Самокиш, Николай Семёнович

Николай Семёнович Самокиш
Место рождения:	Нежин, Черниговская губерния, Российская империя
Место смерти:	Симферополь, РСФСР, СССР
Жанр:	батальный жанр, анималистика, книжная графика
Учёба:	Императорская Академия художеств (1879—1885), класс Б. П. Виллевальде
Влияние:	Б. П. Виллевальде, П. П. Чистяков, В. И. Якоби, Л. Е. Дмитриев-Кавказский, Э. Детайль,
Влияние на:	М. И. Авилов, П. И. Котов, Г. К. Савицкий, А. И. Шелоумов, Я. А. Басов
Награды:	Малая золотая медаль Императорской Академии художеств (1881, 1884), Большая золотая медаль Императорской Академии художеств (1885), Серебряная медаль Всемирной выставки в Париже (1900)
Звания:
Премии:	Премия С. Г. Строганова (1883)

Никола́й Семёнович Само́киш (укр. Микола Семенович Самокиш; 1860—1944) — украинский и советский художник-баталист и педагог, работавший также в области анималистического жанра и книжной графики. Академик (1890) и Действительный член Императорской Академии художеств (1913), Заслуженный деятель искусств РСФСР (1937), Лауреат Сталинской премии второй степени (1941).

Биография

Николай Самокиш родился 13 (25) октября 1860 года в Нежине (ныне Черниговская область Украины), в семье почтальона Нежинской почтовой конторы Семёна Самокиша, предположительно — этнического венгра. Дошкольные годы Николая Самокиша прошли в селе Носовке (30 км от Нежина), в семье деда по матери — черниговского казака Дмитрия Ивановича Сеника.

Носовка была старинным казацким селом, там сохранялись ещё памятники далёкого боевого прошлого. (…) В центре были видны остатки вала и рва, ограждавших село от грабительских набегов крымских татарских орд. На главной площади стояли пушки времён Богдана Хмельницкого. (…) В кладовой деда висела большая казацкая сабля, принадлежавшая прадеду — предмет восхищения маленького Мыколы Самокиша. — пишет биограф художника А. И. Полканов

С 8 лет Мыкола воспитывался в доме родителей. Окончил 4 класса Нежинского историко-филологического института, созданного на базе «Гимназии высших наук и лицея князя Безбородко», знаменитого учебного заведения, в котором учился Н. В. Гоголь. Первоначальные художественные навыки получил в Нежинской гимназии у учителя рисования Р. К. Музыченко-Цыбульского, у которого также брал частные уроки живописи. Первая попытка поступить в Императорскую Академию художеств не удалась, но был принят вольнослушателем в батальную мастерскую профессора Б. П. Виллевальде (1878). Через год занятий был принят студентом. Учился в Императорской Академии художеств (1879—1885), класс Б. П. Виллевальде, другие известные учителя — П. П. Чистяков и В. И. Якоби.

Быстро начал добиваться успехов. Уже в 1881 году получил малую золотую медаль за картину «Возвращение войск на родину». В 1882 году издал первый альбом офортов, выполненных под руководством Л. Е. Дмитриева-Кавказского. В следующем, 1883 году получил премию С. Г. Строганова за картину «Помещики на ярмарке». В 1884 году был награждён второй малой золотой медалью за картину «Эпизод из битвы при Малом Ярославце», а картину «Прогулка» приобрёл для своей галереи П. М. Третьяков. В 1885 году за дипломную работу «Русская кавалерия возвращается после атаки на неприятеля под Аустерлицем в 1805 году» получил большую золотую медаль и звание классного художника 1-й степени. С 1885 по 1888 год совершенствовался в Париже под руководством известного баталиста Эдуарда Детайля. В 1890 за работу «Табун орловских рысистых маток» (Ново-Томниковского конезавода Тамбовской губернии) удостоен звания академика.

В 1888 году ездил на Кавказ для сбора материалов для картин, заказанных Тифлисским военно-историческим музеем. Создал три полотна: «Сражение при Авлиаре», «Баталия при речке Иори», «Защита Наурской станицы», которые принесли ему известность как баталисту.

