Самарская епархия

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Самарская и Сызранская епархия»)
Перейти к: навигация, поиск

Кафедральный собор в честь Покрова Божией Матери

Основная информация
Страна Россия
Численность населения 3 169 893 (2010 год)
Архиепископский округ Самарская митрополия
Основана 1851
Количество храмов 188 приходов
Кафедральный храм Покровский собор
Сан правящего архиерея Митрополит
Титул правящего архиерея Самарский и Сызранский
Сайт www.samepar.ru
Архиерей
Правящий архиерей Сергий (Полеткин)
с 23 февраля 1993 года
Викарные епископы Фома (Мосолов)

Сама́рская епа́рхия — епархия Русской православной церкви с центром в Самаре. Объединяет приходы на территории городских округов Самара, Тольятти, Жигулёвск, Сызрань, Новокуйбышевск и муниципальных районов Волжский, Ставропольский, Сызранский, Шигонский[1].





Названия

  • Самарская и Ставропольская (1850—1935)
  • Куйбышевская и Сызранская (1935 — 31 января 1991)
  • Самарская и Сызранская (с 31 января 1991)
  • Самарская (с 15 марта 2012)

Предыстория

5 декабря 1849 года Святейшим Синодом в составе Саратовской и Царицынской епархии было учреждено Волгское викариатство, однако просуществовало оно весьма недолго. Ещё не были окончательно утверждены его границы, как 31 декабря 1850 года оно было упразднено в связи с созданием новой губернии, в которой по тогдашнему положению должны была быть своя архиерейская кафедра[2].

1 января 1851 года была учреждена новая епархия. Именовалась она Самарская и Ставропольская и охватывала тогдашнюю территорию губернии, площадью 140 370 квадратных вёрст, на которых проживало 1 304 224 человека[3][4]. Духовенства различных конфессий насчитывалось 10204 человека[5].

На этой территории находилось 478 православных храмов (145 каменных и 333 деревянных), из которых 20 находилось в 7 городах губернии, действовало 50 молитвенных домов и часовен. Также имелось 3 единоверческих монастыря, 7 единоверческих храмов в Николаевском уезде и 1 молитвенный дом в Новоузенском уезде. В этих же уездах располагалось 17 церквей и 4 молитвенных дома католиков и 40 церквей и 3 молитвенных дома лютеран. Также на территории губернии находилось 217 мусульманских мечети (из них одна каменная), большинство из которых (111) действовало в Бугульминском уезде. Иудейские богослужения проводились лишь в Самаре, в арендованном помещении. В Ставропольском уезде имелся языческий храм — кереметь[6].

История

Первым архиереем епархии был назначен епископ Евсевий (Орлинский). 31 марта 1851 года в Самаре состоялось торжественное открытие Самарского епархиального управления. Кафедральным собором стал самарский храм Вознесения Господня. На следующий день состоялось открытие архиерейского дома — особого монастыря, заведовавшего имуществом и денежными средствами архиерейской кафедры[7]. В 1914 году церквям Самарской губернии принадлежало 43830 десятин земли, а монастырям — 17513 десятин[8]. Земля сдавалась в аренду или обрабатывалась наемными людьми. Например, от сдачи земли в аренду в 1914 году монастыри губернии и архиерейский дом в 1914 году заработали 109975 руб.[8].

Управление

Центральным органом управления епархии была духовная консистория, под руководством правящего архиерея, осуществлявшая административные и судебные[Комм. 1] функции[9]. В административные задачи консистории входило назначение на церковные должности; отчеты и характеристика кандидатов на такие должности; пострижения в монахи в монастырях епархии; надзор за ведением церковных книг; управление архиерейским домом, монастырями и храмами[10]. Также ведению консистории подлежали вопросы церковного имущества и жалобы духовенства и на духовенство. Решения принимались коллегиально на совместных заседаниях, протоколы которых предоставлялись епископу. Епископ же мог вернуть дело обратно в консисторию. Последнее слово в спорных вопросах оставалось именно за ним[11].

Через духовный училищный совет консистория управляла духовно-учебными заведениями епархии. Также она занималась вопросами попечительства бедным лицам духовного звания, православного миссионерства и созданием церковно-приходских попечительств и советов. Высшей инстанцией для консистории был Святейший Синод.

