Санта-Сабина
Поделись знанием:
Координаты: 41°53′04″ с. ш. 12°28′47″ в. д. / 41.88444° с. ш. 12.47972° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=41.88444&mlon=12.47972&zoom=17 (O)] (Я)
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
| Достопримечательность | |
Санта-Сабина
Santa Sabina all’Aventino | |
 Интерьер |
Базилика Санта-Сабина (итал. Santa Sabina all’Aventino) — главная церковь ордена доминиканцев. Изначально освящена в честь свв. Сабины и Серапии. Расположена на вершине Авентина в Риме. Построена в 422-432 гг. и представляет классический тип позднеримской базилики. Убранство храма подчёркнуто непритязательно. Деревянные двери базилики сохранились с V века. Кампанила была пристроена в X веке.
Титулярная церковь
Церковь Святой Сабины является титулярной церковью, кардиналом-священником с титулом церкви Святой Сабины:
- Петр Иллирийский (425—?)
- Валент (494—?)
- Василий (523—?)
- Феликс (590—ранее 612)
- Марин (612—?)
- Марин (731—ранее 741)
- Тордон (Tordono или Tordonus) (741—ранее 745)
- Теофил (745—757)
- Теофил (757—761)
- Петр Вильгельм (761—?)
- Эудженио Савелли (816—824)
- Иовиан (853—?)
- Стефан (964—?)
- Мартин (1033—ранее 1058)
- Бруно (1058—1090)
- Альберто (1090—1100)
- Виталий (1105—ранее 1112)
- Уберт (1112—около 1117)
- Пьетро ле Клерк (до 1118—1120)
- Роберт (1120—1122)
- Косма (1126—около 1137)
- Станций (Stancius или Sanctius) (1137—1143)
- Манфред (или Майнфрай) (1143—около 1158)
- Гальдино Вальвасси делла Сала (1165—1176)
- Петр (1176—1178)
- Гильом Белые Руки (1179—1202)
- Зигфрид II фон Эппенштайн (1206—1208)
- Рауль де Невилль (1202—1203)
- Томазо де Капуя (1216—1243)
- Гуго де Сен-Шер (или де Сан-Каро), O.P. (1244—1263)
- Бертран де Сен-Мартен, O.S.B., (1273—1277)
- Юг Эслен де Бийом, O.P. (1288—1294), In commendam (1294 —1297)
- Никколо Бокассини де Тревизо, O.P. (1298—1300)
- Уильям Марсфелд (или Маклефилд, или Макклесфилд), O.P. (1303—1304)
- Уолтер Уинтерборн (или Уинтербёрн), O.P. (1304—1305)
- Томас Джорц (или Джойс, или Англус, или Англикус), O.P. (1305—1310)
- Никола Кенье де Фреовиль, O.P., администратор (1310—1323)
- Жерар Домар (или де Даумарио, или де Гуардиа), O.P. (1342—1343)
- Жан де ла Молинейри (или де Монлен, или дю Мулен), O.P. (1350—1353)
- Франческо Тебальдески (1368—1378)
- Джованни да Амелия (или Амадео) (1378—1385)
- Балинт Альшани (1385—1386)
- Томмазо Клауссе, O.P. (1382—1390), псевдокардинал антипапы Климента VII
- Джулиано Чезарини (около 1440—1444)
- Джованни де Примис, O.S.B. (1446—1449)
- Гильом д’Эстен (1449—1455)
- Энеа Сильвио Пикколомини (1456—1458)
- Берардо Эроли (1460—1474)
- Аусиас Деспуиг (или Аусиас де Подио, или Деспуиг, или дель Пуч) (1477—1483)
- Иоанн Арагонский (1483—1485)
- Вакантно (1485—1493)
- Жан Бильер де Лагрола, O.S.B. (1493—1499)
- Диего Уртадо де Мендоса-и-Киньонес (1500—1502)
- Франсиско Ллорис-и-де-Борха (1503—1505)
- Фацио Сантори (1505—1510)
- Рене де При (1511)
- Бандинелло Саули (1511—1516)
- Джованни Пикколомини (1517—1521)
- Вакантно (1521—1533)
- Людовик II де Бурбон-Вандом (1533—1550)
- Отто фон Трухзес фон Вальдбург (1550—1561)
- Антонио Микеле Гислиери, O.P. (1561—1565)
- Симоне Паска (1565)
- Стани́слав Го́зи (1565)
- Бенедетто Ломеллини (1565—1579)
- Винченцо Джустиниани, O.P. (1579—1582)
- Филиппо Спинола (1584—1593)
- Оттавио Бандини (1596—1615)
- Джулио Савелли (1616—1636)
- Алессандро Бики (1637—1657)
- Шипионе Паннокьески д’Эльчи (1658—1670)
- Луис Мануэль Фернандес де Портокарреро (1670—1698)
- Франческо дель Джудиче (1700—1717)
- Михель Фридрих (Микеле Федерико) Альтхан (1720—1734)
- Вакантно (1734—1738)
- Райниеро Д’Эльчи (1738—1747); in commendam (1747—1761)
- Вакантно (1761—1775)
- Леонардо Антонелли (1775—1794)
- Джулио Мария делла Сомалья (1795—1801)
- Вакантно (1801—1818)
- Казимир Иоганн Баптист фон Хеффелин (1818—1822)
- Луиджи Пандольфи (1823—1824)
- Вакантно (1824—1829)
- Гюстав-Максимилиан-Жюст де Круа-Сольр (1829—1844)
- Систо Риарио Сфорца (1846—1877)
- Винченцо Моретти (1877—1881)
- Эдуард Маккейб (1882—1885)
- Серафино Ваннутелли (1887—1889)
- Агостино Бауза (1889—1899)
- Франсуа-Дезире Матьё (1899—1908)
- Леон-Адольф Аметт (1911—1920)
- Франсиско де Асис Видаль-и-Барракер (1921—1942)
- Вакантно (1942—1946)
- Эрнесто Руффини (1946—1967)
- Габриэль-Мари Гаррон (1967—1994)
- Йозеф Томко (29 января 1996—)
Напишите отзыв о статье "Санта-Сабина"
Литература
- Heinz-Joachim Fischer: Rom. Zweieinhalb Jahrtausende Geschichte, Kunst und Kultur der Ewigen Stadt. DuMont Buchverlag, Köln 2001, S. 316—317, ISBN 3-7701-5607-2.
- Herbert Alexander Stützer: Frühchristliche Kunst in Rom DuMont Buchverlag, Köln 1991, S. 163—166, ISBN 3-7701-2643-2.
Ссылки
|
Это заготовка статьи об архитектуре. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Санта-Сабина
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
