Сама

Эта статья — о суфийском ритуале. О японском именном суффиксе см. Именные суффиксы в японском языке#-сама.

Сама́ (араб. سماع‎ — слышание), также Сема́ — суфийский ритуал, представляющий собой разновидность зикра. Включает в себя пение, игру на музыкальных инструментах, танец, декламацию стихов и молитв, ношение имеющих символическое значение облачений и др. Особенно популярен как форма богослужения в суфийском тарикате Чишти на Индийском субконтиненте.

В 2005 году ЮНЕСКО объявила «Мевлевийский ритуал сама» шедевром устного и нематериального культурного наследия.

Происхождение

Возникновение ритуала «сама» предание приписывает вдохновителю суфийского ордена Мевлеви, поэту и мистику Руми. Согласно легенде, эта уникальная форма зикра возникла благодаря тому, что Руми однажды услышал на городском рынке ритмичные удары молотков золотобитов. В череде ударов, которые совершали подмастерья при обработке золота, ему послышался зикр «ля иляха илля-лла» («нет Бога, кроме Аллаха»), отчего он впал в экстаз, простёр обе руки и стал вращаться по кругу. Так появилась церемония «сама» и мевлевийский орден дервишей. Ритуал «сама» уходит корнями в персидскую и турецкую культуры и ассоциируется с восточными традициями.

Символичность

Сама олицетворяет мистическое странствие на пути духовного восхождения к совершенству. Обратясь к истине, адепт наполняется любовью, покидает своё эго и достигает духовного совершенства. Он возвращается из духовного странствия зрелым и преображённым, чтобы дарить любовь и служение всему миру. Руми уподобил ритуал «сама» паломничеству в Мекку, поскольку оба обычая предназначены для того, чтобы их приверженцы приблизились к Богу.

Элементы церемонии

Главную роль в ритуале «сама» играет пение, но немаловажное значение имеет и музыка, особенно во вступлениях и для аккомпанирования. При этом, однако, используются только музыкальные инструменты, имеющие символическое сакральное значение. Наиболее распространены бубны, бубенчики и флейты. Сама часто включает религиозные песнопения под названием «кавл» и «бейт». Также часто в церемонии звучат поэтические произведения, которые в сочетании с другими элементами оказывают особое воздействие на участников, несмотря на то, что сами по себе эти произведения могут не иметь духовной силы. Для обращения к Богу в данном ритуале используются любые стихи, даже любовная лирика. Однако слушатели должны очистить свои помыслы, иначе в танце они могут преисполниться вожделением, а не любовью к Богу. Кроме того, сознание людей, поглощённых мирской, а не божественной, любовью, может быть затуманено эротической поэзией. Суры Корана никогда не используются в церемонии «сама», не столько из-за всеобщей известности, сколько из-за того, что священный текст Корана никогда не предназначался для медитаций и не может быть использован в качестве основной темы для фантазий и импровизаций.

Предназначение

Сама представляет собой способ созерцания Бога путём сосредоточения на музыке и танцах. Эта церемония раскрывает тайники людских сердец, не столько вызывая эмоции, сколько указывая путь к Богу. Все сомнения человека исчезают, и его сердце и душа могут напрямую общаться с Богом. Основная цель ритуала «сама» заключается в достижении экстатического транса под названием «ваджд». Внешне это состояние проявляется в различных непредсказуемых движениях, возбуждении, всевозможных танцах. Другое состояние, которого стремятся достигнуть участники ритуала «сама», называется «хамр», что означает «духовное опьянение». Конечная цель церемонии состоит в снятии завесы над тайнами мироздания и достижении духовного знания при помощи ваджда. Иногда опыт ваджда оказывает на человека столь сильное воздействие, что вызывает обморок, а в крайней форме — даже смерть.

Этикет

Этикет проведения ритуала «сама» требует от участников сохранять тишину, спокойствие и самоконтроль вплоть до наступления ваджда, что позволяет достичь более высоких медитативных ступеней. Участники должны избегать движения и криков до тех пор, когда они уже не могут сдерживаться, и в этой точке становится возможным наступление ваджда. Крайне важное значение имеет искренность трансового переживания ваджда, которое не должно быть наигранным по какой-либо причине. Кроме того, участники должны придерживаться надлежащего намерения и поведения в течение всей церемонии, в противном случае её положительный эффект не будет достигнут.

Разногласия

Среди мусульман есть как сторонники, так и противники церемонии «сама», а также использования музыки вообще. Абу Хамид Аль-Газали был решительным сторонником использования музыки и полагал, что ваджд пробуждает пылкую любовь к Богу. Аль-Газали написал главу под названием «О музыке и танце как вспомогательных средствах для религиозной жизни», в которой он подчеркнул, насколько музыка и танец могут быть благотворными для мусульман, если они достигли чистоты души перед использованием этих средств. Противники считают музыку предосудительным новшеством бида, характерным для безбожия. Они уподобляют физические ощущения людей в состоянии «ваджд» состоянию алкогольного опьянения, а потому не одобряют его.

Особенности практики

Из-за культурных различий между различными мусульманскими сообществами отношение к участию в музыкальных представлениях в одних общинах терпимое, в других — предосудительное. Медитация и суфийские практики в исламе приемлемы в той мере, в какой они соответствуют нормам шариата. Принимать участие в церемонии «сама» могут представители любых социальных слоёв, хотя среди суфиев и исламских богословов существуют разногласия относительно того, способны ли неофиты достичь тех же положительных результатов, что и продвинутые адепты. Также споры ведутся по поводу того, насколько способны юные адепты преодолеть собственное вожделение, чтобы почитать Бога с чистым сердцем.

См. также

• Каввали
• Нашид
• Зикр
• Религиозный опыт

Ссылки

• [mevlana.net/sema.html The Mevlevi Sema Ceremony]
• [www.flickr.com/photos/meneghetti/sets/72157605244724510/ Images of Stages of Sema ceremony]

Отрывок, характеризующий Сама

Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.