Санчо Гарсия (граф Кастилии)

Санчо Гарсия Законодатель исп. Sancho García el de los Buenos Fueros
Граф Кастилии
995 — 1017
Предшественник:	Гарсия Фернандес
Преемник:	Гарсия Санчес
Вероисповедание:	Христианство
Рождение:	около 965
Смерть:	5 февраля 1017(1017-02-05)
Место погребения:	монастырь Сан-Сальвадор-де-Ония
Род:	Лара
Отец:	Гарсия Фернандес
Мать:	Ава из Рибагорсы
Супруга:	Уррака из Коваррубиаса
Дети:	сыновья: Фернандо и Гарсия Санчес дочери: Муниадонна, Тигридия и Санча

Са́нчо Гарси́я Законодатель (Санчо I Гарсия; исп. Sancho García el de los Buenos Fueros; около 965—5 февраля 1017) — граф Кастилии (995—1017), активный участник Реконкисты. При нём графство Кастилия достигло наибольшего в своей истории влияния на события на Пиренейском полуострове.

Биография

Мятеж против отца

Санчо Гарсия был сыном графа Кастилии Гарсии Фернандеса из династии Лара и его супруги Авы, дочери графа Рибагорсы Рамона II. Первое упоминание Санчо Гарсии в документах относится к 11 июля 972 года, когда он подписал хартию своего отца, данную тем монастырю в Карденьи.

В 990 году Санчо Гарсия восстал против отца. Народные предания называют главными подстрекателями мятежа графов из семьи Вела, уже многие годы оспаривавших у графов Кастилии власть над Алавой. Своего сына поддержала и графиня Ава, которая, согласно легенде, даже предлагала себя в жёны мусульманину, если тот убьёт её мужа. В 994 году Санчо получил военную помощь от фактического правителя Кордовского халифата аль-Мансура, опасавшегося укрепления союза между графством Кастилия, королевством Леон и королевством Наварра. Однако, несмотря на полученное им войско мавров, Санчо Гарсия потерпел поражение в сражении с отцом. Граф Гарсия предложил сыну мир, прощение и часть своего графства в качестве независимого владения, на что Санчо немедленно дал своё согласие.

Войны с маврами

Война с аль-Мансуром

В 995 году аль-Мансур совершил очередной поход в Кастилию, во время которого 25 мая разбил войско Гарсии Фернандеса в битве при Педрасильяде (около Алькасара). Смертельно раненый граф Кастилии попал в плен и вскоре умер в Мединасели. Новым графом был провозглашён Санчо Гарсия. Аль-Мансур, продолжая поход, дошёл до столицы Кастилии, Бургоса, и под угрозой взятия и разорения города заставил Санчо признать себя данником халифата. Младшая сестра графа, Онека, в подтверждение договора была отправлена братом в гарем аль-Мансура.

После смерти в 999 году короля Леона Бермудо II регентами при малолетнем короле Альфонсо V стали его мать Эльвира Гарсия, сестра графа Санчо, и граф Португалии Менендо II Гонсалес. Граф Кастилии, как ближайший родственник Альфонсо V, также предъявил свои права на опеку над королём Леона, но леонская знать, недовольная отделением Кастилии от Леона, отвергла требования Санчо Гарсии. Однако это не помешало тому принять участие в церемонии коронации Альфонсо V, состоявшейся 11 октября, а впоследствии оказывать влияние на управление Леоном через свою сестру Эльвиру.

В 1000 году граф Кастилии заключил с королевствами Леон и Наварра союз против Кордовского халифата. Христиане возобновили военные действия против мавров, но в этом же году соединённое войско Кастилии и Наварры потерпело сокрушительное поражение от аль-Мансура в битве при Сервере, в которой погиб наваррский король Гарсия II Санчес. После победы над своими основными противниками аль-Мансур, не встречая сопротивления, взял и разрушил Бургос, а в 1001 году во время нового вторжения в Кастилию сжёг монастырь Сан-Мильян-де-Коголья и захватил город Осму. В 1002 году аль-Мансур совершил свой последний поход в Кастилию. Согласно испано-христианским хроникам, 8 августа соединённое войско Кастилии, Леона и Наварры нанесло поражение войску мавров в битве при Калатаньясоре. Это было, по словам исторических хроник, первое и последнее поражение аль-Мансура, который, получив в битве ранение, скончался 10 августа в Мединасели. Современные историки, основываясь на данных современных событиям мусульманских источников, считают эту битву выдумкой кастильских историков XIII века Луки Туйского и Родриго де Рада, желавших приписать христианам смерть их злейшего врага.