Иллюстратор

Конференц-секретарь Академии художеств П. Ф. Исеев показал рисунки Самокиша великому князю Владимиру Александровичу, бывшему президентом Академии. Тот представил рисунки наследнику Николаю Александровичу. Молодого художника рекомендовали к военному ведомству для зарисовок манёвров. С 1890 г. он приступил к работе.

И вот я вступил на путь иллюстрированной работы, не подозревая, как я втянусь в это дело и буду отдавать этой работе большую часть моего времени, изредка только принимаясь писать картины для выставок.

 — записал позднее Самокиш в своём дневнике.

В 1889 году женился на Елене Петровне Судковской (урождённой Бенард). В браке она приняла двойную фамилию Самокиш-Судковская. Елена Петровна Самокиш-Судковская (1863—1924) — известный книжный иллюстратор, ученица В. П. Верещагина. Много иллюстрировала А. С. Пушкина. Очень известны её иллюстрации к сказке Ершова «Конёк-горбунок». В 1896 году за рисунки для «Коронационного сборника» получила Высочайшую награду и медаль на голубой ленте. Супруги временами работали вместе, так они оба участвовали в подготовке иллюстрированного издания «Мёртвых душ» Гоголя (типография А. Ф. Маркса, 1901) и четырёхтомной эпопеи врача и антрополога А. В. Елисеева, «По Белу-Свету» (СПб. Изд. П. П. Сойкина, 1902).

Особенно удались Самокишу величественные пейзажи и яркие типажи Французского Алжира. Перелистывая пожелтевшие страницы елисеевских фолиантов, любуясь пальмами и скалами, арабской и берберской архитектурой, восседающими на верблюдах бедуинами и лихими кавалеристами-спаги, — как-то невольно забываешь, что весь этот удивительный и отчасти уже ушедший в небытие мир изображён не с натуры, а с фотоснимков. — пишет журналист Михаил Девлеткамов (газета «Достоинство», N 10 / 1998 г.)

В одном из залов Витебского вокзала (первоначальное название — Царскосельский), возведённого в 1901—1904 годах, стены украшены панно Н. С. Самокиша и Е. П. Самокиш-Судковской, посвящёнными истории Царскосельской железной дороги. Впоследствии Гражданская война разлучила супругов. Умерла Елена Петровна в эмиграции, в Париже, в 1924 году.

Вместе с С. Васильковским Н. С. Самокиш работал над иллюстрациями к альбомам по истории Украины (1898—1900). Автор тысяч книжных и журнальных иллюстраций. Среди них — иллюстрации к произведениям А. С. Пушкина («Полтава»), Л. Н. Толстого («Холстомер»), Н. В. Гоголя, Марко Вовчока, Л. А. Мея, И. С. Нечуя-Левицкого, М. Горбаня и др.

Среди наиболее известных работ — иллюстрации и художественное оформление очерков Н. И. Кутепова «Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси» в 4 томах (1896—1911). В иллюстрировании книги приняли участие Л. С. Бакст, А. К. Беггров, А. Н. Бенуа, А. М. Васнецов, В. М. Васнецов, Е. Е. Лансере, К. В. Лебедев, А. П. Рябушкин, И. Е. Репин, В. И. Суриков, Ф. А. Рубо, Л. О. Пастернак, К. А. Савицкий, В. А. Серов, А. С. Степанов. Использовались и литогравюры с произведений Дж. Доу, В. Г. Шварца, Ф. Г. Солнцева, А. Д. Литовченко. Но оформление всего издания в целом было возложено на Н. С. Самокиша. В частности, им лично выполнены 173 иллюстрации к 4 томам «Охоты». Это издание принесло художнику славу анималиста.

Другая знаменитая работа — рисунки пером, сепией, тушью и акварелью к книге Г. И. Радде, описывающей путешествие великих князей в Индию. К этому изданию им было сделано 456 рисунков! Также Самокиш проиллюстрировал монументальный путеводитель П. Н. Краснова, «По Азии».

