Сантана, Педро
| Педро Сантана Фамилиас исп. Pedro Santana Familias<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 13 ноября 1844 — 4 августа 1848 | |||
| Предшественник: | Должность учреждена | ||
| Преемник: | Совет государственных секретарей | ||
| |||
| 15 февраля 1853 — 26 мая 1856 | |||
| Предшественник: | Буэнавентура Баэс | ||
| Преемник: | Мануэль де Релья Мота | ||
| |||
| 28 июля 1858 — 18 марта 1861 | |||
| Предшественник: | Хосе Десидерио Вальверде | ||
| Преемник: | Должность отменена | ||
| |||
| 18 марта 1861 — 20 июля 1862 | |||
| Предшественник: | Должность учреждена | ||
| Преемник: | Фелипе Риберо | ||
| Вероисповедание: | Католицизм | ||
| Рождение: | 29 июня 1801 Энш | ||
| Смерть: | 14 июня 1864 (62 года) Санто-Доминго | ||
| Супруга: | Микаэла Антония Ривера Ана Соррилья | ||
Педро Сантана Фамилиас (англ. Pedro Santana Familias, 29 июня 1801, Энш — 14 июня 1864, Санто-Доминго) — государственный деятель Доминиканской Республики, её первый, четвёртый и восьмой президент, а также первый генерал-губернатор Санто-Доминго в период испанской оккупации.
Содержание
До избрания президентом
Родился в семье плантатора в приграничной зоне (место рождения, Энш, сейчас находится в Гаити). Отец — Педро Сантана, мать — Петрония Фамилиас. Около 1805 года семья переехала сначала в Сибао, затем в Санта-Крус-де-эль-Сейбо на востоке страны.
По предложению своего брата полковника Рамона Сантаны был представлен Хуану Пабло Дуарте и присоединился к движению за независимость Доминиканской республики. Быстро стал одной из самых влиятельных фигур движения. 16 января 1844 года был среди подписавших Манифест Независимости. 27 февраля Сантана отправился в Санто-Доминго, где он заручился поддержкой французского консула. В тот же день была объявлена независимость Доминиканской Республики от Гаити. 7 марта президент Центральной хунты Томас Бобадилья-и-Брионес назначил Сантану главнокомандующим силами на южной границе. В конце мая между Бобадильей и Хуаном Пабло Дуарте развязалась борьба, в результате которой Бобадилья был смещён со своего поста, а Сантана отправлен в отставку. Однако он вместе со своими войсками переместился в Санто-Доминго, где 16 июля сам себя провозгласил себя президентом центральной хунты и главой Республики. В августе 1844 года он выслал из страны архитекторов её независимости во главе с Дуарте и остался наиболее весомой политической фигурой. 13 ноября 1844 года Педро Сантана был провозглашён первым конституционным президентом Доминиканской Республики.
Первый президентский срок
Довольно быстро у Сантаны обнаружились диктаторские наклонности. Он настаивал на том, чтобы в конституцию была внесена статья 210, дающая в военное время президенту страны издавать любые указы и не нести за них никакую ответственность. 27 февраля 1845 года, в первую годовщину независимости, он отдал приказ о расстреле Андреса Санчеса и Марии Тринидад Санчес, брата и тёти бывшего председателя правительства Франсиско Санчеса, а также Хосе дель Кармен Фигейроа, по обвинению в заговоре против правительства. Мария Тринидад Санчес была автором национального флага и считается героиней освободительного движения.
Практически весь первый срок президентства Сантаны на гаитянской границе, а также на востоке страны шли военные действия.
Предполагалось, что Сантана избран на два четырёхлетних срока, так что он должен править до 1852 года. Однако политический и экономический кризис подорвали авторитет его правительства, и 4 августа 1848 года он ушёл в отставку, указав в качестве причины проблемы со здоровьем. Через четыре дня его преемником стал Мануэль Хименес Гонсалес, но Конгресс потребовал его отставку. 28 мая 1849 года Сантана совершил государственный переворот, отправив Хименеса в отставку, и заняв должность Верховного руководителя республики. Его задачей была организация выборов, на которых победил Буэнавентура Баэс. 23 сентября 1849 года Сантана ушёл в отставку, передав власть Баэсу.
