андроникашвили, в первом браке Андреева, во втором Гальперн, поэтическое прозвище — «Соломинка»; октябрь 1888, Тифлис — 1982, Лондон) — одна из самых примечательных женщин Серебряного века, меценат, модель многих портретов и адресат многих стихотворений.





Биография

Мать — Лидия Николаевна Плещеева-Муратова (1861—1953), которая поэту Плещееву приходилась внучатой племянницей; отец — кахетинский князь Иван (Нико) Захарьевич Андроникашвили (1863—1944), в течение 13 лет он работал главным экспертом Кавказского комитета по защите от филоксеры, был городским головой Батуми. У Саломеи также были сестра Мариам (1891—1976; в браке Шарашидзе) и брат Яссе (1893—1937; репрессирован).

В 18 лет приехала из Тифлиса в Петербург и вышла замуж за богатого торговца чаем Павла Андреева. Родила ему дочь Ирину, жила с ним в имении Скреблово Лужского уезда[1]. Брак оказался несчастным из-за влюбчивости мужа (в том числе в её сестру, а также в кузину Тинатин — жену С. А. Танеева, брата фрейлины Вырубовой); последовал развод. Саломея уехала в Париж, где познакомилась с поэтом Сергеем Рафаловичем, с которым они прожили семь лет в гражданском браке[2].

В её доме в Петербурге был литературный салон, собиравший замечательных поэтов того времени.

Тэффи писала о ней: «Украшением… вечеров как всегда была Саломея Андреева (Андронникова) —

не писательница,
не поэтесса,
не актриса,
не балерина
и не певица
 — сплошное „не“.
Но она была признана самой интересной женщиной нашего круга…»

Анна Ахматова была её подругой и писала о ней: «Дарьяльских глаз струился нежный свет…». Также в круг её общения входили Осип Мандельштам, который питал к ней страсть, и Артур Лурье. Аветик Исаакян сказал о ней: «женщины её породы рождаются раз в столетие, когда не реже, нарочно для того, чтобы быть воспетыми и увековеченными»[3].

Эмиграция

В 1916 году отдыхала в Крыму с Рафаловичем и дочерью. После революционных событий в Петроград не вернулась, отвезла дочь к своим родителям в Баку, затем в Тифлис. Вместе с поэтами Городецким и Рафаловичем она издавала литературно-поэтический ежемесячник «Орион». Там же, как она пишет в своих воспоминаниях, у неё приключилась шальная романтическая история, когда член группы французского представительства при меньшевистском правительстве Грузии Зиновий Пешков — (приёмный сын Горького и родной брат Якова Свердлова) предложил ей прокатиться в Париж «за шляпками». По некоторым указаниям, он сватался к ней ещё до брака с Андреевым, но её родители были против. Так она оказалась в Париже.

В 1925 году вышла замуж за влюблённого в неё ещё со времён Петербурга адвоката Александра Гальперна, бывшего управляющего делами Временного правительства, ближайшего друга А. Ф. Керенского. Однако супруги жили раздельно; до 1940 года Саломея оставалась в Париже, на улице Колизе, работала в журналах мод Люсьена Вожеля[fr] «VU» и «LU».

При участии Зиновия Пешкова помогла в 1925 году эмигрировать Зинаиде Серебряковой. В течение длительного периода финансово поддерживала Марину Цветаеву, в 1933—1934 годах входила в «Комитет помощи Цветаевой». Она рассказывала: «Эмигрантская моя жизнь освещена Цветаевой, встречами с нею. Я сразу полюбила её… Никогда я не видела такой бедности, в какую попала Цветаева. Я же поступила работать к Вожелю в модный журнал, получала тысячу франков в месяц и могла давать Марине двести франков». Почти в каждом из 125 сохранившихся писем Цветаевой к Саломее звучит благодарность за помощь, а также просьба о высылке очередного «иждивения», о распространении билетов на вечера Цветаевой, о присылке старой одежды и обуви для самой Марины и её дочери Али[4]. Как результат, для Цветаевой Саломея стала музой, будившей её воображение: «Очень Вас люблю… Вы мне бесконечно нравитесь» (из письма от 22 марта 1931)[5]. Сохранилось более ста пятидесяти писем Цветаевой к Гальперн.

