Сани

Сани — распространённый тип повозки без колёс, обычно имеют полозья. Сани возят лошади, олени, мулы, быки, собаки.

История

Сани были древнейшей повозкой, развившейся из первоначальной волокуши и употреблявшейся не только в странах северных, но и в южных, например, в Египте. Многие народы, знавшие уже колёсную повозку, по обычаю пользовались санями в похоронном обряде (Древний Египет, Древняя Русь и др.).

В допетровской Руси вследствие неудовлетворительности дорог и улиц, а также сравнительной дешевизны саней они были наиболее распространёнными даже в летнее время. В болотистых и лесистых местах Архангельской, Вологодской, Олонецкой и Костромской губерний сани употреблялись летом до начала XX века. В Древней Руси езда на санях считалась более почётной, чем на колёсах, отчего сани употреблялись при всех торжественных случаях, особенно высшими духовными лицами, предпочитавшими их и летом до конца XVII века. Старинные сани имели вид лодки с краями, загнутыми спереди и сзади, или длинного ящика, суживающегося спереди, в котором можно было лежать. В них обычно запрягали одну лошадь, верхом на которой сидел кучер. У знатных бояр и особенно у великих князей и царей сани отличались богатым убранством; царские сани могли стоить 200—300 руб. Ездили в них обыкновенно по одному, редко по два человека, но, например, при выездах царя Алексея Михайловича в сани стоя помещалось два боярина на запятках и два стольника у царских ног, на специально сделанных уступах («полках»).

Женские сани, одинаковые по форме с мужскими, были немного шире и снабжались по сторонам жердями, на которые навешивалось сукно; таким образом сани закрывались и сверху, и с боков. Особенное значение в смысле обрядности придавали саням при бракосочетании и при похоронах. В первом случае для невесты предлагались самые нарядные сани, покрытые атласом, бархатом, богатыми коврами, причём соответственно украшалась и упряжь. Невеста ехала в церковь со свахами, державшими над нею соболей, а из церкви — с женихом.

Первое летописное известие об употреблении саней при похоронах находим при описании похорон Владимира Святославича ок. 1015 г.: тело покойника не только везли до церкви в санях, но и ставили в ней его тоже на сани. Позднейшие известия, до XVII века, также указывают на употребление саней при похоронах членов великокняжеской и царской семьи. Иногда сани служили носилками для сопровождавшей гроб вдовы или матери покойного. По исследованию профессора Д. Н. Анучина, сани употреблялись при похоронах не только у всех славянских народов, но и у финнов, и в Западной Европе, и даже в Египте (где мумии были возимы в санях, в стоячем положении).

Этимология

Слово «сани» — славянское, заимствованное от славян латышами, венграми и румынами; происходит оно, по мнению профессора Р. Ф. Брандта и В. Ф. Миллера, от «сань», что значит «змея»; относится оно собственно к полозьям ввиду их сходства со змеей. Синонимами саней на Руси были «возила», «дровни», позже «каптана» и «избушка»

Современное использование

Сани применяются в сельских местностях тех стран, где зима снежная. Сани используются также в спортивных целях (Санный спорт). В различных областях народного хозяйства применяются аэросани.

Виды саней

К саням относятся дровни, нарты народов Севера и разные виды саней с кузовом.

• боб — род саней с рулевым управлением
• буер — спортивные сани с парусом для езды по льду
• беговые — лёгкие сани, использующиеся главным образом для тренинга рысистых лошадей
• возок — крытые сани со спинкой
• волокуши — сани, состоящие из двух жердей (в современном исполнении — труб), передние концы которых привязываются к лошади, быку или собаке, а задние волочатся по земле.
• дровни — крестьянские сани без кузова
• кережка — сани у лопарей
• ледянка — пластинка, упрощённый вид саней.
• обшевни — широкие сани, обшитые лубом или тёсом
• пошевни — низкие и широкие сани
• Пулка — лёгкие сани для перевозки небольших грузов человеком или собаками.
• розвальни — низкие и широкие сани
• салазки — маленькие деревянные ручные санки
• тобогган — бесполозные сани у индейцев Северной Америки
• тарантайка
• финские сани — высокие санки с длинными полозьями и специальной рамой на спинке сидения. Их не везут, а толкают сзади (как на самокате).
• чунки — сани для перевозки тяжестей

См. также

• Телега
• Санки
• Аэросани
• Ракетные сани

Литература

• Сани // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII ст. СПб., 1887.
• Анучин Д. Н. Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда. Археологическо-этнографический этюд. М., 1890.
• Васильев М. И. [mirknig.com/knigi/history/1181400086-russkie-sani-istoriko-etnograficheskoe-issledovanie.html Русские сани: историко-этнографическое исследование. Великий Новгород: НовГУ, 2007.]

Отрывок, характеризующий Сани

Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.