Второй президентский срок
На выборах 1853 года Сантана вновь был избран президентом. Его правление мало отличалось от предыдущего и было отмечено деспотизмом и самоволием. С другой стороны, он провёл политическую амнистию, которая позволила многим оппозиционным деятелям вернуться в страну. Амнистия не включала Хуана Пабло Дуарте, жившего в изгнании в Венесуэле.
Сантана продолжил переговоры с США, начатые его предшественником Баэсом, об установлении протектората США над Доминиканской Республикой. Испания, до этого не проявлявшая к Доминиканской Республике никакого интереса, теперь была заинтересована в оказании влияния на страну, что привело к подписанию нескольких соглашений между двумя странами. В 1856 году испанский консул в Санто-Доминго, Антонио Мария Сеговия, которому было поручено наблюдать за развитием отношений между США и Доминиканской Республикой, предложил испанское гражданство всем гражданам Доминиканской Республики, которые того пожелают. Фактически это означало поддержку доминиканской оппозиции Испанией.
Дипломатический кризис и тяжёлое экономическое положение привели к отставке Сантаны 26 мая 1856 года. Его сменил вице-президент Мануэль де Релья Мота.
Третий президентский срок
28 июля 1858 года произошёл очередной государственный переворот, в результате которого Сантана сместил президента Хосе Десидерио Вальверде, находившегося у власти лишь полтора месяца, и сам стал президентом. Страна в это время находилась в состоянии тяжелейшего экономического кризиса, вызванного предшествовавшими политическими событиями. Эскпорт отделочной древесины, основного торгового продукта, был сильно сокращён, и доходы от него уменьшились. Центральное правительство практически не имело собственных ресурсов. Сантана попробовал нормализовать ситуацию, проведя в январе 1859 года президентские выборы, которые он же и выиграл.
В этот период Доминиканская Республика опасалась вторжения гаитянских войск под предводительством императора Фаустина I. 15 января 1859 года последний был свергнут и бежал из страны. Новый президент Фабр Жеффрар выступил за добрососедские отношения между двумя странами. Однако экономическое положение Доминиканской Республики только ухудшалось, так как Сантана, продолжая монетарную политику своих предшественников, увеличивал денежную массу. Обоснованим этого служила необходимость сопротивления гипотетической агрессии Гаити. Поэтому, несмотря на заявления Жеффрара, Сантана для обоснования своей политики вынужден был искать сближения с Испанией под предлогом защиты от Гаити. В письме королеве Изабелле II он просил об испанском протекторате или даже об аннексии Доминиканской Республики Испанией. Сантане и его правительству протекторат или аннексия были выгодны, так как предполагали сохранение привилегий и социального положения, и должны были защитить правительство от населения. Испания, однако, боялась, что аннексия будет отвергнута населением. Сантана приложил серьёзные усилия к тому, чтобы обеспечить должную политическую поддержку, назначив ответственных за работу в провинциях и выслав противников аннексии из страны.
18 марта 1861 года была провозглашена аннексия Доминиканской Республики Испанией, что положило началу длительных беспорядков в стране. Педро Сантана был назначен генерал-губернатором Санто-Доминго, но 20 июля 1862 года ушёл с этого поста, сообщив о проблемах со здоровьем. Реальной причиной были потеря поддержки и авторитета. 28 марта 1862 года он получил от королевы титул маркиза Каррерас.
Педро Сантана умер в Санто-Доминго 14 июня 1864 года.
Напишите отзыв о статье "Сантана, Педро"
Ссылки
- [www.27febrero.com/santana.htm Historia Patria Dominicana] (исп.)
| ||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сантана, Педро
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
