Санада Юкимура

Санада Саэмон-но-Скэ Нобусигэ
真田信繁
Годы жизни
Период	Сэнгоку - Эдо
Дата рождения	1567(1567)
Дата смерти	3 июня 1615(1615-06-03)
Могилы и места почитания	Осака
Имена
Детское имя	Бэнмару
Взрослое имя	Санада Нобусигэ
Должности
Сюзерен	Уэсуги Кагэкацу → Тоётоми Хидэёси → Тоётоми Хидэёри
Род и родственники
Род	Санада
Отец	Санада Масаюки
Мать	Яманотэ-доно
Братья	Санада Нобуюки, Санада Нобукацу, Санада Масатика
Сёстры	Мурамацу-доно
Жёны
Законная жена	Акихимэ
Наложницы	Рюсэй-ин
Дети
Сыновья	Дайсукэ (Юкимаса), Дайхати (Моринобу)

Санада Нобусигэ (яп. 真田 信繁, 1567 — 3 июня 1615) — самурай периода Сэнгоку, японский даймё.

Биография

Юкимура был вторым сыном даймё Санады Масаюки (1544—1611). Его настоящее имя было Санада Нобусигэ, назван он был в честь Такэды Нобусигэ — младшего брата Такэды Сингэна. Санада и его отец были известны как отличные военные тактики. Хотя их армия была очень мала, они выиграли много сражений, в которых противник превосходил их численностью. Санаду Нобусигэ называли «героем столетия» и «малиновым демоном войны», а Симадзу Тадацунэ (возможно, лучший полководец во время завоеваний в Корее) называл его «первым воином Японии». Его старшего брата звали Санада Нобуюки. Санада Нобусигэ был женат на Акихимэ, воспитаннице Отани Ёсицугу. У них было двое сыновей, Дайсукэ (Юкимаса) и Дайхати (Моринобу), и несколько дочерей.

В 1575 году Нагасинское сражение унесло жизни двух старших братьев отца Юкимуры — Санады Масаюки. Прежде служивший Такэде Сингэну и Такэде Кацуёри, Масаюки унаследовал род Санада и перебрался в замок Уэда. Юкимура последовал за ним.

В 1582 году объединенные силы Оды Нобунаги и Токугавы Иэясу уничтожили род Такэда. Первоначально род Санада сдался Нобунаге, но после инцидента при Хонно-дзи, во время которого Нобунага был убит, вновь обрели независимость, дрейфуя между родами Уэсуги, поздними Ходзё и Токугава. В конечном счете род Санада подчинился Тоётоми Хидэёси. В это время Хидэёси окружил Юкимуру заботой и вниманием. Его благосклонность проявилась в том, что он позволил Юкимуре использовать фамилию рода Тоётоми. Тогда он и получил прозвище Тоётоми Саэмон-но-сукэ Нобусигэ (яп. 豊臣左衛門佐信繁).

В 1600 году Токугава Иэясу объединил нескольких феодалов для нападения на Уэсуги Кагэкацу (сына Уэсуги Кэнсина). Род Санада сначала выступил на стороне Токугавы, но когда Исида Мицунари бросил вызов Иэясу, Масаюки и Юкимура присоединились к западным силам (Тоётоми и Исида), разделившись со старшим сыном Масаюки и братом Нобусигэ, Нобуюки, воевавшим за восточные силы (Токугава). Истинные мотивы о подобном решении Масаюки и Юкимуры до сих пор неясны, но существуют две основные теории:

1. Масаюки решил (и Юкимура согласился), что если он присоединится к слабой стороне и они выиграют битву, это принесет клану славу и силу.
2. Планировался заговор против Иэясу, в котором участвовали Масаюки, Нобусигэ и Нобуюки, замысел которого заключался в сохранении клана Санада в живых.

Род Санада отступил и укрепился в замке Уэда. Когда Токугава Хидэтада направил армию на Накасэндо, клан Санада выступил против его сорока тысяч людей с двумя тысячами. Осада замка длилась дольше, чем задумывалось, Хидэтада так и не появился на поле битвы при Сэкигахаре, где войска ожидали его поддержки в критической ситуации — ошибка, которая сильно повлияла на мощь рода Токугава.

За это Токугава Иэясу хотел казнить старшего и младшего Санада, но благодаря заступничеству Нобуюки казнь была заменена ссылкой. Нобусигэ обрил голову и стал монахом в одном из монастырей на горе Коя в провинции Кии. В письмах из изгнания старшему брату и вассалам семьи Юкимура писал, что увлекся сочинением рэнга, хотя они даются ему с трудом из-за того, что он поздно начал ими заниматься. Санада Масаюки умер в ссылке 1611 году.