В 1940 году с внуком переехала в США, где А. Гальперн работал при английском посольстве. В это время её дочь Ирина, баронесса Нольде (коммунистка и участница Сопротивления), и её русский муж, служивший во французской армии, оставались во Франции в нацистском плену.

Поздний период

В 1953 году выпустила книгу кулинарных рецептов. Занималась благотворительностью[6]. В одном из писем к Шухаеву этого периода пишет: «Я, душенька, стара, как попова собака, но работаю, как вол, хоть глуха, „слепа“ (то есть оба глаза оперировали и хожу плохо, но бегаю)». В Лондоне жила в Челси-Парк-Гарденс. Умерла она в доме, который был куплен для неё сэром Исайей Берлиным[7].

Берлин рассказывал о своей встрече с Ахматовой:

Она спросила меня о Саломее Гальперн, урождённой Андронниковой, с которой была знакома ещё в Санкт-Петербурге перед Первой мировой войной. Эта знаменитая красавица, блиставшая в светском обществе остроумием и привлекательностью, находилась в дружеских отношениях со многими художниками и поэтами того времени. Я услышал от Ахматовой, (собственно, я это уже знал) что Мандельштам, влюблённый в Саломею, посвятил ей одно из лучших своих стихотворений. Я был близко знаком с Саломеей Николаевной и её мужем Александром Яковлевичем Гальперном и рассказал о каких-то фактах их жизни, их окружении и взглядах. <…> Только имея представление обо всём этом, можно понять «Поэму без героя»: последовательность картин и символов, игру масок, заключительный бал-маскарад, мотивы из «Дон Жуана» и «Комедии дель арте». Ахматова вновь заговорила о Саломее Андронниковой (Гальперн), её красоте, обаянии, незаурядном уме, о вечерах в кабаре «Бродячая собака», о представлениях в театре «Кривое зеркало»…

Исайя Берлин. Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах[8].

В 1982 году лондонская «The Times» и русские зарубежные газеты сообщили, что 8 мая в Лондоне на 94-м году жизни скончалась Саломея Николаевна Андроникова, «последняя из самых блистательных женщин, которым довелось быть современницами расцвета Серебряного века русской поэзии. Саломея Андроникова была одной из самых известных красавиц той эпохи. Она славилась умом, обаятельностью, остроумием. В числе её друзей были знаменитые русские поэты и художники того времени»[9].

Прах её был развеян над Трафальгарской площадью. Наследство и архив она завещала дочери.

Стихи, посвящённые Саломее

На улице парижской
     Колизея
Жила годов пятнадцать
     Саломея,
Порядок домовой 4 дважды,
Прохожий, снимите шляпу
     Каждый

И. Зданевич
  • 1913: Осип Мандельштам, «Дочь Андроника Комнена», «Когда Cоломинка, не спишь в огромной спальне». Вообще, искусствовед И. Дзуцева отметила, например, что «Грузия предстала в поэзии Мандельштама в облике петербургской красавицы Саломеи Андрониковой». Ей же посвящены «Мадригал»[10]; к дню её рождения, в Алуште — на даче жены А. А. Смирнова Е. П. Магденко, была написана шуточная коллективная трагикомедия «Кофейня разбитых сердец».
  • Григол Рабакидзе, «Офорт»[11], «Кровавый хмель гранатов зноя»
  • Стихотворения Рафаловича
  • Г. Иванов «Январский день. На берегу Невы»
  • 1940: Анна Ахматова, «Тень», «Всегда нарядней всех, всех розовей и выше»
  • Илья Зданевич, «На улице парижской Колизея»
проза:
  • 1990: Эдуард Лимонов, рассказ «Красавица, вдохновлявшая поэта». Выведена под именем «Саломея Ираклиевна».

