Санкт-Петербургский Елизаветинский институт

Санкт-Петербургский Елизаветинский институт
Прежнее название	Санкт-Петербургское Елизаветинское училище
Год основания	1806
Расположение	Российская империя Российская империя
Юридический адрес	Санкт-Петербург

К:Учебные заведения, основанные в 1806 году

Елизаветинский институт (Елизаветинское училище) — учебное заведение для женщин, существовавшее в столице Российской империи, городе Санкт-Петербурге, в XIX — XX веке.

История

В 1806 году жена полковника Гаврилова основала «Дом трудолюбия» для пятидесяти девушек, из семе штаб и обер-офицеров, которые рано осиротели, практически лишившись средств к существованию. Основное занятие воспитанниц состояло в изучении рукоделий.

С 1816 года заведение, по соизволению императрицы Елизаветы Алексеевны, стало существовать под патронажем Женского патриотического общества, которое было создано по её указу. В этом же году заведению был пожалован каменный двухэтажный с двумя одноэтажными флигелями дом № 14 на 13-й линии Васильевского острова, где в 1827—1828 годах под руководством архитектора Александра Егоровича Штауберта были проведены масштабные перестройки; 31 октября 1828 года, была освящена домовая православная церковь во имя Святого Спиридона Тримифунтского.

Основной заявленной целью учреждения было заявлено сделать из воспитанниц «добрых жен, попечительных матерей, примерных наставниц для детей и хозяек, способных трудами своими и приобретенными искусствами доставлять себе и семейству средство к существованию».

С 1 января 1829 года «Дом трудолюбия» получил самостоятельность; 16 января был принят его устав, по которому в заведении обучалось 160 девиц — 80 казённых, 80 своекоштных (с платой в год 142 рублей серебром). По достижении двадцати лет воспитанницам выдавались аттестаты и накопленная сумма от продажи их работ; беднейшие дополнительно получали единовременные пособия из процентов с назначенных для этой цели капиталов.

В 1847 году высочайшим указом Николая I Санкт-Петербургский, Московский и Симбирский Дома трудолюбия были переименованы в Елизаветинские училища, — в честь их покровительницы Елизаветы Алексеевны.

С 1854 года училище стало относиться к Ведомству учреждений императрицы Марии; 30 августа 1855 года был утверждён его новый устав, по которому обучение длилось 6 лет; при приеме девочки 10—12 лет должны были уметь читать и писать на русском языке и каком-либо одном из иностранных.

В 1870-е годы в Санкт-Петербургском Елизаветинском училище обучались более двухсот девушек. Ежегодная плата за обучение составляла 300 рублей. Как правило, эта сумма вносилась различными благотворительными организациями, частными инвесторами, спонсорами, меценатами, и казной.

С 15 февраля 1892 года, по личному ходатайству Великой княгини Елизаветы Федоровны училище официально получило статус дворянского института (учебного заведения 2-й категории) с двумя специальными педагогическими классами, по 12 человек в каждом.

Санкт-Петербургский Елизаветинский институт в то время считался одним из престижных заведений российской столицы и потому, было немало желающих отдать своих дочерей на обучение именно туда. Поэтому, институт принимал учениц и на платной основе. В основном это были дочери русских и иностранных купцов и других не податных сословий. Плата за обучения составляла для них 350 рублей (на 1890 год).

В конце XIX века архитектор Роберт Андреевич Гедике построил (1893—1896) на том же участке (на углу Большого проспекта Васильевского острова и 13-й линии) новый корпус института с церковью во имя Святого Спиридона Тримифунтского, которая располагалась на верхнем этаже здания.

При Санкт-Петербургском Елизаветинском институте назначались два опекуна имеющих воинское звание генерал-лейтенанта. В разное время опекунами при институте состояли А. А. Горяйнов, М. М. Лазарев, М. И. Ушаков.

Вскоре после октябрьской революции, в 1918 году Санкт-Петербургский Елизаветинский институт был закрыт.

При советской власти здания принадлежащие институту занимали различные учебные заведения СССР, затем детская библиотека имени А. Н. Островского, затем там расположилась одна из проектных организаций города, в настоящее время здание занимает бизнес-центр «Елизаветинский».

Начальницы

• 1806—1815: Гаврилова
• 1815—1817: А. М. Козловская
• 1817—1819: Л. Ф. Вистенгаузен
• 1819—1822: Говен
• 1822—1828: Д. М. Ребиндер
• 1828—1830: М. А. Лебедева
• 1830—1852: А. Ф. фон Бистром
• 1852—1856: Л. А. Безобразова
• 1856—1863: Е. Н. Шостак
• 1863—1876: княгиня Софья Николаевна Голицына
• 1876—1898: Елизавета Николаевна Клингенберг
• 1899: М. Ф. Краузе
• 1899—1903: княгиня Е. М. Урусова
• 1903: Э. Ф. Петерсен
• 1904—1908: Е. М. Ершова
• 1908—1918: М. Л. Казем-Бек

Педагоги

• Гиппиус, Густав Адольф
• Краевич, Константин Дмитриевич
• Кологривова Варвара Николаевна-педагог, член учебной конференции.
• Эвальд, Эдуард Фёдорович

Выпускницы

• Бестужева, Вера Сергеевна (1912)
• Кологривова Надежда Алексеевна, (Павлинова, Брак) (14.10.1900-11.07.1994) окончила Смольный в 1917 году, 85 выпуск.12 июля 1966 года награждена Орденом пальмовой ветви в Париже.

Литература

• Срезневский В. И. Исторический очерк Санкт-Петербургского Елизаветинского института. 1808-1908. — СПб., 1908

Ссылки

• [encblago.lfond.spb.ru/showObject.do?object=2853566621 Елизаветинский институт]

Отрывок, характеризующий Санкт-Петербургский Елизаветинский институт

– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.