Санчес Коэльо, Алонсо

Алонсо Санчес Коэльо

Алонсо Са́нчес Коэ́льо (Alonso Sánchez Coello; около 1531, Бенифайо — 8 августа 1588, Мадрид) — испанский художник-портретист, работал при дворе Филиппа II.

Биография

Родился в валенсийском городе Бенифайро в начале 1530-х годов. Детство прошло Португалии. Португальский король Жуан III узнал о способностях юноши к живописи, и отправил его во Фландрию для совершенствования в искусствах. Во Фландрии Санчес Коэльо жил несколько лет в доме кардинала Гранвелы, покровителя художника Антониса Мора. Он стал учеником Мора.

В 1550 году Санчес Коэльо вернулся в Португалию, ко двору короля Жуана III, где работал несколько лет. Когда Мор по дипломатическим поручениям приезжал в Лиссабон, он общался со своим учеником.

В 1555 году Санчес Коэльо перебрался в Испанию. При дворе Филиппа II он продолжил обучаться у Мора. После того как тот по невыясненным причинам стремительно покинул Мадрид, придворным художником короля назначали Санчеса Коэльо.

До своей смерти в 1588 году он оставался в этой должности, пользуясь благосклонностью короля и вниманием аристократии. Король был крестным двух из семи его детей. Его пост унаследовал его ученик Хуан Пантоха де ла Крус.

Творчество

Хотя Санчес Коэльо писал и религиозные картины, многие из которых хранятся в Эскориале, большой художественной ценности они не имеют. Зато его портретное творчество достаточно важно.

Он оставил изображения короля Филиппа II, его детей инфант Изабеллы Клары Эухении и Катарины Микаэлы, дона Карлоса, других членов семьи, знати.

Стиль

Сферой работы Санчеса Коэльо был официальный портрет. Санчес Коэльо работал в канонах испанского придворного портрета, которые начали складываться благодаря Антонису Мору, когда тот работал для испанского короля.

Санчес Коэльо, используя сдержанный подход к модели, шел по стопам своего фламандского учителя, заимствуя у него формальные приемы (см. Мор, Антонис): статика, детализация и тщательность, неприкрашенная трактовка лица представителей династии Габсбургов, никогда не славящейся своей красотой. Отличия вызваны особенностями самого художника: он был не так тверд в рисунке, не может быть также пластически точен при передаче объемов. Но эти недостатки трансформируются в его полотнах и становятся эстетической ценностью.

Он нежно и тонко передавал градации света. Практически избегал углубляться в светотень. Испанские искусствоведы называют его «мастером серого цвета» — он отлично владел гаммой серых и серебристых тонов. Это придает его полотнам изысканность и элегантность, и вызванная этими качествами едва заметная идеализация уменьшает реалистическую суровость и физиологичность его образов. Одна из величайших находок в испанской живописи — это выработанное им обыкновение использовать нейтральный серый фон в портретах (вместо пейзажных и интерьерных фонов, принятых в итальянских ренессансных портретах).

Он выработал канон испанского придворного портрета: статичность, нейтральный фон, позирование модели, тщательность в деталях костюма, неприглядная передача внешности и физиологических особенностей лиц (без идеализации).

Его ученик Хуан Пантоха де ла Крус сделал этот канон еще более формализированным.

Литература

• C.Пономарева. «Портреты испанских королей XV—XIX вв.»

Ссылки

• [www.artcyclopedia.com/artists/sanchez_coello_alonso.html Санчес Коэльо в Artcyclopedia]
• На Викискладе есть медиафайлы по теме Алонсо Санчес Коэльо

Отрывок, характеризующий Санчес Коэльо, Алонсо

Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.