Хартумская резолюция

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Саммит в Хартуме»)
Перейти к: навигация, поиск

Хартумская резолюция 1 сентября 1967 года была подписана на саммите Лиги арабских государств в 1967 году в Хартуме, столице Судана, после окончания Шестидневной войны. Саммит продолжался с 29 августа по 1 сентября, в нем приняли участие главы восьми арабских государств: Египта, Сирии, Иордании, Ливана, Ирака, Алжира, Кувейта и Судана.[1] Резолюция призывает к: продолжению состояния войны с Израилем, окончание арабского нефтяного бойкота, объявленного во время Шестидневной войны, к прекращению гражданской войны в Северном Йемене и экономической помощи для Египта и Иордании. Она известна благодаря третьему пункту, провозглашенному принципом «трех нет»: «нет мира с Израилем, никакого признания Израиля, никаких переговоров с ним …»[2]





Текст резолюции

  1. Конференция подтвердила единство арабских государств, единство совместных действий и необходимости координации и для ликвидации всех различий. Короли, президенты и представители других глав арабских государств на конференции подтвердили позицию своих стран по реализации Устава арабской солидарности, который был подписан во время третьей арабской конференции на высшем уровне в Касабланке.
  2. Конференция согласилась с необходимостью консолидации всех усилий по ликвидации последствий агрессии на основании того, что оккупированные земли являются арабскими землями и что бремя восстановления этих земель приходится на все арабские государства.
  3. Главы арабских государств договорились объединить свои политические усилия на международном и дипломатическом уровне по ликвидации последствий агрессии и обеспечить вывод агрессивных израильских войск с арабских земель, которые были заняты после агрессии 5 июня. Это будет сделано в рамках основных принципов, по которым арабские государства пребывают, а именно, нет мира с Израилем, никакого признания Израиля, никаких переговоров с ним, и настаивать на праве палестинского народа в своей собственной стране.
  4. Конференция арабских министров финансов, экономики и нефти Рекомендуется, что приостановление перекачки нефти можно быть использовано в качестве оружия в войне. Тем не менее, после тщательного изучения вопроса, совещание в верхах пришел к выводу, что прокачка нефти само по себе может быть использован в качестве положительного оружия, так как нефть является арабским ресурсом, который может быть использован для укрепления экономики арабских государств, непосредственно пострадавших от агрессия, так что эти государства смогут выстоять в битве. Конференция, поэтому решила возобновить перекачку нефти, так как нефть является положительным арабским ресурсом, который может быть использован на службе у арабов. Это может способствовать усилиям, чтобы дать возможность арабским государствам, которые подвергались агрессии и тем самым потеряли экономические ресурсы, чтобы восстановиться и ликвидировать последствия агрессии. Нефтедобывающие государства, фактически, участвуют в усилиях, позволяющих государствам, пострадавшим от агрессии, твердо стоять перед лицом любого экономического давления.
  5. Участники конференции одобрили план, предложенный Кувейтом, о создании Фонда арабского экономического и социального развития на основании рекомендации конференции в Багдаде, проведенной арабскими министрами финансов, экономики и нефти.
  6. Участники договорились о необходимости принятия необходимых мер по укреплению воинской подготовки на все случаи жизни.
  7. Конференция решила ускорить ликвидацию иностранных военных баз в арабских государствах.

Интерпретации

Комментаторы часто представляют резолюции в качестве примера арабской отрицательной позиции. Эфраим Галеви, Гай Бен-Порат, Стивен Р. Давид, Юлиус Стоун и Ян Бреммер все согласны, что хартумская резолюция признает отказ от права Израиля на существование.[3][4][5][6][7]

Организация освобождения Палестины (ООП) сама использует Хартумскую резолюцию, выступая против признания права Израиля на существование, которое было ясно выражено в Резолюции Совета Безопасности Организации Объединенных Наций 242.[8]

Бенни Моррис пишет, что арабские лидеры «выработали дерзкую, отвергающую площадку, которая должна была омрачать все мирные шаги в регионе за последний десяток лет». Он положил часть вины на Израиль, говоря «Частично, Арабская резолюция была ответом на нежелание Израиля или невозможности рассмотрения выхода с Западного берега и сектора Газа в рамках любого мирного урегулирования». Одд Бул из Организации Объединенных Наций по наблюдению за выполнением условий перемирия(UNTSO) высказал мнение, во многом такое же еще в 1976 году.