Получив призыв Тоётоми Хидэёри встать под его знамена, Нобусигэ сбежал из ссылки и вместе с ближайшими родственниками и небольшим отрядом самых верных вассалов прибыл в замок Осака. На протяжении осады Осаки Нобусигэ установил укрепления на северной части замка, в самых слабых его точках. Там он нанес поражение силам Токугавы (армии порядка 30 тысяч) с группой людей из 6 тысяч человек.

Осада Осакского замка

В роду Санада издревле передавались традиции ниндзюцу, и Нобусигэ был знатоком всех уловок «воинов ночи». На службе у Нобусигэ состояли ниндзя из области Кога, с которыми семья Санада поддерживала связь со времен Санады Юкитаки. Ближайшими соратниками Юкимуры были так называемые «10 храбрецов Санады», в число которых входили выдающиеся мастера различных видов будзюцу, в том числе и 2 знаменитых ниндзя: Сарутоби Сасукэ из Коги и Киригакурэ Сайдзо из провинции Ига.

Во время осады Осаки войсками рода Токугава в 1615 году Нобусигэ выстроил особое укрепление из частокола для своего отряда. Официально оно называлось «Санада-мару» («укрепление Санады»), но солдаты называли его «синоби-мару» («укрепление синоби»), так как на службе у Юкимуры состояли 50 ниндзя из Коги. Его советы приносили такую пользу Хидэёри, что Токугава попытался подкупить отважного Санаду, пообещав ему в награду за предательство целую провинцию Синано. Однако Санада Нобусигэ тут же рассказал об этом всем в замке и поиздевался над бессилием сёгуна. Во время второй (летней) осады Осакского замка, когда стало ясно, что противник начинает одолевать, шпионы Санады Юкимуры рыскали по окрестностям в надежде убить Иэясу и таким образом остановить вражеское нашествие. Сам Санада, который был уже в преклонном возрасте, предпринял две попытки: одной из темных ночей он пробрался из Санада-мару во вражеский стан. Там он бесшумно убил часового и, переодевшись в его доспехи, прокрался в ставку Токугавы. Он укрылся в яме под полом коридора, соединявшего палатку главнокомандующего с туалетом, подстерег Иэясу, возвращающегося из отхожего места, и всадил в него пулю из мушкета. Однако толедский доспех спас жизнь Иэясу. Хотя в лагере поднялся дикий переполох, и ловить Нобусигэ бросилась вся охрана сёгуна, он сумел бежать в замок. Ещё через несколько дней Санада пробрался ночью по тайной тропе на гору Тяусу, где располагался основной лагерь Токугавы, и заложив и взорвав для отвлечения врага мину в лагере даймё Хирано, во главе своих синоби напал на ставку сёгуна. В этом бою Иэясу едва не лишился жизни, но вылазка все же была отбита охраной.

Гибель Нобусигэ

Уступавшие врагу числом, войска Нобусигэ были повержены. Согласно «Жизни сёгуна Токугавы Иэясу» А. Л. Сэдлера, в сражении с войсками из провинции Этидзэн Нобусигэ был сильно ранен и истощён. Армия Этидзэна пробилась к клану Санада. Слишком изможденный, чтобы продолжать бой, Юкимура велел своим людям убить его, со словами: «Я, Санада Нобусигэ, без сомнения достойный противник, но я слишком устал, чтобы сражаться дальше. Идите же и возьмите мою голову в качестве трофея.»

По другой версии во время боя в его ставку ворвался некий самурай по имени Нисио Нидзаэмон и вызвал его на поединок, но у Юкимуры совсем не осталось сил и он просто назвал своё имя и совершил сэппуку.

Его могила ныне расположена в Осаке.

Интересен тот факт, что исторические источники и его личные письма нигде не упоминают его как «Юкимуру». Это имя проскальзывало в военной новелле, написанной в период Эдо и позже популяризированной в постановочных пьесах, книгах и романах. Исторические источники используют его настоящее имя «Нобусигэ», а «Юкимура» нигде не проскальзывает. Одна из теорий заключается в том, что имя «Юкимура», возможно, является анаграммой имени его отца (Масаюки) и даймё Датэ Цунамуры.

Литература

• Stephen R. Turnbull, Richard Hook. Osaka 1615: The Last Battle of the Samurai. — Campaign (Osprey Publishing), 2006. — 96 с.
• Stephen Turnbull, James Field. Samurai warlords: the book of the daimyo. — Guild Publishing, 1989. — 174 с.

Ссылки

• [rokumonsen.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=8&Itemid=1 Ассоциация реконструкторов феодальной Японии]
• [wiki.samurai-archives.com/index.php?title=Sanada_Yukimura wiki.samurai-archives.com ]

Отрывок, характеризующий Санада Юкимура

– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.