Портреты

  • 1916: Сергей Чехонин
  • 1917: Василий Шухаев (сангина, ГРМ). 1925: В 1977 году он был приобретен ГТГ у Ирины Петровны Рачек-Дега. В собрании Н. Н. Вырубова хранится его же групповой портрет Саломеи, её дочери Ирины, Веры и Василия Шухаева[12].
  • 1921: Борис Григорьев
  • 1922: Александр Яковлев. «Портрет Саломеи Андрониковой и Ашени Меликовой (Три женщины)», Париж, продан на Сотбис в 1994. Есть и рисунок к этому портрету. Эскиз куплен князем Н. Д. Лобановым-Ростовским на Сотбис в 2004 г. и подарен им музею М. Цветаевой. Есть ещё один портрет кисти Яковлева — в той же позе, что и на предыдущей картине, в том же платье и с той же прической, хранится в Париже, в собрании Н. В. Вырубова.
  • 1924: Зинаида Серебрякова. [www.rulex.ru/rpg/portraits/35/35471.htm Портрет] завещан моделью Тбилисскому музею.
  • 1925: Петров-Водкин. Портрет написан незадолго до отъезда Саломеи в эмиграции. Она подарила его ГТГ незадолго перед смертью, в 1979 году.
  • Константин Сомов
  • С. Сорин

Публикации

  • Игорь Оболенский. Саломея Андроникова. «Судьба красоты. История грузинских жен», 2010.
  • Лариса Васильева. Саломея или Соломинка, не согнутая веком. // Журнал «Огонёк», 1988, № 3.
  • Яссе Андроников. Я просто шёл, не ведая куда… — СПб.: ЗАО «Журнал „Звезда“», 2009.
  • Дзуцева И. Музы.
  • Корин А. Красавицы Серебряного века.
  • Панова Л. [magazines.russ.ru/voplit/2009/5/pa7-pr.html «Уворованная» Соломинка: К литературным прототипам любовной лирики Осипа Мандельштама]. // Вопросы литературы. — 2009.
  • Кралин М. М. Артур и Анна. / Книга построена на переписке автора с Ириной Грэм, подругой поздних лет жизни А. Лурье, а также письмах А. Лурье и И. Грэм Саломее Андрониковой.

Напишите отзыв о статье "Андроникова, Саломея Николаевна"

Примечания

  1. [cl99-178-182-213.cl.metrocom.ru/showObject.do?object=1803554448 Скреблово]
  2. Панова Л. [magazines.russ.ru/voplit/2009/5/pa7-pr.html «Уворованная» Соломинка: К литературным прототипам любовной лирики Осипа Мандельштама]
  3. Эфрон А. [tsvetaeva.narod.ru/WIN/ariadna/samofrak.html Самофракийская победа]
  4. Сазонов Н. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/7322.php Князь Лобанов-Ростовский княжну Саломею привёз из Лондона] // Наше Наследие.
  5. [www.russedina.ru/articul.php?aid=13699&pid=13 Муза Серебряного века]
  6. Мнухин Л., Авриль М., Лосская В. [www.tez-rus.net/ViewGood17579.html Российское зарубежье во Франции 1919—2000]. — М.: Наука; Дом-музей Марины Цветаевой. 2008.
  7. Лобанов-Ростовский Н. Дм. [russkayagazeta.com/rg/gazeta/fullstory/portret/ История: Портрет Саломеи Андрониковой работы Александра Яковлева]
  8. [poema-bez-geroya.narod.ru/salomeya.html Поэма без героя]
  9. [www.echo.msk.ru/programs/tretiakovka/619148-echo/ Эхо Москвы]
  10. [www.rvb.ru/mandelstam/dvuhtomnik/02comm/0084.htm Комментарии к творчеству Мандельштаму]
  11. [www.ourbaku.com/index.php5/Андронникова-Гальперина_Саломея_Николаевна_-_легенда_и_муза_Серебряного_века Андронникова-Гальперина Саломея Николаевна — легенда и муза Серебряного века ]
  12. [www.nukri.org/index.php?name=News&file=article&sid=82 Тифлисские красавицы начала ХХ века]

Ссылки

  • [blog.i.ua/community/1951/1164230/ Муза Серебряного века Саломея Андроникова (Андроникашвили)]
  • [www.tsvetayeva.com/letters/let_andr_galpern8.php Письма Цветаевой]

Отрывок, характеризующий Андроникова, Саломея Николаевна

– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.