Сантиссима-Аннунциата (Флоренция)

Сантиссима-Аннунциата (итал. Santissima Annunziata) — базилика во Флоренции. Построена в 1250 году орденом сервитов. Церковь перестраивалась в 1444-1477 годах благодаря усилиям Микелоццо и Леона Баттисты Альберти. К этому периоду относится замкнутый внутренний двор-клуатр. В 1601 году скульптор и архитектор Джованни Баттиста Качини добавил к старой базилике лоджию с аркадой на колоннах, в подражание двум аналогичным лоджиям: Оспедале дельи Инноченти, творения Филиппо Брунеллески, и лоджии деи Серви де Мария, построенной Антонио да Сангалло и другими. Таким образом была завершена симметричная композиция площади, одноимённой базилике.

В арочной галерее клуатра, перекрытой стеклянной крышей, находится небольшой музей живописи, получивший название «Монастырь обетов». Это сценически оформленное пространство украшено люнетами с фресками Россо Фьорентино, Понтормо и Андреа дель Сарто. Справа от входа находится фреска «Вознесение Мадонны» Россо Фьорентино. Затем по порядку следуют «Благовещение» Якопо Понтормо и «Обручение Марии» Франчабиджо. Особой красотой отличаются фрески Андреа дель Сарто «Рождение Марии» и «Прибытие волхвов в Вифлеем». Слева у входа в церковь находится «Рождество Иисуса» работы Алессо Бальдовинетти, за которым следуют сцены из жития св. Филиппо Бенинци, монаха-сервита, канонизированного в XVII в., работы Андреа дель Сарто. Роскошный интерьер церкви в стиле барокко сложился после всех перестроек XVII и XVIII вв. Обновление убранства носило всеобъемлющий характер, интерьер получил праздничный облик, редкий для Флоренции. Импозантный барочный балдахин кажется слишком помпезным для небольшого ренессансного храма Микелоццо.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Сантиссима-Аннунциата

</div>

Отрывок, характеризующий Сантиссима-Аннунциата (Флоренция)

– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.