Ави Шлаим утверждал, что арабские представители интерпретировали Хартумскую резолюцию, «Нет формального мирного договора, но не отказ от мира; нет прямых переговорам, но не отказ говорить через третьих лиц; и не де-юре признания Израиля, но принятие его существования как государства» (курсив в оригинале). Шлаим заявляет, что конференция стала поворотным пунктом в арабо-израильских отношений, отметив, что Насер призвал Хусейна искать «всеобъемлющего урегулирования с Израилем». Шлаим признает, что ни одно из этого не было известно в Израиле в то время, лидеры которого приняли «три нет» за чистую монету.

Несмотря на то, что косвенные переговоры между Израилем, Иорданией и Египтом в конце концов открылись под эгидой Миссии Яринга (1967—1973), и тайные прямые переговоры состоялись также между Израилем и Иорданией, но не удалось добиться значимого урегулирования, заводя в новый раунд конфликта.

Напишите отзыв о статье "Хартумская резолюция"

Примечания

  1. [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/Peace/three_noes.html The Khartoum The joint resolution passed by eight the member states of the Arab League: Egypt, Syria, Jordan, Lebanon, Iraq, Algeria, Kuwait and Sudan. Resolutions]. American-Israeli Cooperative Enterprise. Jewish Virtual Library. Проверено 8 июня 2012.
  2. [www.cfr.org/publication/14841/khartoum_resolution.html?breadcrumb=%2Fpublication%2Fpublication_list%3Ftype%3Dessential_document%26page%3D69 Essential Documents: Khartoum Resolution]. Council on Foreign Relations. Проверено 8 ноября 2009.
  3. Halevy, Efraim [israelcfr.com/documents/issue6_hamas.pdf Israel's Hamas Portfolio]. Israel Council on Foreign Relations. — «Indeed, twenty years later, after two successive wars, the Arab world rejected Israel's right to exist at the infamous Khartoum Conference of 196[7] – 'the three NOs': no to recognition, no to negotiation, and no to peace were uttered in response to Israel's appeal to negotiate without any preconditions.»  Проверено 8 июня 2012.
  4. Ben-Porat Guy. Chapter 7: Israel, Globalization, and Peace // [books.google.co.il/books?id=o0EVZoyteO8C&pg=PA145 Global Liberalism, Local Populism: Peace and Conflict in Israel/Palestine and Northern Ireland]. — Syracuse, New York: Syracuse University Press, 2006. — P. 145. — ISBN 0-8156-3069-7.
  5. David Steven R. Chapter 13: Existential Threats to Israel // [books.google.co.il/books?id=aOywsZizLi0C&pg=PA559 Contemporary Israel: Domestic Politics, Foreign Policy, and Security Challenges] / Freedman, Robert O.. — Boulder, Colorado: WestView Press, 2009. — P. 559. — ISBN 978-0-8133-4385-3.
  6. Stone Julius. Chapter 39: Between Ceasefires in the Middle East // [books.google.co.il/books?id=-xxWAAAAYAAJ&pg=PA336 The Arab-Israeli Conflict] / Moore, John Norton. — Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1975. — P. 336. — ISBN 0691010668.
  7. Bremmer Ian. Chapter Five: The Right Side of the J Curve // [books.google.co.il/books?id=MIU14x1yEZkC The J Curve: A New Way to Understand Why Nations Rise and Fall]. — New York, NY: Simon and Schuster, 2006. — P. 209. — ISBN 0-7432-9371-1.
  8. [books.google.co.il/books?id=YAd8efHdVzIC&pg=PA1289 The Encyclopedia of the Arab-Israeli Conflict, Vol. 1] / Tucker, Spencer C.. — Santa Barbara, California: ABC-CLIO, 2008. — P. 1289. — ISBN 978-1-85109-841-5.

См. также

Отрывок, характеризующий Хартумская резолюция

Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.