Самба (музыка)

Самба
Направление:	афро-бразильская латиноамериканская музыка
Истоки:	ангольская семба, самба де рода
Место и время возникновения:	Бразилия Бразилия, Рио-де-Жанейро, начало XX века
Годы расцвета:	30-е - 40-е годы XX века
Поджанры:
самба-кансан (Samba-canção), самба-эзалтасан (Samba-exaltação), самба де бреке (Samba de breque), самба-енреду (Samba-enredo), самба де террейру (Samba de terreiro), пагоде (Pagode),  партиду алту (Partido Alto), Босса-нова
Родственные:
жонгу (Jongo), лунду (Lundu), машише, модинья, Choro, полька, экосез
Производные:
самба-машише (samba-maxixe), самба-шору (samba-choro), самба де гафиэйра (samba de gafieira), самба-фанк (samba-funk), самба-джаз (samba-jazz), самба-рэп (samba-rap), самба-реггей (samba-reggae), самба-рок (samba-rock), самбалада (sambalada), самбалансу (sambalanço), самболеро (sambolero), самбасс — Sambass

Са́мба (порт. samba) — бразильский музыкальный жанр африканского происхождения, считающийся одним из основных проявлений национальной культуры Бразилии.

Бразильская самба гармонично соединяет музыку, пение и танец. В 30-х годах XX века самба стала выразительницей духа карнавала Рио-де-Жанейро, позже, в 40-х годах, получила мировое признание и обрела статус символа национальной идентичности Бразилии.

Несмотря на то, что самба распространена по всей территории Бразилии, особенно в штатах Баия (самба де рода), Пернамбуку, Мараньян, Минас Жерайс, Сан-Паулу в виде различных ритмов и региональных народных танцев, происходящих от батуке (batuque), под современным понятием «самба» подразумевается городской музыкальный жанр Рио-де-Жанейро, т. е. городская самба кариока. Отправной исторической вехой в современном развитии городской самбы Рио-де-Жанейро считается пластинка 1917 года с карнавальной песней «По телефону» (Pelo Telefone), которая согласно данным Национальной Библиотеки является первой сохранившейся записью в жанре самбы. Исполняется в быстром темпе, в размере 2/4 или 4/4. Является одним из основных ритмов в стиле би-боп и латиноамериканском джазе. Исполнитель (или исполнительница) самбы называется "самбишта" (sambista). Португальское слово "sambista" не следует переводить как "самбист", т. е. борец самбо.

Этимология

Нет однозначной точки зрения о происхождении слова «самба», поскольку имеется целый ряд различных и противоположных версий. Поиски этимологии приводят к африканским языкам Анголы и Конго, поскольку именно оттуда в Бразилию завозились чернокожие рабы. Н’Тотила Н’Ланду-Лонга (N’Totila N’Landu-Longa) в речи на конференции Центра Афро-Восточных Исследований (СЕАО, Centro de Estudos Afro-Orientais) 10 мая 1978 года докладывал, что слово «самба» происходит от «sáamba», обозначающего в языке Конго (киконго, группа банту) группу инициации, в которой человек готовится к исполнению политических, социальных и религиозных функций

Эдисон Карнейру в «Традиционных праздниках» (Edison Carneiro, Folguedos tradicionais) считает, что «самба» происходит от «семба» (semba), что на языке кимбунду (группа банту) обозначает умбигаду, посредством которой право солировать в танце переходит от одного танцора к другому. «Умбигада» в Африке — круговой танец народов банту. По сведениям лузитанского этнографа Эдмунду Коррейя Лопеш (Edmundo Correia Lopes), цитируемого португальским журналистом Угу Роша, «Самба» — это не название танца, а повторяющееся в песне имя главного солирующего танцора и певца. По другим источникам тот же Эдмунду Коррейя Лопеш писал: «Самба — это преимущественно женский танец, имеющий скорее воинственный, чем эротический характер».

Многие исследователи соглашаются с происхождением слова «самба» из африканской языковой семьи банту, и считают его производным от глагола «Kumba», связанным по своему значению со словом «возлюбленная».

