Самооборона (Эстония)

«Самооборона», Омакайтсе (эст. Omakaitse) — эстонская военизированная организация, действовавшая в годы Второй мировой войны на стороне Германии. Члены «Омакайтсе» занимались уничтожением евреев, сторонников советской власти, несли караульную и конвойную службу (в том числе в концлагерях), проводили облавы на партизан и окружённых советских военнослужащих. Численность членов организации, формировавшейся на добровольной основе, в 1943 году превысила 40 тысяч человек.

Состав и структура

Организация с таким названием существовала в 1917 году, когда начали создаваться национальные военные формирования во главе с зажиточными крестьянами, хозяевами магазинов и небольших предприятий. Позднее она была распущена, а её участники пополнили Кайтселийт.

Формирование «Омакайтсе» началось в июле 1941 года. Летом 1941 года в 13 уездных дружинах состояло более 20 тысяч вооружённых участников организации, к концу года в «Омакайтсе» добровольно вступило 43 757 человек. В июле 1941 года добровольно вступил в «Омакайтсе» Айн-Эрвин Мере, который 8 декабря 1941 года был назначен на должность начальника политической полиции Эстонии и участвовал в создании лагеря смерти «Ягала».

Отряды формировались по территориальному принципу, часть личного состава была на казарменном положении. Подразделения «Омакайтсе» формировались на добровольной основе в каждом городе и деревне. Её костяком стали 12 рот, названные по именам городов, где они были созданы и несли службу: «Ревель», «Харриен», «Йервен», «Вирланд», «Нарва», «Тарту», «Выру», «Валга», «Петсери», «Полтсамаа», «Вильянди» и «Эзель». Также в каждой сельской общине имелись свои отряды «Омакайтсе», численность которых в волости равнялась роте, а в уезде — батальону.

В состав «Омакайтсе» вошли бывшие «лесные братья», бывшие военнослужащие эстонской армии, эстонская молодёжь. Её члены образовывали батальоны (в уездах и городах), роты (в волостях) и взводы. Городскую или уездную организацию возглавлял уездный начальник, который одновременно подчинялся командующему «Омакайтсе» и немецкому комиссару. Личный состав имел лёгкое стрелковое вооружение, носил униформу эстонской армии и нарукавную повязку с надписью «На службе немецкой армии». При взводах имелись пулеметы. Оружие члены «Омакайтсе» постоянно имели при себе и периодически собирались на сборы в волостные и уездные центры. Первоначально организация находилась в подчинении начальника полиции порядка. Координацию действий «Омакайтсе» осуществлял командир айнзатцкомманды 1А штурмбанфюрер СС М. Зандбергер, позднее осуждённый в США как военный преступник.

При организации имелась женская секция «Найскодукайтсе» («Женская защита дома») численностью до 20 тысяч человек, которая занималась хозяйственными работами, организацией питания на военных сборах, уходом за ранеными. Кроме того, члены женских дружин могли действовать в качестве воздушных наблюдателей гражданской обороны.

В 1941 году командующий 18-й армией генерал-полковник Кюхлер из отдельных отрядов «Омакайтсе» сформировал 6 эстонских охранных отрядов (181—186) на добровольной основе с заключением контракта на 1 год. Впоследствии они были реорганизованы в три восточных батальона (645, 659 и 660-й) и одну восточную роту (657-я). С 1 октября 1942 года «Омакайтсе» перешла в подчинение главнокомандующему тыла войсковой группы «Норд» генералу пехоты Францу фон Роксу. При этом отряды, находившиеся на казарменном положении, остались в подчинении начальника полиции порядка, а позднее были выведены из состава «Омакайтсе» и преобразованы в охранные батальоны.

По данным Эстонского штаба партизанского движения, в 1943 году численность участников «Омакайтсе» превысила 90 тыс. чел.