Художник — военный корреспондент

Много различных иллюстраций было опубликовано в журналах «Нива» и «Солнце России». По заданию «Нивы» в мае 1904 года уехал на фронт Русско-японской войны и работал там в качестве художника до конца 1904 года. Результатом поездки на фронт стал альбом Самокиша «Война 1904—1905. Из дневника художника». Кроме альбома рисунков по фронтовым впечатлениям были созданы картины. Наиболее знаменитая из них — «Ляоян. 18 августа 1904 года». Полотно, посвящённое одной из самых жестоких битв между русской и японской армиями, в 1910 году поместили в военную галерею Зимнего дворца… В 1907 г. Самокиш проиллюстрировал книгу А. Е. Маковкина, «1-й Нерчинский полк Забайкальского казачьего войска», посвящённую подвигам забайкальцев в Русско-японской войне.

В 1912 году вся Россия отмечала 100-летие Отечественной войны 1812 года. К этому юбилею Н. С. Самокиш создал серию рисунков для журнала «Нива» — целый ряд последовательных эпизодов, главнейших сражений и походов русской и французской армий: от «Перехода через Неман 12 июня 1812 г.» до «Наполеон оставляет армию в Сморгони 3 ноября 1812 г.». Широкую известность получили выполненные к юбилею работы «Атака Шевардинского редута» и «Подвиг солдат Раевского под Салтановкой».

В 1915 году, Н. С. Самокиш сформировал, с Высочайшего разрешения, «художественный отряд» из пяти учеников батального класса Академии художеств (Р. Р. Френц, П. И. Котов, П. В. Митурич, П. Д. Покаржевский, К. Д. Трофименко) и выехал на фронт Первой мировой войны. Это уникальный случай в истории искусства: художественная практика на фронте. Было сделано около 400 работ. Рисунки Самокиша были (частично) опубликованы в изданиях Д. Маковского «Великая война в образах и картинах» (1915) и «Русским героям Сербии и Черногории» (1915). По мнению некоторых историков, именно книга Самокиша послужила распространению названия «Великая война» (применительно к Первой мировой), которое потом, соединившись с «Отечественной войной» (используемой для войны с Наполеоном 1812 года), дало имя «Великой Отечественной войне».

«Даже кляча на скаку красива и живописна» (Н. С. Самокиш)

Лошади занимают особое место в творчестве Самокиша. Лошади Самокиша всемирно известны. За изображения лошадей его награждали (избрали академиком за «Табун рысистых маток», дали медаль Всемирной выставки за «Четверню на повороте»), но не только. За любовь к рисованию лошадей его и свысока ругали, писали, что он «халтурщик» и «повторяется» в своих рисунках «на батальные и „лошадиные“ темы».

А вот что пишет сам Н. С. Самокиш 24 апреля 1929 года своему будущему ученику, красноармейцу, ветерану Отдельной Кавалерийской Дивизии Марку Домащенко:

Ваша любовь к лошади и кавалерийскому делу находит живой отклик в моей душе, так как я люблю это и как художник и как бывший кавалерист (в Японскую войну). В этом направлении я и работаю до сего дня, лошадь считаю благородным и красивым созданием и стараюсь изображать ея не только с наружной стороны, но и передать ея психику, ея порыв, что самое красивое у лошади, даже кляча на скаку красива и живописна.

Педагог

Преподавал всю жизнь с 1894 года, когда его пригласили в Рисовальную школу, где он вёл рисунок и живопись в течение 23 лет. По учебному пособию Н. С. Самокиша «Рисунок пером» до сих пор учатся российские художники-иллюстраторы. Действительный член Императорской Академии художеств (1913), где преподавал с 1912 года, профессор, руководитель батального класса в 1913—1918 годах. Среди его учеников известные художники: М. И. Авилов, П. И. Котов, П. В. Митурич, Г. К. Савицкий, К. Трохименко, Л. Чернов.

В Академии художеств преподавал до 1918 года, когда Совнарком РСФСР упразднил старую Академию и создал на её базе Государственные свободные художественные мастерские. Преподавал и на этих курсах до своего отъезда.

В 1920-е — 1930-е годы работал в Крыму.