Возможно происхождение от «samba», переводимым с языка умбунду (группа банту) как «быть оживленным, возбужденным». На языке луба (группа банту) «samba» значит «прыгать, скакать от радости». Некоторые возводят возникновение термина к значениям слов «Sam» — давать и «Ba» — получать, или «Ba» — то, что упало. Ещё имеется версия, по которой «samba» происходит от арабского, или точнее мавританского «Zambra» или «Zamba». В Анголе наших дней слово «самба» может обозначать невысокое плодородное плоскогорье с фертильной почвой, предназначенное для возделывания в предстоящем году.

В настоящее время наиболее распространённая точка зрения возводит появление бразильского слова самба к многозначному понятию «семба» (semba, мн. ч. массемба — massemba) языков народностей банту Анголы. На языке кимбунду слово di-semba стало обозначать «умбигаду» — основной элемент танца деревенской самбы, который присутствует во многих бразильских танцах: в самбе де рода в Баие, батуке (batuque), коку (coco), калангу (calango), лунду (lundu), жонгу (jongo), и др . К этому Рикарду Краву Албин добавляет ещё одно значение:

С другой стороны слово семба может означать меланхолию, тоску (saudade) по африканской родине – то же, что и блюз в США.

При этом в Анголе существует очень популярный музыкальный, песенный и танцевальный жанр семба.

Следует упомянуть о существовании парного аргентинского танца «самба» (исп. «La zamba»). Исследователи музыки считают, что название этого танца произошло от этнографического термина «самбо» (исп. zambo), который обозначает потомков от смешанных браков индейцев и негров. Мнения музыковедов совпадают в том, что парный аргентинский танец «самба» произошел от перуанского танца «самакуэка» (исп. zamacueca), впервые появившегося в Лиме ещё в XVI веке от взаимного влияния музыки и танцев цыган, мулатов и негров из Анголы. Однако ни движения танцоров, ни музыкальный размер этих танцев не имеют ничего общего с бразильской самбой.

История

Самое раннее упоминание термина «samba» было опубликовано монахом Мигелем в журнале «Капусейру», изданном в Пернамбуку в 1838 году, хотя это относилось не к музыкальному жанру, а к негритянскому народному религиозному празднику того времени. А в № 64 того же журнала от 12 ноября 1842 года монах Мигель упоминает именно танец Самба. Основой для самбы служили религиозные ритуалы племен банту и йоруба в Африке (Ангола, Конго). В честь многочисленных духов-богов ориша устраивались грандиозные праздники типа макумба (macumba) и кандомбле (candomblé), представляющие собой жертвоприношения священных животных. Сложные религиозные церемонии и ритуалы сопровождались танцами и музыкой, отличающейся своеобразным чувственным и неистовым ритмом. В наше время в бразильском штате Баия можно услышать такой энергичный ритм, который и является первоначальным видом самбы. При этом основными инструментами служат пандейру, тамбурин, также используются куика, реку-реку, гитара, кавакинью. Самба в Баие не обходится без традиционного хлопанья в ладоши и тарелки-ножа.

В XIX веке в Рио-де-Жанейро мигрировали бывшие чернокожие рабы из штата Баия, среди которых были «Тётушки из Баии». Тётушки из Баии привнесли африканскую культуру самбы де рода в Рио-де-Жанейро. При взаимодействии этнической самбы де рода Баии с городскими музыкальными жанрами — лунду, вальс, полька, машише, шоте, модинья — появилась городская самба кариока.

Современность

В начале 1980-х годов, после временного отхода на второй план в связи с ростом популярности диско и бразильского рока, самба вновь появилась в медиасреде: в центре внимания оказалось новое музыкальное направление, возникшее в пригородах Рио-де-Жанейро, — пагоде. В сущности оно представляло собой обновленный вариант самбы, дополненный звучанием банджо и тан-тана, особого ручного барабана. К числу наиболее популярных артистов того времени, работавших в данном жанре, могут быть отнесены Зека Пагодиньо, Альмир Гинето, Хорхе Арагао и некоторые другие.