17 (29) декабря 1900 года в границах Самарской епархии было создано Николаевское викариатство, его возглавил епископ Тихон (Оболенский). Однако просуществовало это викариатство относительно недолго[12]. В ноябре 1908 года границы Самарской епархии были несколько изменены «за изъятием Уральской области в церковном отношении из ведения епископа Оренбургской епархии с присоединением её к самарской епархии». Управлять Уральской областью перевели епископа Николаевского Тихона с изменением его титула на Уральский[13].

В 1930-х годах епархия была переименована в Куйбышевскую и Сызранскую (Ставрополь в те годы был лишён статуса города, а Сызрань уже входила в состав Куйбышевской области).

Для эвакуации из Москвы ряда высших государственных и партийных учреждений и всех посольств был предназначен Куйбышев. Не случайно первой кафедрой, реально замещенной в РСФСР в дни войны, стала Куйбышевская, куда указом от 25 сентября 1941 года был назначен епископ Андрей (Комаров), который к тому времени имел регистрацию в качестве настоятеля Покровского храма Куйбышева. Этот храм и стал кафедральным собором[14].

Послевоенное восстановление епархии шло медленно — в 1948 году в ней состояли 30 клириков (священники и диаконы без епископа и псаломщиков), в 1959 году — 46 клириков[15]. Однако в 1954 году заработала своя свечная мастерская, которая только за 1958 год выпустила 35,3 тонны свечей[16].

В 1990 году, после переименования города Куйбышев обратно в Самару, епархия была переименована в Самарскую и Сызранскую.

В епархии на февраль 2010 года действовало семь монастырей и 298 приходов.

15 марта 2012 решением Священного Синода из состава епархии были выделены Отрадненская и Похвистневская епархия и Кинельская и Безенчукская епархия; Самарская, Кинельская и Отрадненская епархии были включены в состав Самарской митрополии.

Архиереи епархии

Монастыри

До основания епархии

Ранее на территории Самарской епархии действовали два православных монастыря в Самаре мужской и женский Спасо-Преображенские, закрытые по различным причинам в XVIII веке. В 1840-х годах были закрыты два женских единоверческих монастыря на Большом Иргизе: Средне-Успенский и Верхне-Покровский. К моменту основания Самарской епархии на её территории продолжали действовать ещё 3 единоверческих монастыря, расположенных в Николаевском уезде: мужские Иргизский Нижне-Воскресенский монастырь и Верхний Спасо-Преображенский монастырь и женский Средне-Никольский монастырь. Кроме этого действовали Бузулукская Тихвинская (с 1847 года) и Самарская Иверская (с декабря 1850 года) женские православные общины.

Российская империя

С созданием епархии началось и активное монастырское строительство. Уже в 1851 году было положено начало созданию Самарского Николаевского мужского монастыря, открытого в 1857 году. В 1853 году был открыт Бузулукский Спасо-Преображенский мужской монастырь. В 1860-м году появились Мойский Свято-Троицкий мужской и Самарский Иверский и Бузулукский Тихвинский Богородицкий женские монастыри. В 1865 году был основан Бугульминский Александро-Невский мужской монастырь, в 1870 году — Николаевский Вознесенский женский монастырь. В 1874 году был создан Бугурусланский Покровский, а спустя два года, в 1876 году, был открыт Бугульминский Казанско-Богородицкий женские монастыри. В 1880 году открылся Ключегорский Казанско-Богородицкий женский монастырь, в 1885 — Чагринский Покровский женский монастырь, в 1886 — Раковский Свято-Троицкий женский монастырь. В 1893 году был утверждён Новоузенский Свято-Троицкий женский монастырь, наконец в 1901 — Свято-Троицкий Шихобаловский женский монастырь — ставший последним монастырём, открытым в епархии до установления Советской власти.

Только Николаевский монастырь получал средства на своё содержание из казны[17][18], Источниками дохода остальных являлось хлебопашество, скотоводство, садоводство, бахчеводство, а также пожертвования благотворителей. На монастырских полях обычно сеяли рожь, пшеницу, ячмень, гречку, просо, горох и картофель. Заметная часть земель сдавалась в аренду. При некоторых монастырях имелись мукомольные мельницы, также становившиеся источником дохода[18]. В женских монастырях дополнительным источником дохода было рукоделие: шитьё, вышивание, вязание, в некоторых монастырях имелись и более экзотические мастерских. Так в Раковской обители действовала живописная мастерская. При некоторых монастырях действовали странноприимные дома, при двух женских монастырях были открыты богадельни, в восьми монастырях имелись больницы в общем количестве на 75 коек. При Иверском женском монастыре действовал сиротский приют. При всех монастырях действовали школы, обеспеченные хорошими помещениями и педагогическим составом[19].