В 1918—1921 годах жил в Евпатории (где создал более 30 картин), с 1922 года — в Симферополе. Создал в Симферополе собственную художественную студию (студия Самокиша), которая стала основным региональным центром художественного образования. Собирал и поддерживал талантливую молодёжь. Среди его симферопольских учеников Народный художник Украины Яков Александрович Басов (учился у Самокиша с 1922 по 1931 год), художник, педагог, заслуженный работник культуры РФ Осип Абрамович Авсиян, Амет Устаев, Мария Викентьевна Новикова, Марк Домащенко и многие другие. Постановлением Совнаркома Крыма № 192 от 28 июня 1937 года «О реорганизации студии имени академика Н. С. Самокиша в Государственное среднее художественное училище имени заслуженного деятеля искусств академика Н. С. Самокиша» на базе студии Самокиша было организовано Крымское художественное училище. В 1960 году именем Самокиша была названа также одна из улиц Симферополя. На доме № 32 по этой улице установлена мемориальная доска, гласящая: «В этом доме в 1922—1944 жил академик батальной живописи Н. С. Самокиш».

В 1936—1941 годах работал в Харьковском художественном институте (ХХИ). Самокиш связан с историей художественного образования в Харькове «с самого начала» — с первого здания. В 1904 г. в Харькове начали «решать вопрос» о строительстве здания для Городской школы рисунка и живописи. С. В. Васильковский и Н. С. Самокиш выдвинули условие, что фасады здания должны были быть созданы с использованием мотивов украинского зодчества. Городская дума была против. Наконец сопротивление Думы было преодолено, конкурс фасада выиграл К. Н. Жуков, представивший проект в стиле украинского модерна. Здание было завершено в 1912—1913 годах. В ноябре 1912 при Харьковском литературно-художественном кружке на автономных правах образуется Украинский художественно-архитектурный отдел под председательством С. В. Васильковского. А Н. С. Самокиш, конечно, с самого начала — член этого отдела. Главной задачей отдела считалось продолжение и развитие украинских и южно-русских художественных традиций. Кружок работал до 1919 года. Почётным членом кружка был И. Е. Репин. С тех времен (1911—1912) в Харькове на улице Мироносицкой сохранился дом, подъезд которого расписали вместе С. В. Васильковский и Н. С. Самокиш.

И вот, круг замкнулся, и в 1936—1941 годах Самокиш снова в Харькове, профессор ХХИ. Сейчас в Харькове есть переулок Самокиша (между улицами Данилевского и Культуры, рядом со ст. метро «Научная»).

Отношения с Советской властью

Представляется необоснованным говорить о симпатиях Самокиша к Советской власти, (…) тем более, что предыдущее творчество и биография художника также не дают для этого повода. Единственный рисунок на „революционную“ тему был сделан Самокишем в 1905 г. — „Драгунский разъезд на Выборгской стороне“: на нём изображено убийство из-за угла русского солдата революционером-дружинником… Но представители новой власти сами проявили интерес к прославленному художнику. — пишет историк Андрей Кручинин (журнал «Военная быль», N 5 / 1994 г.)

Член АХРР (Ассоциация художников революционной России) с 1923 года. Ассоциация художников революционной России была создана в 1922 году. С момента создания в ней состоял один из ближайших учеников Н. С. Самокиша, участник поездки на фронт 1914 года П. И. Котов. В Декларации Ассоциации художников революционной России объявлялось гражданским долгом мастера «художественно-документальное запечатление величайшего момента истории в его революционном порыве».

Советская власть оценила талант и достижения Н. С. Самокиша и отмечала их почётными званиями, премиями, орденом. В советский период мастер создал живописные циклы о Гражданской войне («Разведка» (1923), «Пулемётная тачанка» (1930), «Н. А. Щорс в бою под Черниговом» (1938). Он был привлечён консультантом при создании самого масштабного художественного проекта Советской России до 1941 года — панорамы «Штурм Перекопа», им были выполнены работы «Переход Красной Армии через Сиваш» (1935), «Штурм Перекопа», «Штурм Перекопского вала» и др.). Однако, «Красный цикл» уравновешивается другим циклом — посвящённым казацкой доблести XVII века, Освободительному восстанию гетмана Богдана Хмельницкого («Въезд Богдана Хмельницкого в Киев в 1648 г.» (1929), «Бой Богуна с Чернецким под Монастырищем» (1931), «Бой Максима Кривоноса с Иеремией Вишневецким» (1934), «Гетманцы» (1934) и др.). Впрочем, и картины о Гражданской войне отнюдь не производят впечатления пропагандистски-коммунистических.

