Санчо I (король Леона)

Санчо I Толстый исп. Sancho I El Gordo<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Леона
956 — 958
Предшественник:	Ордоньо III
Преемник:	Ордоньо IV Злой
Король Леона
960 — 966
Предшественник:	Ордоньо IV Злой
Преемник:	Рамиро III
Вероисповедание:	Христианство
Смерть:	966(0966) Кастело-де-Мико
Место погребения:	Церковь Сан-Сальвадор-де-Леон
Род:	Перес
Отец:	Рамиро II
Мать:	Уррака Санчес Наваррская
Супруга:	Тереза Ансурес
Дети:	сын: Рамиро III дочь: Уррака

Са́нчо I То́лстый (исп. Sancho I El Gordo) (ум. не позднее 19 декабря 966) — король Леона (956—958 и 960—966), сын короля Рамиро II и его 2-й жены Урраки Санчес Наваррской, единокровный брат короля Ордоньо III, представитель династии Перес.

Биография

Мятеж против Ордоньо III

Точная дата рождения Санчо I неизвестна. Впервые он упоминается в дарственной хартии, данной 11 августа 941 года королём Рамиро II монастырю Селанова. В 944 году, после подавления мятежа графов Кастилии Фернана Гонсалеса и Серданьи Диего Муньоса, несовершеннолетний Санчо был назначен отцом графом Кастилии. Хартия с такой титулатурой была дана 8 мая 944 года, но уже в документе от августа этого года графом называн Ансур Фернандес. После примирения Рамиро II с Фернаном Гонсалесом в 945 году, тот вновь стал графом Кастилии, однако имеются свидетельства, что Санчо оставался в Бургосе по крайней мере до 947 или даже до 950 года. О том, в каком статусе находился Санчо в Кастилии и какие взаимоотношения у него сложились с Фернаном Гонсалесом, ничего не известно.

Санчо был весьма близок к королевской семье Наварры, из которой происходила его мать, и был любимым внуком королевы Тоды Аснарес, имевшей огромное влияние на своего сына, короля Гарсию I Санчеса, и фактически являвшейся правительницей королевства. Одновременно у Санчо сложились напряжённые отношения с его сводным братом Ордоньо. Когда тот в 951 году стал королём Леона, Санчо потребовал от него свою долю из владений отца, но получил отказ. После этого Санчо стал искать союзников, с помощью которых он смог бы свергнуть с престола своего брата. Такую поддержку он нашёл у своей бабки Тоды и своего дяди, короля Гарсии I Санчеса. Заручившись помощью Наварры, Санчо уже в первый год правления Ордоньо III поднял против него мятеж, объявив о неповиновении брату. В начале мятежники не предпринимали активных военных действий, однако после того как в 952 году к мятежу неожиданно присоединился граф Кастилии Фернан Гонсалес, ранее бывший одним из приближённейших к королю Ордоньо III лиц, они начали подготовку к свержению короля Леона. В 953 году совместное кастильско-наваррское войско выступило в поход на Леон, но у Сан-Эстебан-де-Гормас было разбито войском Ордоньо III. Поражение привело к развалу коалиции: Фернан Гонсалес был вынужден дать клятву верности королю Леона; король Наварры Гарсия I вернулся в своё королевство. Туда же бежал и Санчо, который так и не примирился со своим братом, но уже не предпринимал попыток его свержения.

Первое правление

Во второй половине 956 года король Ордоньо III неожиданно скончался. Санчо незамедлительно прибыл из Наварры в Леон, чтобы занять престол. Здесь он не встретил в этом никаких препятствий, хотя были и другие претенденты — Бермудо, малолетний сын Ордоньо III, и Ордоньо, сын Альфонса IV Монаха. 13 ноября в Сантьяго-де-Компостеле состоялась церемония коронации Санчо I. Её, в присутствии многих знатных духовных и светских лиц королевства, провёл святой Росендо. На коронации, среди прочих, были граф Кастилии Фернан Гонсалес, сын короля Наварры Гарсии I, Санчо Абарка, а также наиболее влиятельный из графов Галисии, Родриго Веласкес. После коронации было проведено собрание знати королевства.