Война с Абд аль-Маликом аль-Музаффаром

Преемником аль-Мансура на посту хаджиба стал его сын Абд аль-Малик аль-Музаффар, который продолжил агрессивную политику отца в отношении христианских государств Пиренейского полуострова. Регенты королевства Леон решили воспользоваться сменой власти в Кордовском халифате и в феврале 1003 года заключили с хаджибом мир, по условиям которого леонское войско в качестве союзника мавров участвовало в походе аль-Музаффара в графство Барселона. Во время этого похода мусульмане и леонцы сначала потерпели в битве при Торе поражение от каталонского войска под командованием графа Барселоны Рамона Борреля I и графа Урхеля Эрменгола I, а затем 25 февраля разбили каталонцев в битве при Альбесе. Поэтому, когда в 1004 году между графом Санчо Гарсией и графом Менендо II Гонсалесом возник новый спор об опеке над несовершеннолетним королём Альфонсом V и оба графа обратились к хаджибу за посредничеством в решении спора, Абд аль-Малик аль-Музаффар решил спор в пользу своего союзника, графа Португалии, лично явившегося в Кордову. Некоторые источники утверждают, что и граф Кастилии приезжал в столицу халифата, чтобы заручиться поддержкой хаджиба, но большинство хроник это опровергают, заявляя, что решение аль-Музаффара было передано графу через одного из мусульманских чиновников. Санчо Гарсия отказался признать решение хаджиба. В ответ аль-Музаффар и Менендо II в этом же году совершили поход во владения графа Санчо.

В 1005 году между королевством Леон и Кордовским халифатом по неизвестной причине вновь началась война. Граф Санчо Гарсия использовал сложившуюся ситуацию, чтобы заключить мир с маврами. В 1006 году он сопровождал аль-Музаффара в его походе в графство Рибагорса, в ходе которого мавры разбили соединённое войско Леона, Наварры и Рибагорсы, разорили город Роду и захватили бо́льшую часть графства. Однако в 1007 году Санчо Гарсия разорвал мир с халифатом и заключил союз с Леоном и Наваррой. Граф Санчо во главе объединённого войска совершил поход во владения мавров, взял и присоединил к своим владениям хорошо укреплённый замок Клуния.

Начало распада Кордовского халифата

Неожиданная смерть 20 октября 1008 года Абд аль-Малика аль-Музаффара стала началом распада Кордовского халифата. Новым хаджибом стал другой сын аль-Мансура, Абд ар-Рахман Санчуэло, который, не обладая такими же политическими и военными талантами как его отец и брат, вскоре настроил против себя большинство влиятельных лиц халифата. В феврале 1009 года, когда Абд ар-Рахман был в походе против королевства Леон, в Кордове произошёл мятеж против власти хаджиба. Оставленный всеми, Абд ар-Рахман Санчуэло был схвачен своими врагами и казнён. Халиф Хишам II был свергнут и правителем халифата был провозглашён Мухаммад II. Берберы, отстранённые от власти новым халифом, выдвинули своего претендента на престол, Сулеймана, однако они потерпели поражение от сторонника Мухаммада II, полководца Вадиха, и были вынуждены отойти в северные районы халифата. Находясь здесь, Сулейман в июле заключил военный союз с графом Санчо Гарсией, лично возглавившим кастильское войско, которое вместе с берберами и отрядами из Леона осенью выступило в поход на Кордову. 5 ноября в битве при Кантише войско Сулеймана и Санчо нанесло поражение войску под командованием халифа Мухаммада II и Вадиха. Не встречая больше никакого сопротивления, войско берберов и христиан вошло в Кордову, которая была отдана Сулейманом на разграбление кастильцам. Через несколько дней войско Санчо Гарсии покинуло город, увозя с собой огромные богатства, о многочисленности которых упоминают почти все современные событиям исторические хроники. Так же графу Санчо удалось добиться от халифа Сулеймана возвращения всех кастильских крепостей вдоль Дуэро (Осмы, Сан-Эстебан-де-Гормаса, Берланга-де-Дуэро, Сепульведы и Пеньяфьеля), захваченных мусульманами в предыдущие 40 лет. Это был последний поход графа Санчо Гарсии против мавров.

Отношения с Леоном

Несмотря на совместную борьбу с маврами, отношения между Кастилией и королевством Леон продолжали оставаться напряжёнными. В 1007 году Альфонсо V достиг совершеннолетия и стал самостоятельно править королевством. Граф Менендо II Гонсалес возвратился в Португалию, где в следующем году погиб в битве с норманнами. Однако ещё до его гибели между Кастилией и Леоном произошёл военный конфликт, в результате граф Санчо Гарсия присоединил к своим владениям территории между реками Сеа и Писуэрга, долгие годы бывшими спорными землями между двумя государствами. К первым годам самостоятельного правления короля Альфонсо V относятся и безуспешные попытки графа Кастилии организовать несколько мятежей своих сторонников в Леоне.

Окончательный разрыв отношений между графством Кастилия и королевством Леон произошёл в 1014 году, когда в Кастилии начались преследования сторонников союза с Леоном. Многие кастильские дворяне бежали ко двору короля Альфонсо V, который предоставил беглецам должности и земельные владения. Среди прибывших в Леон была и семья Вела, один из представителей которых, граф Родриго Вела, стал главным советником правителя Леона, а позднее крёстным отцом Бермудо, сына и наследника короля.