В январе 1944 года из членов «Омакайтсе» началось создание полка «Ревель», в который вошли 4 батальона организации (уроженцы областей Вильянди и Пярну). В октябре 1944 года на основе отрядов «Омакайтсе» вместе с участниками 13 эстонских полицейских батальонов была вновь сформирована ранее разгромленная 20-я эстонская дивизия СС в составе трёх гренадерских полков СС «Эстланд». 13 января 1945 года дивизия была окружена частями Красной Армии в районе немецкого города Виттенберг, где во время боев был убит командир дивизии Ф. Аугсбергер, которого заменил подполковник Альфонс Ребане.

Деятельность

См. также: Холокост в Эстонии

Помимо массовых убийств мирных жителей формирования «Омакайтсе» активно проводили карательные акции, занимались охраной тюрем, концлагерей, коммуникаций и важных объектов, осуществляли розыск и задержание партизан, конвоирование угоняемых на работу в Германию людей.

Летом-осенью 1941 года после занятия немецкими войсками Тарту в противотанковом рву под городом (в населённом пункте Лемматси) участники «Омакайтсе» убили более 12 тысяч мирных жителей и советских военнопленных. К 1 ноября 1941 года «Омакайтсе» провела 5033 облавы, было арестовано 41 135 человек, из которых 7357 человек" были казнены на месте «из-за оказанного сопротивления».

В 1942 году «Омакайтсе» провела 1981 облаву, в результате было задержано 54 парашютиста, 33 партизана, 876 бежавших русских военнопленных и 328 «подозрительных лиц». В 1944 году после объявления мобилизации эстонцев «Омакайтсе» проводила поиск дезертиров.

Начальник абвергруппы-326 лейтенант Вернер Редлих высоко оценивал деятельность организации: «В работе мы опирались на существовавшие во всех уездах Эстонии вооруженные отряды „Омакайтсе“. Офицеры разведки при штабах полков „Омакайтсе“ имели своих доверенных и особо благонадежных лиц, через которых они получали необходимые сведения. Все эстонские офицеры, проводившие эту работу, регулярно присылали в наше распоряжение доклады».

Как писал журнал «Российская Федерация сегодня», «Члены профашистской организации „Омакайтсе“ <…> начали кровавые расправы над сторонниками советской власти еще до прихода гитлеровцев. Основной удар пришелся не по коммунистам и евреям, как обычно утверждалось, а по новоземельцам — деревенской бедноте, получившей наделы из национализированной у помещиков и богатых хуторян земли. Хозяева изуверски спросили за каждый отнятый у них гектар».

Судебное преследование и репрессии в СССР

В связи с военными поражениями Германии и продвижением частей Красной армии с 1944 года члены «Омакайтсе» начали подвергаться задержаниям и арестам.

В своих показаниях задержанные коллаборационисты рассказывали об участии членов «Омакайтсе» в военных преступлениях. Так, Видрик Паргмэ, работавший надзирателем тюрьмы города Выру с 15 июля 1941 года по август 1944 года, показал, что расстрелами занимались участники «Омакайтсе»:

…приезжали они обычно на машинах в ночное время в количестве до 30 чел., выводили заключенных и на машинах увозили их за город, где и расстреливали. По сколько человек за один раз они расстреливали, сказать точно не могу, но мне известно, что был случай, когда за один раз было расстреляно 40 чел. Расстрел осужденных — заключенных производился в лесу Редо, это по шоссе 5 км за город Выру и в стороне от шоссе на 0,5 км на правую сторону.

Один из эстонских военнослужащих 33-го батальона «Кайтсе», рассказывая о своих сослуживцах, отмечал, что они «арестовывали советских людей, расстреливали их и обращались с ними не по-человечески». В частности, о командире отделения в 33 батальоне Йоханнесе Ныммике сообщалось:

… когда в Тарту пришли первые немецкие части, пришел и он в Тарту и вступил в «Омакайтсе»… Еще он говорил о том, когда он был в концлагере на службе, как они обращались с задержанными, отбирали у них лучшие вещи и деньги, а кто пробовал противиться, тот получал прикладом… Он, как человек, находящийся в это время на службе в концлагере (как он сам говорил), имел еще группу людей, в которую входили Ребане, Мооритс, Оси, Аннманн, Лехапау Калью и Веси, их обязанностью было снимать одежду с людей, уводимых на расстрел, завязывать им руки за спиной и сопровождать машину, выставлять вокруг посты и расстреливать. Кроме того, говорил он еще, как они насиловали перед уводом на расстрел молодых женщин из еврейской нации, кто же сопротивлялся и не замечал побоев, этих другие держали за ноги и руки.