Вступив на престол, Санчо I тут же попытался предпринять меры к укреплению королевской власти и ограничению своевольства знати, но это только настроило против него знатных лиц королевства. Он так же отказался от выполнения ряда условий мира, заключённого Ордоньо III с халифом Кордовы Абд ар-Рахманом III. Ответом халифа стало вторжение весной 957 года мусульманского войска во главе с Ахмадом ибн Йалы в Королевство Леон и разорение многих областей королевства, чему Санчо I не смог помешать.

Вскоре выяснилось, что, несмотря на благие намерения, Санчо I не имеет ни талантов к управлению, ни физических сил к войне. Король был молод, к тому же очень толстым, из-за чего он даже ходил с трудом, почти никогда не ездил верхом, а военными упражнениями вообще не занимался. Эти его недостатки стали поводом к проявлению многочисленных насмешек в адрес короля не только со стороны недовольной его политикой знати, но и со стороны простолюдинов. Вскоре авторитет Санчо I как монарха исчез и среди влиятельных лиц королевства стал складываться заговор, целью которого было свержение Санчо I Толстого с престола.

Изгнание

Мятеж начался весной 958 года в Кастилии, граф которой, Фернан Гонсалес, выдвинул претендентом на престол своего зятя Ордоньо, сына Альфонса IV. Знать Галисии так же признала право Ордоньо на трон и когда тот в марте прибыл в Галисию, ему здесь были оказаны королевские почести. Видя, что он остался почти без поддержки, Санчо I Толстый уехал из Леона в Наварру. Попытка одного из немногих оставшихся сторонников Санчо I, графа Велы, выступить против мятежников с нанятым им отрядом мавров, потерпела неудачу. Он был разбит графом Кастилии, после чего Ордоньо, не встречая сопротивления, 3 августа въехал в Леон. Позднее состоялась его коронация, которую в Сантьяго-де-Компостеле провёл святой Росендо, ранее уже короновавший Санчо I Толстого. Новый король вступил на престол под именем Ордоньо IV.

В это время Санчо I, находившийся в Наварре, с помощью своей бабки, королевы Тоды, искал способы возвратить себе престол. Так как сил одной Наварры было недостаточно для войны с Королевством Леон, они решили обратиться за поддержкой к халифу Кордовы Абд ар-Рахману III. Халиф Кордовы прислал в Памплону в качестве посла знатного еврея Хасдая ибн Шафрута, который убедил Санчо I и Тоду лично явиться к Абд ар-Рахману III и изложить ему свою просьбу. В конце 958 года Санчо I Толстый, королева Тода и её сын король Гарсия I Санчес прибыли в Кордову, были здесь приняты халифом и заключили с ним договор, согласно которому Санчо I, в обмен на получение мусульманской армии для восстановления на престоле, обязывался передать Абд ар-Рахману III 10 приграничных христианских крепостей вдоль реки Дуэро, а король Наварры — схватить и выдать халифу графа Кастилии Фернана Гонсалеса. Санчо I находится в Кордове несколько месяцев. За это время Хасдай ибн Шафрут, который был и знаменитым по всей Испании врачом, лечил Санчо I травами и избавил его от лишнего веса.