Нет у него какого-либо очернения, окарикатуривания Белых бойцов. Заслуживает, в данной связи, внимания неоконченное полотно Самокиша, «Поединок» (1938), где сошлись в смертельной схватке донской офицер и кавалерист-будённовец. Ещё секунда — и оба они падут замертво! Жертвами братоубийственной войны… И — будь эта работа анонимной — никто и не пытался б разгадывать, не стал бы задаваться вопросом: а на чьей же стороне симпатии автора? — пишет Михаил Девлеткамов (газета «Достоинство», N 10 / 1998 г.)

Самокиш сохранял связи с опальными украинскими интеллигентами 1930-х годов. Примечательна цитата из письма, отправленного Самокишу в июле 1936 года опальным академиком Д. И. Яворницким:

Многоуважаемый Николай Семёнович! В Ваши края едет на службу в Красную армию молодой врач Д. И. Якимюк. Это добрый казак, которого я хорошо знаю, так как жил у меня два года. Очень прошу Вас, дорогой Николай Семёнович, приласкайте его, как своего сына… Покажите ему шедевры своей кисти…

Во время немецкой оккупации Крыма (1941—1944) Самокиш оставался в Симферополе, где и скончался 18 января 1944 года. Был похоронен на 1-м Гражданском (Старорусском) кладбище Симферополя, могила находится у Храма Всех Святых. Выходившая в Симферополе русская газета «Голос Крыма» поместила на своих страницах сочувственный некролог.

Награды и премии

• Малая золотая медаль Императорской Академии художеств за картину «Возвращение войск на родину» (1881).
• премия С. Г. Строганова за картину «Помещики на ярмарке» (1883).
• Малая золотая медаль Императорской Академии художеств за картину «Эпизод из битвы при Малом Ярославце» (1884).
• Большая золотая медаль Императорской Академии художеств за картину «Русская кавалерия возвращается после атаки на неприятеля под Аустерлицем в 1805 году» (1885).
• Серебряная медаль Всемирной выставки в Париже (1900) за картину «Четверня на повороте».
• заслуженный деятель искусств РСФСР (1937).
• Сталинская премия второй степени (1941) — за картину «Переход Красной Армии через Сиваш» (1935).
• орден Трудового Красного Знамени (1940).

Галерея

• SpeedingTroikaSamokishSaleLondon2006.jpg

  Н. С. Самокиш, «Тройка (на разгоне)». «Изображение лошади — это та стихия, в которой художник чувствует себя свободно. Здесь он виртуоз своего дела.»

• Kutepov's hunting V.2 - page 237 - Savva Storozhevskiy.jpg

  Н. С. Самокиш, "Явление св. Саввы Сторожевского", Иллюстрация к поэме Л. Мея «Избавитель», из книги «Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси» (1896—1911).

• CamokishVasilkov1890(UkrStar).jpg

  С. И. Васильковский, Н.С. Самокиш, Иллюстрация к Альбому «Из Украинской старины». (1900)

• Samokish Battle of Wafangou.jpg

  Дело у Вафангоу. 17 мая 1904

• Samokish Inkou.jpg

  Из набега генерала Мищенко на Инкоу: отряд забайкальских казаков с переводчиком

• Samokish1NerchinskiiPolk1906Titul.jpg

  Н. С. Самокиш, [adjudant.ru/p_nerch/00.htm Обложка] (1907).

• СамокишПогоняДневник.jpg

  Н. С. Самокиш, «Погоня». Война 1904—1905. Из дневника художника (1908)

• SamokishJap1.jpg

  Н. С. Самокиш, Война 1904—1905. Из дневника художника (1908).

• SamokishBorodinoLitograf.jpg

  «Атака Шевардинского редута». Литография по русунку Н. Самокиша (1910).

