Самоистязание

Самоистязание — стремление причинить себе вред и страдание. Несвойственно здоровому человеку при нормальных условиях и встречается в болезненном состоянии у нервно- и душевнобольных, или же под влиянием религиозного фанатизма.

Формы и мотивы самоистязания

Самоистязание у душевнобольных проявляется в разнообразной форме — одни больные отказываются от пищи, другие причиняют себе раны, ожоги, увечья и т. п.; в некоторых случаях самоистязание смежно со стремлением к самоубийству.

Мотивами к самоистязанию у душевнобольных служат чаще всего ложные идеи, бред самообвинения у меланхоликов; эти идеи, которые больной принимает нередко за «голоса», требуют самонаказания за грехи. Обыкновенно это бывает связано с потерей кожной и вообще телесной чувствительности; больные, причиняя себе глубокие раны, иногда при этом испытывают весьма слабую боль.

Больные истерией нередко морят себя голодом, проглатывают массу булавок, выпивают вредные жидкости и т. п. Кроме свойственной таким людям малой чувствительности кожи и слизистых оболочек, здесь специальную роль играет стремление обратить на себя внимание, позировать, вызвать сочувствие и т. п.

Самоистязание на религиозной почве — явление довольно распространенное, особенно свойственное сектантству, то есть преследуемым религиозным учениям, хотя наблюдалось и в господствующих или признанных религиях. Так, в Средние века, в эпоху сильного религиозного движения, совпавшего с крестовыми походами, толпа приходила иногда под влиянием процессий, религиозных картин, проповедей в такое возбуждённое состояние, что многие делали себе повреждение, некоторые бросались в воду для очищения от грехов. У мусульманских дервишей до сих пор можно наблюдать проявление самоистязания в момент религиозного экстаза. С этой же точки зрения можно смотреть на обеты крайнего голодания, бичевания, на подвергание себя непогоде при полуобнажённом теле, на отказ от постели и т. д. как на проявления самоистязания.

Среди лиц, упорно подвергающих себя активному самоистязанию и проповедующих это другим, иногда попадались настоящие душевнобольные, маньяки, которых жизнь и идеи в сущности ничего общего не имеют с религиозными учениями, а представляют собою известную форму бреда. В Средние века особенно распространён был бред одержимости дьяволом; страдавшие этим бредом подвергали себя нередко самым жестоким истязаниям для изгнания нечистой силы.

См. также

• Самоповреждение
• Алголагния
• Мазохизм
• Скопчество
• Аутоагрессия
• Самобичевание
• Смирение плоти

Ссылки

• Оршанский И. Г. Самоистязание // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Самоистязание

Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».