С мужскими монастырями ситуация была иная. Управляющий Самарской епархией Михаил (Богданов) в своём отчёте Святейшему Синоду весьма негативно высказался в их отношении, указывая, что[20][19]:

…совершенно отдалившись от цели их назначения — быть рассадниками благочестия и местами для подвигов и труда:… служат в большинстве случаев лишь убежищем для лиц, уклоняющихся от труда и ищущих дарового пропитания и спокойного препровождения времени… здесь положительно никто, начиная от иеромонахов и кончая молодым послушников, не только не занимается никаким физическим трудом, но даже считает для себя за унижение взяться за чёрный труд. Вся жизнь насельников монастырей проходит исключительно лишь в том, что они, отправив коек-как, с большой неохотой очереденые службы, остальное время всецело предаются праздности: гуляют по монастырю и окрестностям, нередко предаются пьянству и развратной жизни… лень и праздность настолько обуяли всей монастырской братией, что она считает для себя обременением даже заняться чтением священных и других книг.


РСФСР и СССР

В результате изменений в административно-территориальном делении в 1920-1930-х годах часть монастырей отошла к соседним регионам: Бугульминские оказались в Татарской АССР, Николаевский, Новоузенский и единоверческие Иргизские — в Саратовской области, Бузулукские, Бугурусланский и Ключегорский — в Оренбургской области. Однако в 1928 году на территории самарской епархии оказались некоторые монастыри, ранее принадлежавшие Симбирской губернии: Вознесенский мужской монастырь (действовал с 1685 года), Сызранский Сретенский (с 1858 года) и Старо-Костычевский Смоленский (с 1905 года) женские монастыри.

Российская Федерация

В современной России вновь началось монастырское строительство. Открывались закрытые ранее монастыри, началось создание новых. В 1993 году был воссоздан Самарский Иверский женский монастырь, в 1996 — старейший в епархии Сызранский Вознесенский монастырь.

В 1997 году был создан новый Воскресенский мужской монастырь в Тольятти. В 2003 году в Самаре был создан Свято-Воскресенский мужской монастырь. В 2006 году появились созданные Свято-Богородичный Казанский мужской в селе Винновка Ставропольского района и Заволжский Свято-Ильинский женский (в селе Подгоры) монастыри. В 2007 году там же в Подгорах был открыт Заволжский в честь Честного и Животворящего Креста Господня мужской монастырь.

Миссионерство

После открытия епархии миссионерской деятельностью на её территории управлял вероисповедальный стол духовной консистории. По инициативе епископа Герасима 28 февраля 1871 года был создан епархиальный комитет православного миссионерского общества. Комитет должен был способствовать развитию миссионерства, за счёт государственных субсидий организовывать училища, библиотеки, больницы при пяти открытых миссионерских станах[21].

В конце 1880-х годов была введена должность епархиального миссионера, который занимался общим руководством противосектантской миссией и выполнял поручения епископа и консистории по делам миссии. В благочинных округах помощь ему оказывали окружные миссионеры, приходские священники, члены кружков ревнителей православия, а также рядовые миссионеры — обычно крестьяне, хорошо знавшие Библию[22]. В секретном постановлении Самарской духовной консистории от 8 марта 1893 года указывались рекомендации по борьбе с сектантством, особо оговариваясь, чтобы духовенство не рассчитывало на помощь полиции и светские власти, а «старалось даже сектантам и раскольникам внушить доверие и расположение к себе кротостью, беспристрастием, участливостью к житейским нуждам и крайнею осторожностью, дабы и выражениями не оскорблять веру их, даже прегрешительную»[22].

В 1908 году был создан самарский епархиальный миссионерский совет, состоявший из председателя — правящего архиерея, ректора духовной семинарии, двух её преподавателей, двух протоиереев — членов духовной консистории, двух епархиальных миссионеров[22].

