Сандро Фазини

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сандро Фазини

Сандро Фазини по центру семейной фотографии, около 1900 г.
Имя при рождении:

Срул Арьевич (Ариевич) Файнзильберг

Дата рождения:

23 декабря 1892(1892-12-23)

Место рождения:

Киев,
Российская империя

Дата смерти:

1942(1942)

Место смерти:

Аушвиц

Подданство:

Российская империя Российская империя

Гражданство:

Франция Франция

Учёба:

Одесское художественное училище

Стиль:

кубизм, сюрреализм

Влияние на:

Парижская художественная школа

Сандро Фазини (псевдоним; также — Александр Фазини; настоящее имя — Срул Арьевич Файнзильберг, позднее — Саул Арнольдович Файнзильбер; 23 декабря 1892, Киев (по новому стилю 4 января 1893) — 1942, Аушвиц, концлагерь Освенцим) — российский, советский и французский художник и фотограф еврейского происхождения, брат Ильи Ильфа.





Биография

Срул Арьевич Файнзильберг родился 23 декабря 1892 года в Киеве, в семье мелкого банковского служащего Арье Беньяминовича Файнзильберга (1863—1933) и его жены Миндль Ароновны (урожд. Котлова; 1868—1922). Когда мальчику было чуть больше года, семья переехала в Одессу. Он был старшим из четырёх детей, его младшим братом был писатель Илья Ильф, одно время старавшийся подражать Срулу[1][2]. Позднее известен как Сандро (Александр) Фазини, свои работы подписывал — А. Ф., S. Fasini, S.F., С. Фазини[3].

Недолго учился в Одесской коммерческой гимназии, но, к разочарованию родителя, бросил её. Окончил Второе еврейское казенное художественное училище в Одессе[1]. С пятнадцати лет начал публиковать свои работы в различных журналах[1]. С 18 лет сотрудничал с журналом «Крокодил», во втором номере которого уже появились иллюстрации Сандро. Был иллюстратором поэтического альманаха Серебряные трубы (Одесса)[4]. С 1917 года — участник Общества Независимых художников[3], кубист[5], публиковался в сатирических журналах при различных властях — как белых, так красных; также во время германской и французской оккупации Одессы.

В 1920 году работал художником в ЮгРОСТА под руководством Б. Ефимова; рисовал яркие плакаты в стиле Матисса на революционные темы. В повести «Трава забвенья» (1967) Валентина Катаева говорится про «огромный щит-плакат под Матисса работы художника Фазини — два революционных матроса в брюках клеш с маузерами на боку на фоне темно-синего моря с утюгами броненосцев». В начале 1920-х годов работал также в Харькове.

В начале 1922 года эмигрировал из СССР сначала в Константинополь, затем в Париж. В Париже выставлялся как художник, творя в стилистике кубизма и сюрреализма, в знаменитых салонах Осеннем, Тюильри, Независимых. Известен его вклад и в фотоискусство. Его фотоснимки выставлялись на Всемирной выставке в Париже. Одной из главных особенностей его творческого почерка стала съемка сверху вниз. Его фотоработы, подписанные Аl Fas., регулярно появлялись в парижском еженедельнике. Выполняя заказы различных фирм, Сандро ездил по всей Европе.

В связи с ростом антисемитизма и фашизма, Фазини собирался уехать в Соединённые Штаты, и писал своему дяде, который уже там жил, следующее: «К сожалению, сейчас нельзя делать выбора, и выбирать Россию сейчас как поприще — значит выбрать смерть».

16 июля 1942 года Александр Фазини и его жена Аза Канторович[6] были задержаны жандармами и отправлены в транзитный лагерь Дранси[7]. 22 июля 1942 года они были депортированы из Франции и отправлены в концлагерь Аушвиц. В том же году Фазини вместе с женой погибли в лагере.

Напишите отзыв о статье "Сандро Фазини"

Литература

Примечания

  1. 1 2 3 [magazines.russ.ru/october/2005/7/as36-pr.html Ах, Александр Сердцевич…]
  2. [jewishnews.com.ua/ru/publication?id=3855 Еврейская Украина: 10 фактов о евреях Киева].
  3. 1 2 [erudit-loto.livejournal.com/185776.html erudit_loto: Ах, Александр Сердцевич…]
  4. [www.segodnya.ua/print/news/10044830.html В Одессе участник конкурса поэтов прикинулся Багрицким]
  5. www.odessitclub.org/publications/won/won_53/won_53_13.pdf
  6. [tarbut.zahav.ru/cellcom/art/article.php?view=469 Тарбут.ru :: Статья]
  7. [deribasinfo.de/kerdman.htm ОДЕССКИЕ ПАРИЖАНЕ В РАМАТ-ГАНЕ]
  8. [museum-literature.odessa.ua/pbasic/lru/tb2/tp3/id187 Одесский Литературный Музей]

Ссылки

  • [artinvestment.ru/auctions/1092/biography.html Биография]
  • english.migdal.ru/times/31/2018/
  • vo.od.ua/article/8103
  • porto-fr.odessa.ua/print.php?art_num=art017&year=2008&nnumb=14
  • www.ecoledeparis.org/artists/view/alexandre_fasini
  • artru.info/ar/18068/
  • artukrainian.com/index.php?l=UA&act=Stati&id=26
  • [www.odessitclub.org/publications/won/won_53/won_53_13.pdf Сандро Фазини. Фотографии художника-кубиста]

Отрывок, характеризующий Сандро Фазини

Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.