На протяжении 1990-х годов стилистика самбы также подвергалась определенным модификациям: в неё проникали отдельные черты жанров и направлений в музыке, которые на тот момент набирали популярность в странах Карибского бассейна: хип-хопа и рэпа, регги и рока. В результате её смешения с названными стилями популярной музыки возникали разнообразные промежуточные варианты и сочетания: самба-рэп, самба-рок, самба-регги и т. п. Развлекательный аспект таких музыкальных произведений сочетался с социальным: искусство стремилось объединить негритянское население обоих американских континентов и культурно, и политически, в том числе и за счет поэтической составляющей композиций — авторы песенных текстов апеллировали к расово-национальному самосознанию и высказывались против социальной несправедливости. Стоит, впрочем, заметить, что самба не всегда рассматривается как национальный бразильский музыкальный жанр и как значимая форма искусства: некоторые исследователи обращают внимание на тот факт, что в связи с её происхождением из Западной Африки определенные слои бразильского общества склонны ассоциировать самбу с малообеспеченными гражданами или криминальными элементами.

Самба, тем не менее, продолжала выступать в качестве своеобразного объединяющего начала в течение всего последнего десятилетия XX века, когда Рио-де-Жанейро воспринимался как национальный символ Бразилии. Хотя город и не являлся столицей государства, он также играл определенную роль в единении его жителей, и тот факт, что именно с ним было связано возникновение самбы, по-своему содействовал данному процессу. Самба сыграла существенную культурную роль в связи с проведением чемпионата мира по футболу 1994 года; к этому событию было даже создано особое музыкальное произведение в рассматриваемом жанре, «Copa 94», и в итоге вплоть до настоящего момента вышеупомянутый чемпионат является рекордным по средней и общей посещаемости матчей. Считается, что самба способна объединить людей вне зависимости от их социальной или этнической принадлежности, и отдельные специалисты рассматривают её как единственный фактор единения людей в политически неоднородном государстве. Исследователь Жерар Бехаг, к примеру, в своем труде «Избранные записки по этномузыковедению» отмечал, что для бразильского искусства характерны специфические процессы: вместо того, чтобы в той или иной форме ассимилировать постороннее влияние на местный жанр или направление, люди рассматривают присутствие инородных жанров просто как составляющую местной эстрады, что и выражается в появлении промежуточных форм наподобие самба-рэпа или самба-регги — причем это признание чужих моделей и образцов не сводится лишь к их имитации или пассивному потреблению национальной аудиторией.

Начиная с 2000 года, некоторые артисты предпринимают попытки восстановления некоторых наиболее популярных традиций, связанных с самбой. В различных районах и пригородах Рио-де-Жанейро организуются концерты и тематические мероприятия, имеющие непосредственное отношение к рассматриваемому жанру, которые привлекают как слушателей, так и исполнителей. Кроме того, к числу актуальных тенденций может быть отнесено смешение самбы с жанром электронной музыки драм-н-бэйс, что привело к появлению еще одного промежуточного направления — так называемого «самбэйс» (англ. sambass).

В 2004 году министр культуры Бразилии Жилберту Жил направил в Организацию Объединённых Наций по вопросам образования, науки и культуры предложение объявить самбу составной частью культурного наследия человечества (в категории «нематериальные блага»), подготовленное Федеральным институтом национального исторического и культурного наследия Бразилии. В 2005 году фестиваль «Samba de Roda», традиционно проходящий в штате Баия, был внесен ЮНЕСКО в список нематериального культурного наследия.

Поджанры

Обычная самба

Самба характеризуется синкопированным ритмом 2 / 4 со слабым и сильным ударами, что обычно выполняется с помощью сурду (басовый барабан), тамбурина и малого барабана репике. Другим важным элементом является кавакинью или каваку (cavaquinho, маленький четырёхструнный инструмент, подобный гитаре, завезенный португальцами, от которого происходит гавайская укулеле). Кавакинью отвечает за связь между ритмом и гармонией, его наличие обычно отличает самбу от более мягких стилей, таких как босса-нова.

Во всех видах самбы широко используется бразильский народный инструмент пандейру (бразильский бубен) — ударный инструмент с 1-й мембраной. Используется классическая гитара. Тематика песен самбы варьирует от любовной до футбольной, политической и патриотической.

Известные исполнители самбы: Бет Карвалью, Паулинью да Виола, Зека Пагодинью, Уилсон Морейра, Тереза Кристина и группа Сементе.