В начале 959 года Санчо I, вместе с войском мавров под командованием Ибн Тумлуса, выступил в поход на Королевство Леон. Он быстро взял Самору и в течение нескольких недель власть Санчо I признала почти вся знать Леона и Галисии. Этому способствовало и то, что король Ордоньо IV во время своего недолгого правления рассорился со многими своими вассалами, правя исключительно в интересах своего тестя, графа Кастилии Фернана Гонсалеса. Сам Ордоньо IV отступил в Астурию. Кастилия так же продолжала не признавать власть Санчо I. В 960 году Санчо I взял Овьедо, заставив Ордоньо IV бежать вместе с семьёй в столицу Кастилии город Бургос. Одновременно в восточные районы Леона, всё ещё контролируемые мятежниками, вторглось войско короля Наварры Гарсии I Санчеса, которому удалось разбить и взять в плен графа Фернана Гонсалеса. Видя, что его основной союзник пленён, Ордоньо IV бросил в Бургосе свою жену, дочь графа Кастилии, и с немногочисленными сторонниками бежал в Кордову, где коленнопреклонённо просил Абд ар-Рахмана III о военной помощи, подобной той, которую халиф оказал Санчо I. Абд ар-Рахман III пообещал содействовать Ордоньо, надеясь с его помощью быстрее добиться от короля Санчо I исполнения договора. Узнав, что его зять бежал к маврам и при этом бросил его дочь, граф Фернан Гонсалес объявил о намерении примириться с Санчо I, принёс ему клятву верности, был, в обмен на территориальные уступки, вопреки договору с Абд ар-Рахманом III освобождён из наваррского плена и весной 961 года вернулся в Кастилию. Таким образом к этому времени власть короля Санчо I Толстого признали все области королевства.

Второе правление

Войны с маврами

Полностью восстановив свою власть над всем королевством, Санчо I Толстый стал всеми способами затягивать выполнение условий договора с Абд ар-Рахманом III о передаче маврам 10 пограничных крепостей. Когда 15 октября 961 года халиф скончался, Санчо I направил в Кордову представительное посольство, состоящее из нескольких влиятельных прелатов, которое приветствовало вступление на престол нового халифа, ал-Хакама II, но заявило, что крепости переданы не будут. В ответ ал-Хакам II направил в Леон своих послов, кади Валенсии Абд ал-Рахама ибн Джафара и кади Гвадалахары Айюба ибн ал-Хусейна. Послы объявили, что если крепости переданы не будут, то халиф окажет военную помощь Ордоньо IV. Санчо I вновь пообещал выполнить условия договора, но опять начал тянуть с его исполнением, а когда в 962 году узнал о смерти Ордоньо, вновь открыто заявил, что отдавать крепости не будет.

Понимая, что война с ал-Хакамом II неизбежна, Санчо I начал создавать коалицию христианских государей Испании, которая могла бы противостоять маврам. Его союзниками стали граф Кастилии Фернан Гонсалес, король Наварры Гарсия I Санчес и графы Барселоны Боррель II и Миро (это первый случай, когда правители Барселоны вступили в союз против мавров с другими испанскими владетелями). В ответ на это в 963 году халиф Кордовы ал-Хакам II лично возглавил поход в Кастилию, во время которого мусульмане взяли Сан-Эстебан-де-Гормас и Атьенсу. Также успешно действовали против христиан и военачальники халифа: Тошиби Йахъя бен Мухаммад разбил войско королей Санчо I и Гарсии I, а Галиб и Йахъя ибн Туджиб захватили Калаорру и укрепили её. Победы мавров принудили Фернана Гонсалеса просить у халифа Кордовы перемирия. Тот дал на это согласие и даже возвратил графу Кастилии Сан-Эстебан-де-Гормас. В 965 году между Кордовским халифатом с одной стороны и Королевством Леон, Королевством Наварра и Графством Барселона с другой стороны был заключён мир, согласно которому король Санчо I передавал ал-Хакаму II обещанные крепости и все христианские государства Испании начинали выплату дани Кордове.

Мятежи в Португалии и Галисии

Завершив войну с маврами, король Санчо I столкнулся с проблемами в своём собственном королевстве.

Ещё в 962 году граф Португалии Гонсало I Мендес поднимал восстание против Санчо I Толстого, но затем заключил с королём мир.

