Сань-цай

Сань-цай (кит. упр. 三彩, пиньинь: sāncǎi; дословно: «три цвета») — тип керамики, в котором для украшения используется три цвета. В русскоязычных текстах также встречается неграмотное написание «санкай»

История

Техника сань-цай восходит к эпохе династии Тан. Однако, несмотря на название, количество цветов глазури для украшения изделий той эпохи обычно не ограничивалось тремя. Торговцы на Западе иногда называли изделия сань-цай эпохи Тан «яйцом со шпинатом», за использование в них зелёного, жёлтого и белого цветов (хотя последний цвет более точно можно назвать «янтарным», «не совсем белым» или «кремовым»).

Изделия сань-цай делали в северном Китае, где для изготовления фарфора использовался белый каолин и обожжённый тёмно-жёлтый вторичный каолин, а также огнеупорная глина. В этом сырье содержится очень мало железа. Изделия перед обжигом покрывали белой глиной и наносили глазурь. Из-за высокой пластичности материала на изделии образовывались переплетающиеся подтёки, которые создавали на поверхности цветные пятна и полосы.

В печах, расположенных в Тунчуане, округе Нэйцюи провинции Хэбэй и в Гунсяне, провинция Хэнань, глина, использовавшаяся для ритуальных изделий, была похожа на ту, которую использовали гончары эпохи империи Тан. Ритуальные изделия изготовляли при более низкой температуре, чем белый фарфор той эпохи. В некоторых случаях фигуркам в наборе придавали индивидуальность с помощью ручной гравировки.

• SancaiHorseTang7-8thCentury.JPG

  Лошадь из керамики сань-цай, династия Тан, VII—VIII вв.

• Earthenware tomb figure with sancai glaze 1 CAC.JPG

  Фигурка из гробницы, стиль сань-цай, VII—VIII вв., династия Тан.

• Westerner on a camel.jpg

  Иностранец на верблюде, стиль сань-цай, династия Тан.

• Tang horse.jpg

  Лошадь из керамики сань-цай, династия Тан. Шанхайский музей

• LiaoDynastySancaiLuohanCirca1000.jpg

  Архат, стиль сань-цай, династия Ляо, ок. 1000 г.

• SancaiPlateLiaoX-XII.JPG

  Тарелка сань-цай, династия Ляо, X—XII в.

• Tang sancai vase 8th 9th century.jpg

  Ваза в стиле сань-цай, распространённая в Центральной Азии и Персии, династия Тан, VIII—IX в. Музей восточных искусств (Париж).

Влияние на другие культуры

Керамику саньцай перевозили по Великому шёлковому пути, благодаря чему этот стиль позже появился в других странах. Он получил широкое распространение в Сирии, на Кипре, а затем, с XIII до середины XV века, стал применяться в итальянской керамике. Саньцай стал также популярен в керамическом искусстве Японии и других стран Восточной Азии.

• SyrianCeramic13thCentury.jpg

  Сирийская трёхцветная керамика, XIII в.

• CoastalSyriaBirdCeramic13thCentury.jpg

  Сирийская трёхцветная керамика, XIII в.

• CyprusGlazedCeramic14thCentury.jpg

  Трёхцветная керамика, Кипр, XIV в.

• ItalianSancaiVaseMid15thCentury.jpg

  Итальянская трёхцветная ваза, середина XV в.

• ItalianSancaiBowlMid15thCentury.jpg

  Итальянская трёхцветная тарелка, середина XV в.

Литература

• Власов В. Г. Сань-цай // [slovari.yandex.ru//Словарь%20изобразительного%20искусства/Сань-цай/ Новый энциклопедический словарь изобразительного искусства] / гл. ред. М. Л. Титаренко; Ин-т Дальнего Востока. — СПб.: Азбука-классика, 2008. — Т. VIII: Р — С.
• Кравцова М. Е. Керамика // [www.synologia.ru/a/Керамика Духовная культура Китая: энциклопедия] / гл. ред. М. Л. Титаренко; Ин-т Дальнего Востока. — М.: Вост. лит., 2006. — Т. 6 (дополнительный). Искусство. — С. 246—261.
• [orientstyle.ru/culture/kitajskaya-keramika-sankaj/ Китайская керамика Санкай] // Восточный стиль : журнал. — 2010.

Отрывок, характеризующий Сань-цай

– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.