Партиду-алту

Партиду-алту (partido-alto) — один из наиболее традиционных видов самбы в Рио-де-Жанейро, характеризующийся импровизационным исполнением текста, сопровождающийся сильным ударным тактом пандейру, который выполняется с помощью удара ладонью по центру инструмента. Мелодия партиду-алту всегда исполняется в мажорном ключе. Обычно используется набор ударных инструментов (сурду, то есть большой барабан, пандейру, тамбурин) и аккомпанемент кавакинью и гитары. В традиционной схеме солисту вторит хор. Певец партиду-алту (партидейру) импровизирует с текстом и вступает в поединок с другим или несколькими певцами. Партиду-алту — это импровизационное состязание исполнителей всем известных текстов. Победа в импровизации часто делает славу исполнителям, таким как Зека Пагодинью. Королевой партиду-алту в Бразилии считается Клементина де Жезус. В 2007 году Национальный Институт Исторического и Культурного Наследия (IPHAN) в качестве основных видов самбы в Рио-де-Жанейро зарегистрировал самбу де террейру, партиду-алту и самбу-енреду.

Другие известные исполнители стиля: Кандея, Жовелина Перола Негра, Группа Фунду ди Кинтал и Безерра да Силва.

Пагоде

Пагоде (Pagode) — один из распространённых в современной Бразилии поджанров самбы кариока. Пагоде как отдельная разновидность самбы появился в 1980-е годы благодаря введению группой «Фунду ди Кинтал» в состав аккомпанемента новых инструментов, таких как тан-тан, банджо, модификации кавакинью и repique de mão («репике ручной»), сопровождаемых более динамичным ритмом сурду. Обычно исполняется одним певцом под аккомпанемент кавакинью, гитары и пандейру. Пагоде часто выполняется на праздниках и неформальных встречах, в кафе и барах на открытом воздухе. Слова песен игривы, обычно тематика строится на любви или веселых трюках.

Пагоде романтику

Пагоде романтику (Pagode romântico) — новая модификация пагоде, представляющая более романтические мелодии, которую часто рассматривают как несерьёзную. Её происхождение связано с городом Сан-Паулу. В песнях часто используются любовные сюжеты, а способ пения сменился на более деликатный, сексуально привлекательный тон, хотя певцы, исполняющие эти песни, часто кроме них поют и в более традиционном стиле. Стиль популярен среди представителей беднейших слоев населения и иногда среди городского населения среднего класса. В 21 веке романтический пагоде потерял популярность, хотя все ещё исполняется.

Нео-пагоде

Этот термин используется для различных стилей, которые возникли в северо-восточном штате Баия в 1990-х годах. В текстах нео-пагоде используется сексуальная или детская лексика. Такие стили испытали влияние Samba duro и Samba-de-roda.

Самба ди бреки

Самба ди бреки (Samba de breque) — сейчас неживой стиль самбы, характерной особенностью которого были паузы, заполняемые короткими историями. Певец должен был иметь прекрасные вокальные данные и способность разговаривать разными голосами. Темами текстов песен обычно были веселые истории. Breque заимствовано от английского слова «break», означает «тормозить» на старобразильском жаргоне, из-за частых «остановок» в песнях.

Самба-кансан

Самба-кансан (Samba-canção — «самба-песня») — первый образец и эталон поджанра — песня «Аи, Йойо» 1929 года. Популярный на радио в период между карнавалами романтический и наиболее медленный подвид самбы, бразильский аналог популярных испано-американских ритмов, таких как танго и болеро, получивших распространение в Бразилии в 1940—1950-е годы. Этот поджанр также испытал влияние американских баллад периода 1950—1990-х годов. Основной темой самбы-кансан является любовь, часто неразделённая. Одной из лучших исполнительниц самба-песни считается Араси Кортес (Aracy Cortes, 1904—1985).

Самба-энреду

Самба-энреду (Samba-enredo) — стиль песен, выполняемый школой самбы на Карнавале в Рио-де-Жанейро. Стиль широко известен благодаря туризму в городе и тому, что многие группы сформировались в Рио и начинали с этого стиля самбы.

Самба-энреду часто выполняется на радио в период карнавала. Обычно песни стиля поются мужчиной-вокалистом под аккомпанемент кавакинью и группы ударников, что создает густую сложную текстуру.

Под влиянием стиля сформировались многие группы по всему миру, особенно на Западе. Эти группы обычно не используют вокал, фокусируясь на ударном ритме и частых паузах.

