Санта-Пуденциана
Поделись знанием:
Координаты: 41°53′55″ с. ш. 12°29′44″ в. д. / 41.89861° с. ш. 12.49556° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=41.89861&mlon=12.49556&zoom=17 (O)] (Я)
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
| Церковь | |
Santa Pudenziana
| |
 Фасад церкви | |
| Страна | Италия |
Базилика Санта-Пуденциана (итал. Santa Pudenziana) — небольшая трёхнефная церковь в Риме, построенная в IV веке над жилым зданием II века н. э. в память о святой Пуденциане, сестре святой Пракседы и более всего известная своими прекрасными мозаиками 402—417 гг. Находится рядом с базиликой Санта-Прасседе. Колокольня была достроена в XIII в. Изнутри храм перестраивался в 1588 г.
Титулярная церковь
Церковь Святой Пуденцианы является титулярной церковью, кардиналом-священником с титулом церкви Святой Пуденцианы. В разное время этот титул носили:
- Сириций (до 384—384)
- Астерио (494-?)
- Бассо (590-?)
- Сергио (745-?)
- Романо (805- до 853)
- Романо (853-?)
- Бенедетто (1077- до 1099)
- Оттон (1099- до 1105)
- Джованни (1105- около 1113)
- Коррадо (1113- около 1130)
- Джованни Дауферио, псевдокардинал антипапы Анаклета II (1130- около 1135)
- Грифоне (1135—1139)
- Пресвитеро (1139—1140)
- Пьетро (1140—1144)
- Гвидо Чибо (1144—1159)
- Джерардо (1159 — около 1164)
- Бозо Брейкспир, O.S.B. (1165- около 1179)
- Паоло Сколари (1179—1180)
- Роберто (1180 — до 1188)
- Джордано де Чеккано, O.Cist. (1188—1205)
- Пьетро Сассо (1205—1219)
- Бартелеми (1227—1230)
- Джироламо Маши д’Асколи, O.Min. (1278—1281)
- Робер де Понтиньи, O.Cist. (1294—1305)
- Guillaume Ruffat des Forges (1306—1311)
- Raymond (Pierre), O.S.B. (1312—1317)
- Pierre Desprès (1320—1323)
- Rainolfo de Monteruc (de Gorza, либо de la Gorse) (1378—1382)
- Marino del Giudice (около 1383—1385)
- Bertrande de Chanac (1385—1401), псевдокардинал антипапы Климента VII
- Bartolomeo Oleario, O.S.B. (1389—1396)
- Angelo d’Anna de Sommariva, O.S.B.Cam. (1396—1412)
- Otón de Moncada y de Luna (1440—1448), псевдокардинал антипапы Феликса V
- Guillaume Briçonnet (1495—1507)
- Pietro Isvalies (Isuales, Isuali, Isuagles, либо Suaglio) (1507—1511)
- Matthew Schinner (1511—1522)
- Gianvincenzo Carafa (1528—1537)
- Rodolfo Pio (1537)
- Ascanio Parisani (1540—1549)
- Джованни Анджело Медичи (1549—1550) и (1552—1553)
- Шипионе Ребиба (1556—1565)
- Roberto Pacheco de Toledo (1565)
- Giovanni Francesco Gambara (1565—1570)
- Paolo Burali d’Arezzo, C.R. (1570—1578)
- Claude de la Baume (1580—1584)
- Enrico Caetani (1586—1599)
- Ascanio Colonna (1599—1606)
- Innocenzo del Bufalo (1606—1607)
- Bonifazio Caetani (1607—1617)
- Роберто Убальдини (1617—1621)
- Antonio Caetani (1621—1624)
- Luigi Caetani (1626—1642)
- Альдерано Чибо (1645—1668)
- Rinaldo d’Este (1668—1671)
- Gaspare Carpegna (1671—1672)
- Girolamo Gastaldi (1673—1677)
- Вакантно (1677—1696)
- Federico Caccia (1696—1699)
- Giovanni Maria Gabrielli, O.S.B. (1700—1711)
- Вакантно (1711—1716)
- Ferdinando Nuzzi (1716—1717)
- Вакантно (1717—1721)
- Carlos Borja Centellas y Ponce de León (1721—1733)
- Джузеппе Спинелли (1735—1752)
- Antonino Sersale (1754—1775)
- Andrea Gioannetti, O.S.B.Cam. (1778—1800)
- Лоренцо Литта (1801—1814)
- Вакантно (1814—1818)
- Fabrizio Sceberras Testaferrata (1818—1843)
- Томмазо Паскуале Джицци (1844—1849)
- Николас Уайзмэн (1850—1865)
- Люсьен-Луи-Жозеф-Наполеон Бонапарт (1868—1879)
- Доменико Сангуиньи (1880—1882)
- Влодзимеж Чацкий (1883—1888)
- Джузеппе Бенедетто Дузмет, O.S.B. Cas. (1889—1894)
- Виктор-Люсьен-Сюльпис Леко (1894—1908)
- Фрэнсис Альфонс Борн (1911—1935)
- Луиджи Мальоне (1936—1944)
- Жюль-Жеро Сальеж (1946—1956)
- Вакантно (1956—1958)
- Альберто ди Жорио (1958—1979)
- Вакантно (1979—1983)
- Иоахим Майснер (1983-)
Напишите отзыв о статье "Санта-Пуденциана"
Ссылки
|
Это заготовка статьи об архитектуре. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Санта-Пуденциана
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