Ещё епископ Герасим (Добросердов) ввёл в практику сначала в Самаре, а затем и в уездах, воскресные публичные собеседования с сектантами и старообрядцами различных толков. В ходе этих бесед наиболее подготовленные лица из духовенства и мирян объясняли основы православной веры. Такие беседы проводились в местах проживания сектантов в храмах. а при их отсутствии в школах. Беседы сопровождались бесплатной раздачей религиозной и антисектантской литературы. В 1912 году состоялось 1075 таких беседы, а в 1914—2174[22].

В 1915 году была введена должность книгоноши, который был обязан распространять (как продавать так и раздавать бесплатно) религиозную литературу. Также действовала крупная епархиальная миссионерская противосектантская и противораскольническая баблиотека, инициатором создания которой выступил протоиерей Д. Н. Орлов. На местах, в центрах локального проживания сектантов, открывались локальные миссионерские библиотеки, действовавшие во всех приходах Самары и Новоузенска, а также ещё в 35 населённых пунктах 5 уездов губернии[23]

Напишите отзыв о статье "Самарская епархия"

Комментарии

  1. Суду консистории подлежали духовные лица в связи с проступками по службе, по обвинениям в неблагонравии и в нарушении церковного благочиния, а также миряне по вопросам семейно-брачных отношений

Примечания

  1. [www.63media.ru/press/19.03.2012/168826/ Самарское обозрение | Епархию разделили (свободный доступ)]
  2. Протоиерей Евгений Зеленцов. [samara.orthodoxy.ru/Istoriya/Istoriya.html Из истории Самарской епархии]. Самарская и Сызранская епархия. Проверено 4 октября 2015.
  3. Попов П. К. Город Самара // Классика Самарского краеведения / Под ред. П.С.Кабытова, Э.Л.Дубмана. — «Самарский университет», 2002. — С. 91. — 276 с. — 2000 экз. — ISBN 5-86465-225-3.
  4. Лясковский Б. Материалы для статистического описания Самарской губернии // Журнал МВД. — 1860. — № 7. Отд. 3. — С. 6.
  5. Статистические таблицы Российской империи за 1856 год. — СПб., 1858. — С. 114-115.
  6.  // Самарские губернские ведомости. — 03.08.1857. — С. 139-141.
  7. Якунин, 2011, с. 68.
  8. 1 2 Якунин В. Н. Хозяйственная культура Самарской епархии: формирование доходов духовенства в 1850-е — 1950-е гг. // Вектор науки Тольяттинского государственного университета. — 2011. — № 4. — С. 127
  9. Якунин, 2011, с. 69.
  10. Якунин, 2011, с. 70.
  11. Смолич И. К. История Русской церкви. 1700—1917. — М., 1996, Книга 8. Часть 1. — С. 274.
  12. [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/or_file.cgi?3_6198 Николаевское викариатство]. Благотворительный фонд «Русское Православие». Проверено 4 октября 2015.
  13. Подмарицын А. Г. Очерки истории Самарской епархии: учебное пособие. — Самара, 2008. — С. 35.
  14. Галкин А. К. [www.sedmitza.ru/lib/text/692010/ Указы и определения Московской Патриархии об архиереях с начала Великой Отечественной войны до Собора 1943 года] // Вестник церковной истории. 2008. № 2. С. 92
  15. Подмарицын А. Г. Отчет по управлению Куйбышевской епархией как источник по истории Русской православной церкви. Конец 1940-х — вторая половина 1950-х годов // Вестник архивиста. — 2014. — № 1. — С. 117
  16. Подмарицын А. Г. Свечное производство в Куйбышевской епархии на рубеже 50-х — 60-х гг. XX в. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. — 2013. — № 5-1 (31). — С. 153
  17. ЦГАСО. Ф. 356. Оп.1 Д. 305 Л. 4 об — 5, 13
  18. 1 2 Якунин, 2011, с. 66.
  19. 1 2 Якунин, 2011, с. 67.
  20. ЦГАСО. Ф. 356. Оп.1. Д. 499. Л. 14-16, 19-19 об, 28 об. — 29.
  21. Якунин, 2011, с. 71.
  22. 1 2 3 4 Якунин, 2011, с. 72.
  23. Якунин, 2011, с. 73.

Литература

Ссылки

  • [www.samepar.ru/ Официальный сайт епархии]
  • [www.patriarchia.ru/db/text/31515.html Самарская и Сызранская епархия] на сайте patriarchia.ru

Отрывок, характеризующий Самарская епархия

Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.