Самба де гафиэйра

Самба де гафиэйра (Samba de gafieira) — стиль бального танца. Исключительно танцевальный вид самбы, возникший в городской среде в 40-х годах ХХ века. Музыкальный аккомпанемент самбы де гафиэйра отличается ярко выраженной синкопированной манерой исполнения и тесно связан с самбой-шору и самбой-машише.

Другие разновидности

• Босса-нова (порт. bossa nova — «новый стиль») — производное от самбы течение бразильской популярной музыки. Основной отличительной чертой является медленная манера исполнения в джазовом стиле. Босса нова развивалась под влиянием самбы-кансан, американского джаза, мексиканского болеро
• Самба-регги (Samba reggae) — более новый вариант самбы, возникший в Баие в 2001 году. Ритм испытал влияние регги, калипсо и испаноамериканского мелодий.
• Самба ди рода (Samba de Roda) — наиболее архаичный вид самбы, который произошёл от кругового ритуального танца культа кандомбле в штате Баия. Самба ди рода и её самостоятельные подвиды (самба курриду, самба райяду, самба шула, самба де партиду алту) сохранилась в штате Баии и является объектом культурного наследия ЮНЕСКО. Самба ди рода попала в Рио-де-Жанейро во второй половине XIX столетия благодаря Тётушкам из Баии. Упомянутые самостоятельные виды самбы ди рода послужили основой для появления современной городской самбы кариока в конце 20-х начале 30-х годов прошлого века.
• Самба-эзалтасан (Samba-exaltação — «самба возбуждения») — жанр, который ввел Ари Баррозу популярной песней «Aquarela do Brasil» .

Музыкальные инструменты

Как музыкальный жанр самба включает различные ритмы специфических ударных инструментов, придающих ей оригинальное звучание. Самба исполняется в очень быстром темпе 50-52 такта в минуту. В создании ритма бразильской самбы на карнавале участвуют исключительно перкуссионные: большой барабан, малый барабан, агого, куика, бонго, реку-реку, пандейру, тамбурин, треугольник и другие ударные инструменты. Правила проведения карнавала запрещают использование духовых инструментов, кроме свистка руководителя оркестра. Куика, агого, реку-реку и многие виды барабанов имеют африканское происхождение. В аккомпанемент самбы вне карнавала могут входить кавакинью, классическая гитара, флейта, труба, саксофон, кларнет. Ритм может обозначаться потряхиванием коробком спичек. В колыбели бразильской самбы штате Баия ритмическая полифония создаётся хлопаньем в ладоши и использованием бразильского музыкального инструмента "тарелка и нож".

Смотрите также

• Самба (танец)
• Шоро (музыка)

Ссылки

• [www.brasilando.com/index.php?language=en Brasilando.com Бразильские инструменты, на которых исполняется самба]
• [www.brazilianbeats.info/ Brazilian Beats] Fansite for Brazilian Beats Series of classic and modern Samba Fusions
• [www.allbrazilianmusic.com/en/styles/styles.asp?Status=MATERIA&Nu_Materia=929 All Brazilian Music samba page]
• [sambistas.online.fr/en-france/index.php?title=Definitions One of the first formal samba definition (1997)]
• [loronix.blogspot.com/ Loronix] is the largest virtual community around the Brazilian music on the Internet.
• [www.andreabrasilmadrid.es/ Dance Samba Spain (Madrid) — www.andreabrasilmadrid.es. ]
• [www.ar2com.de/radiofavela-blog/tag/samba/page/2/ Samba from the Favelas], some podcasts from 'RadioFavela — The Sound of Rio'
• [www.capoeira-ma.de/Samba/index.html Die Samba Show] ISWC T-0425394804 «Latin Complete Collection» Album.
• Клочковский, Г. [самба.рф/ Бразильская самба]. Центр языка и культуры португалоговорящих стран (2012). Проверено 30 апреля 2015.
• Клочковский, Г. [samba-de-roda.ru/ Самба-де-рода]. Центр языка и культуры португалоговорящих стран (2012). Проверено 30 апреля 2015.

Бразилия   Южная Америка   Танец   Музыка   Культура

Отрывок, характеризующий Самба (музыка)

Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.