По словам младшего офицера Рихарда Ярвамаа, Ныммик был «героем того времени, который никогда не имел ни жалости, ни пощады к арестованным»: «Был один такой случай в концлагере, когда во время увода на расстрел одна девочка бросилась на землю и не хотела идти добровольно в автомашину, тогда Ныммик вывернул у неё пальцы из суставов, и девочка, крича, пошла к машине, где у неё связали руки за спиной».

О фельдфебеле Тойво Валгеристе задержанный говорил, что тот был «в 3 роте старшиной взвода, где все время вспоминал о днях, проведенных в „Омакайтсе“ и о тех моментах, когда люди погибали от его выстрелов. Как он сам говорил, он чувствовал самое большое удовольствие, когда он мог кого-нибудь убить. Еще говорил он, как я слышал от других, как однажды он вел на расстрел еврея, у которого руки были связаны за спиной и на нем была веревка, за которую он вел его как собаку. Так он вел его на окраину города и там застрелил…». Бывший руководитель «Омакайтсе» в городе Каллисте Рихард Тятте в конце июля 1941 года с группой «Омакайтсе» задержал председателя Калликстского горсовета М. Феклистова, которого подвергли пыткам: «Ему рвали нос железными крючками, простреливали плечо, а на второй день, полуживого, закопали в землю…».

Всего в 1944—1945 годах в Эстонии органами НКВД — НКГБ было арестовано около 10 тысяч человек (среди которых были не только члены «Омакайтсе»). Как полагает историк А. Дюков, из их числа около 7,5 тысяч человек были осуждены и попали в лагеря и колонии ГУЛАГа, около 100—200 человек были расстреляны.

Отношение в современной Эстонии

В эстонском издании 2004 года «Обзор периода оккупации» (редактор: доктор исторических наук Энн Тарвел), посвящённом нахождению Эстонии в составе СССР, в главе «Сопротивление» полностью отсутствуют какие-либо упоминания об участии «Омакайтсе» в массовых убийствах и карательных акциях. В издании, составители которого выражают признательность министерству обороны Эстонии, о деятельности членов «Омакайтсе» сказано, что они «выполняли задания, касающиеся безопасности на местах».

Согласно выводам Международной комиссии по расследованию преступлений против человечности, учреждённой в 1998 году Президентом Эстонии Леннартом Мери, несмотря на многочисленность организации, непосредственно в преступлениях участвовали относительно немногие члены Омакайтсе (от 1000 до 1200 человек), а также, что в первые два месяца после нацистского вторжения члены организации убивали в основном предполагаемых коммунистов. Указано, что «подразделения «Омакайтсе» также участвовали в облавах на евреев (и, возможно, в их расстрелах)». Также отмечено, что «Зондеркоманда 1А вместе с «Омакайтсе» и эстонской полицией так тщательно истребляла эстонских евреев, что не было образовано гетто»..

Литература

• НКВД-МВД СССР в борьбе с бандитизмом и вооруженным националистическим подпольем на Западной Украине, в Западной Белоруссии и Прибалтике (1939—1956) / Сборник документов. — Составители: Н. И. Владимирцев, А. И. Кокурин. — М.: Объединенная редакция МВД России, 2008. — 640 с.
• Березин К., Саар А. [www.souz.co.il/israel/read.html?id=583 Операция «Котбус», или «очищение» Прибалтики от евреев.] — Рига; Вильнюс; Таллинн, 2001.
• Дробязко С.И., Романько О.В., Семенов К.К. Иностранные формирования Третьего рейха. — Москва: Астрель, 2011. — 830 с. — ISBN 978-985-16-9748-5.

Отрывок, характеризующий Самооборона (Эстония)

Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.