Самопожертвование

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Самопожертвование — готовность отказаться от удовольствий, личных жизненных целей и даже жизни ради защиты интересов других людей; крайняя форма альтруизма[1].





Культурные различия

Разные религии и традиции оценивают самопожертвование по-разному: как положительно так и отрицательно. Согласно некоторым доктринам христианства, эта форма поведения считается сверхчеловеческой добродетелью, достижимой лишь через посредство Иисуса Христа[2]. Критики утверждают, что самопожертвование может приводить к психологическому отклонению, известному как «ненависть к себе». Этим эффектом иногда объясняют феномен «еврея, ненавидящего себя» (self-hating Jew)[3]

Политико-социальный аспект

Истишхадия ингимаси смертник

Биологический аспект

См. также

Напишите отзыв о статье "Самопожертвование"

Примечания

  1. Tina Besley. [books.google.ca/books?id=-whoRdntzrYC Subjectivity & Truth: Foucault, Education, and the Culture of Self]. — New York: Peter Lang. — P. 39. — ISBN 0-8204-8195-5.
  2. Brian Stewart Hook. [books.google.ca/books?id=Ia5xqaIW_YUC Heroism and the Christian Life: Reclaiming Excellence]. — Louisville, Kentucky: Westminster John Knox Press. — P. 2. — ISBN 0-664-25812-3.
  3. David Jan Sorkin. [books.google.ca/books?id=da22J8ZSaPkC The Transformation of German Jewry, 1780-1840]. — Detroit: Wayne State University Press. — P. 4. — ISBN 0-8143-2828-8.


Отрывок, характеризующий Самопожертвование

«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.