Салтинское сражение

Салтинское сражение Основной конфликт: Кавказская война Штурм аула Салта. Худ. Ф. А. Рубо. Дата 25 июля — 15 сентября 1847 года Место Дагестан, Авария Итог Взятие аула Салта русскими войсками Противники Российская империя Российская империя Северо-Кавказский имамат Командующие М. С. Воронцов, М. З. Аргутинский-Долгорукий Идрис Гергебильский † Силы сторон около 10 тысяч человек: 14 батальонов пехоты, 2 эскадрона кавалерии, 19 сотен казаков и горской милиции, 36 орудий 4400 человек и 5 орудий Потери 535 убитых 1888 раненых 3127 человек

Салтинское сражение — одно из самых долгих и кровопролитных событий Кавказской войны. Оно имело место около аварского села Салта в Нагорном Дагестане, осада которого длилась 54 дня, с 25 июля по 15 сентября 1847 года. Салтинское сражение известно ещё тем, что здесь русский хирург Н. И. Пирогов впервые в истории медицины начал оперировать раненых при помощи наркоза в полевых условиях. Впервые на Кавказе в боевых условиях были применены мины, и впервые, в свою очередь, горцы использовали противоминную тактику.

Ход сражения

Потерпев неудачу под Гергебилем, 25 июля Воронцов с 10 000 отрядом и 15 орудиями выступил к укреплённому аулу Салта (в дальнейшем в отряд прибыли ещё 3 батальона и несколько полевых орудий). Салтинским гарнизоном командовал гергебильский наиб Идрис, отбивший в том же году царские войска от Гергебиля. Подойдя к салтинской крепости русские войска осадили село и открыли по нему непрерывный артиллерийский огонь. Из записок русского солдата: «Превосходство нашей артиллерии, конечно, не оставляло горцам надежды на сопротивление. Они надеялись лишь на свою храбрость и неустрашимость». Разрушив крепостные сооружения Воронцов надеялся, что аварцы в ужасе капитулируют, однако это не помешало им успешно отразить атаки войск царских войск. Тогда, под прикрытием артиллерийской канонады, русские войска начали занимать овраги на подступах к Салта, строить блиндажи и редуты, рыть траншеи и устраивать безопасные ходы, постепенно приближаясь к крепости. 14 сентября, разрушив все башни и защитные сооружения до основания при помощи минных устройств, под массированным пушечным огнём Воронцов бросил свои отряды на решительный штурм. Двухмесячная операция под Салтами закончилась занятием аула. 15 сентября русский главнокомандующий приказал предать село огню.

Итоги и последствия

Длительная осада села привела к огромным людским потерям как у русских, так и среди аварцев. Потери с русской стороны исчислялись: убитыми ― 20 офицеров и 515 нижних чинов, ранеными ― 95 офицеров и 1793 нижних чинов. В эмигрантском журнале «Горцы Кавказа» за 1930 год, издававшимся в Париже так называемой «Народной партией вольных горцев Кавказа», публицист Бахауддин Хурш со ссылкой на некие «записки Идриса-Хаджи Гергебильского», в действительности погибшего за месяц до окончания осады, писал, что общие потери в «двухмесячной операции под Салтами» составляли: русские ― 11 750, горские ― до 3127 человек.

Окончательно разрушив аул Салты, русский отряд днём 24 сентября покинул Салтинскую долину.

Литература

• Акты, собранные Кавказской археографической комиссией / Под ред. А. П. Берже. — Тф.: Тип. Глав. управ. наместника кавказского, 1885. — Т. 10.
• Х. Доного. [www.gazavat.ru/history3.php?rub=12&art=823 Военная история аварцев]. — Мх., 2015.
• Ш. М. Казиев. [booksonline.com.ua/view.php?book=54804&page=40 Имам Шамиль]. — М.: Молодая гвардия, 2010. — 383 с. — ISBN 978-5-235-03332-0.
• У. Увайсов. [www.odnoselchane.ru/?com=articles&id=111&page=article&sect=1 Штурм аула Салта] // Дагестанская правда, 1997.

Отрывок, характеризующий Салтинское сражение

«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.