• Raevsky saltanovka.jpg

  Н. С. Самокиш, «Подвиг солдат Раевского под Салтановкой» (1912)

• Самокиш. Атака литовцев.jpg

  Н. С. Самокиш, «Атака литовцев» (1912)

• В Галиции Кавалерист.jpg

  Н. С. Самокиш, «В Галиции. Кавалерист.» (1914)

• Николай Самокиш. Бой под Ярославом. Журнал Нива №45, 1914 №45-1914, 8 ноября.jpg

  Н. С. Самокиш, «Бой под Ярославом». Гравюра, Нива № 45, 1914

• SamokishNaPostoi(konec19veka).jpg

  Н. С. Самокиш, «На постой», конец XIX века

• SamokishVecherVKrymu.jpg

  Н. С. Самокиш, «Вечер в Крыму»

Сочинения

• [elib.shpl.ru/ru/nodes/22646-samokish-n-s-imperator-aleksandr-i-y-prizyvaet-moskvichey-na-zaschitu-otechestva-15-iyulya-poyasnitelnoe-opisanie-k-akvarelnoy-kartine-n-s-samokisha-kiev-1910-otechestvennaya-voyna-1812-g-1#page/1/mode/grid/zoom/1 Император Александр I-й призывает москвичей на защиту отечества 15 июля: пояснительное описание к акварельной картине.] — Киев, 1910.

Ссылки

• [www.museum.ru/museum/1812/Painting/Borodino/index.html Бородинское сражение в полотнах художников] на сайте [www.museum.ru/ Музеи России].
• Аксенова Г. В. [www.portal-slovo.ru/history/35462.php Художник «Царской охоты» — Николай Самокиш], Православный образовательный Портал [www.portal-slovo.ru/ «Слово»].
• [uartlib.org/allbooks/nikolay-samokish-risunok-perom/ Николай Самокиш. Рисунок пером. Москва, Издательство академии художеств СССР, 1959].
• [www.artlib.ru/index.php?id=11&idp=15&fp=2&uid=1741&idg=6&user_serie=0 Авторские галереи — Самокиш Николай Семенович] на сайте www.artlib.ru
• Самокиш, Николай Семенович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.maslovka.org/modules.php?name=Content&pa=showpage&pid=2402 Самокиш Николай Семенович] на сайте [www.maslovka.org/ Масловка — городок художников].
• [gallery.crimea.ua/ru/painters.php?p=104&s=1&page=1 Крымская художественная галерея. Самокиш Н. С.]
• [vsdn.ru/museum/catalogue/category70559.htm Самокиш Николай Семенович] на [vsdn.ru портале Воскресный день]
• [uartlib.org/allbooks/m-burachek-mikola-samokisha/ Бурачек М. Микола Самокиша. Харьков, 1930]. (На украинском языке).

Литература

• Самокиш, Н. [www.voskres.ru/army/library/samokis.htm Война 1904—1905 годов. Из дневника художника]. — СПб.: Изд. Экспедиции заготовления гос. бумаг, 1908. — 70 с. — онлайн доступны записки Н. С. Самокиша из этой книги.
• Самокиш, М. Як я став художником. Довідка. Життьовий шлях майстра. — Київ, 1937. (укр.)
• Лапидус, Н. Николай Самокиш. — М.: Белый город, 2006. — 48 с. — (Мастера живописи).
• Ткаченко, В. Я. Н. С. Самокиш. Жизнь и творчество. 1860—1944. — М.: Иск-во, 1964. — 130 с.
• Яценко, В. Ф. Николай Самокиш. — Киев: Мистецтво, 1979. — на украинском, русском, английском языках, 98 репродукций.
• Ляшенко, С. В. Монументальные живописные работы Н. С. Самокиша // Научные труды. В. 28. Проблемы развития отеч. иск-ва / РАХ; Санкт-Петербургский гос. акад. ин-т живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина; науч. ред. В. А. Леняшин, сост. О. А. Резницкая, А. И. Шаманькова. — СПб., янв. — март 2014. — С. 169—178.
• Лазарев С. Е. Образ Степана Разина в изобразительном искусстве // Преподавание истории в школе. 2016. № 8. С. 29-34.

Отрывок, характеризующий Самокиш, Николай Семёнович

– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.