В 964 году на побережье Галисии высадилось большое войско викингов. Не встречая серьёзного сопротивления, норманны беспрепятственно разграбили близлежащие области и разбили войско галисийцев, выступившее им навстречу. Только в 965 году местоблюстителю епископской кафедры Сантьяго-де-Компостелы святому Росендо удалось собрать местное ополчение, разбить викингов и заставить их покинуть Галисию. При этом галисийцы не получили никакой помощи от короля Санчо I, занятого войной с маврами.

Бездействие короля привело к падению авторитета королевской власти в глазах знати Галисии. Среди местных магнатов единственным до конца верным Санчо I графом остался Родриго Веласкес, но и он не сумел воспрепятствовать мятежу, который начался здесь и в Португалии летом 966 года. Возглавил мятежников граф Коимбры Гонсало Монис. Король Санчо I выступил против мятежников, которые при приближении королевского войска объявили о том, что готовы примириться с королём. Санчо I также выразил желание решить конфликт миром, принял у себя зачинщиков мятежа и объявил им о прощении. 16 ноября король и виднейшие галисийские сеньоры, среди которых были графы Гонсало Бермудес al-Armiger и Гонсало Монис, в Лобране подтвердили дарственную хартию, данную королём местному монастырю. Однако немного спустя граф Гонсало Монис, у которого Санчо I требовал гарантий выплат налогов из Галисии, отравил короля, угостив его при личной встрече отравленным яблоком. Чувствуя, что умирает, Санчо I повелел отвести себя в Леон, но на 3-й день пути умер в Кастело-де-Мико. Его тело было доставлено в столицу и похоронено в церкви Сан-Сальвадор-де-Леон, рядом с могилами отца и брата. Новым королём был провозглашён 5-летний сын Санчо I Толстого, Рамиро III, под регентством сестры покойного короля, Эльвиры Рамирес.

Семья

Король Санчо I Толстый был женат (не позднее 26 апреля 960 года) на Терезе Ансурес (умерла после 997 года), дочери Ансура Фернандеса, графа Монсона и Кастилии, и Гонтроны Нуньес. От этого брака Санчо I имел 2-х детей:

• Рамиро III (ок. 961—984) — король Леона (966—984)
• Уррака Санчес (962/966—после 997) — жена графа Сальдании Непотиана Диаса (940?—после 18 января 982).

Ссылки

• [www.covadonga.narod.ru/Leon.html Реконкиста. Короли Леона]
• [www.covadonga.narod.ru/X.htm Реконкиста. Хронология. X в.]
• [www.fmg.ac/Projects/MedLands/ASTURIAS,%20LEON.htm Asturias & Leon, kings]  (англ.)
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/mittelalter/koenige/leon/sancho_1_der_dicke_koenig_966.html Sancho I. der Dicke]  (нем.)
• Анонимные авторы. [kuprienko.info/las-cronicas-de-la-espana-medieval-reconquista-chronicon-de-cardena-los-anales-toledanos-al-ruso/ Испанские средневековые хроники: Хроника Карденьи I. Хроника Карденьи II. Анналы Толедо I. Анналы Толедо II. Анналы Толедо III.]. www.bloknot.info (А. Скромницкий) (24 августа 2011). Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/659e4Liaf Архивировано из первоисточника 2 февраля 2012].

Литература

• Корсунский А. Р. История Испании IX—XIII веков.— М.:Издательство «Высшая школа», 1976.—С.239.
• Альтамира-и-Кревеа Р. История средневековой Испании.— СПб.:Издательство «Евразия», 2003.—С.608.—ISBN 5-8071-0128-6
• Мюллер А. История ислама. От мусульманской Персии до падения мусульманской Испании.— М.:ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство АСТ», 2004.—С.894.—ISBN 5-17-022031-6 и ISBN 5-271-08184-2

Отрывок, характеризующий Санчо I (король Леона)

Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.