Отношения с Барселонским графством

Граф Санчо Гарсия с опасением следил за ростом влияния на христианские государства Пиренейского полуострова короля Наварры Санчо III Великого. В 1016 году в Сарагосе при посредничестве местного мусульманского правителя Мунзира I ал-Мансура, также опасавшегося усиления Наварры, состоялась встреча графа Кастилии с графом Барселоны Рамоном Боррелем I, на которой было достигнуто соглашение о помолвке сына барселонского графа, Беренгера Рамона, с Санчей, дочерью Санчо Гарсии. Это первое документально подтверждённое свидетельство политических связей между правителями Кастилии и Барселоны.

Смерть графа Санчо Гарсии

Граф Санчо Гарсия умер 5 февраля 1017 года и был похоронен в основанном им монастыре Сан-Сальвадор-де-Ония. Новым графом Кастилии стал его 7-летний сын Гарсия Санчес. В источниках не упоминается о создании какого-нибудь регентского совета над малолетним правителем, но анализ хартий, выданных в первые годы правления графа Гарсии, позволяет историкам сделать вывод, что особым влиянием в этот период пользовались мать нового графа, Уррака из Коваррубиаса, и епископ Оки Педро и что на опеку над Гарсией Санчесом претендовали король Леона Альфонсо V и король Наварры Санчо III Великий.

Семья

Граф Санчо Гарсия был с 985/995 года женат на Урраке из Коваррубиаса (убита 21 декабря 1037 года), предположительно, дочери графа Сальдании Гомеса Диаса. Детьми от этого брака были:

• Муниадонна Санчес (Муния или Майор) (около 990/995—13 июля 1066) — жена (не позднее 27 июня 1011 года) короля Наварры Санчо III Великого
• Фернандо (около 995/997—ранее 2 марта 999)
• Тигридия (около 998—1029) — первая настоятельница (с 1011 года) монастыря Сан-Сальвадор-де-Ония
• Санча (около 1006/1007—26 июня 1026) — жена (с 1021 года) графа Барселоны Беренгера Рамона I
• Гарсия Санчес (около ноября 1009—13 мая 1029) — граф Кастилии (1017—1029).

Итоги правления

В правление Санчо Гарсии графство Кастилия достигло наивысшей точки своего развития, став одним из сильнейших христианских государств Пиренейского полуострова. Этому способствовали как успешные военные действия графа Санчо против Кордовского халифата, так и то, что в начале XI века во главе двух государств (Леона и Наварры) оказались несовершеннолетние правители, которые из-за внутренних трудностей их стран не могли проводит агрессивную политику по отношении к Кастилии.

Исторические хроники высоко оценивают правление графа Санчо Гарсии. Выданные им многочисленные привилегии, направленные на восстановление разорённых войной городов и сельских общин, закрепили за ним прозвание «Законодатель». Считается, что Санчо провёл реорганизацию кастильской армии. Современный графу испано-мусульманский хронист пишет, что свита графа Кастилии и его войско были настолько роскошными, что вызывали зависть у других правителей. Другие пишут, что Санчо Гарсия из всех одежд предпочитал те, что носили мавры, сам такую носил и других заставлял.

Поддерживая христианские церкви в своих владениях, граф Санчо выдал им множество дарственных хартий. 12 февраля 1011 года он основал монастырь Сан-Сальвадор-де-Ония, вскоре ставший одним из крупнейших религиозных центров Кастилии. Первой аббатисой здесь была поставлена дочь Санчо Гарсии, Тигридия. Граф Санчо также отремонтировал в своих владениях дороги, входившие в Путь Святого Иакова, по которым паломники шли к Сантьяго-де-Компостеле.

Литература

• Мюллер А. История ислама: От мусульманской Персии до падения мусульманской Испании. — М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство АСТ», 2004. — 894 с. — ISBN 5-17-022031-6.
• Martínez Díez G. [books.google.com/books?id=LupPgeugGgEC&hl=ru El condado de Castilla, 711—1038: La historia frente a la leyenda]. — Marcial Pons Historia, 2005. — Т. II. — 819 с. — ISBN 978-8495379948.

Ссылки

• [www.vostlit.info/Texts/rus5/Annal_Toled_I/frametext.htm Первые Толедские анналы]. Восточная литература. Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/66CRrtjQy Архивировано из первоисточника 16 марта 2012].
• [www.covadonga.narod.ru/Castilla.html Кастилия]. Реконкиста. Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/65NU573aH Архивировано из первоисточника 11 февраля 2012].
• [www.covadonga.narod.ru/XI.htm Хронология Реконкисты. XI век]. Реконкиста. Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/66Tg21NyN Архивировано из первоисточника 27 марта 2012].
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/mittelalter/koenige/kastilien/sancho_garcias_graf_1017.html Sancho Garcias] (нем.). Genealogie Mittelalter. Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/66U0HuDIC Архивировано из первоисточника 27 марта 2012].
• [fmg.ac/Projects/MedLands/CASTILE.htm#SanchoGarciadied1017B Castile] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/65jMH35aS Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Санчо Гарсия (граф Кастилии)

– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.