Сан-Джиминьяно
| Коммуна
Сан-Джиминьяно San Gimignano 
|
Сан-Джиминьяно (итал. San Gimignano) — один из самых живописных и посещаемых туристами городов Тосканы, административного региона Италии, а также одноимённая коммуна.
Население 7105 жителей (2005 год). Расположен в 39 км к юго-западу от Флоренции на вершине холма высотой 334 м.
Достигнув наивысшего расцвета во времена Средневековья, с тех пор город мало изменился и замечательно сохранил свой средневековый облик, включая городские стены и четырнадцать каменных башен — «небоскрёбов средневековья». C 1990 года исторический центр Сан-Джиминьяно входит в число объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО[1].
Покровителями города считаются средневековый епископ города Модена святой Геминиан[2] (итал. Сан- «Святой» и Джиминиано, Джиминьяно «Геминиан» (лат. Geminianus)), в честь которого и назван[3] город Сан-Джиминьяно, и святая Фина.
Содержание
История
Сан-Джиминьяно был основан как небольшая деревня в III веке до н. э. этрусками. После упадка этрусского могущества на этом месте был построен римский форт Сильвия (Кастелло делла Сельва — из-за обилия окружающих лесов). Посёлок превращается в город в X веке н. э. и получает название Сан Джиминьяно в честь моденского епископа Геминиана (320—397), который, согласно легенде, остановил у стен города орды гуннов под руководством Аттилы в V веке.
До 1199 года, когда Сан-Джиминьяно получил своего первого подеста (мэра), город оставался под властью епископов близлежащей Вольтерры. В дальнейшем город бурно растёт благодаря пересекающей его Дороге франков, важнейшему торговому и паломническому пути того времени. Население его достигает 15 тыс. человек, что вдвое превышает современную численность жителей[4]. В 1262 году город опоясали крепостные стены длиной 2177 м (позднее они были усилены пятью цилиндрическими башнями)[1]. В то же время Сан Джиминьяно является ареной непрерывной борьбы между семействами Ардингелли (гибеллины) и Сальвуччи (гвельфы). В 1238—1253 годах в Сан-Джиминьяно жила и умерла местночтимая католическая святая Фина (Серафима), являющаяся одной из покровительниц городка[5].
Междоусобицы, а также чумное поветрие 1348 года, более чем на 60 % сократившее население города[6], подорвали благополучие средневековой республики, и в 1352 году город перешёл под власть Флоренции[1][7]. Чума накатывалась на эти места ещё дважды — в 1464 и 1631 годах, последовавший упадок экономики превратил Сан-Джиминьяно в бедное захолустье[8]. Отсутствие нового строительства фактически законсервировало средневековый город, на что уже в XIX веке обратили внимание путешественники, с тех пор город является важным пунктом для туристов, приезжающих в Тоскану.
Экономика
Население коммуны в основном специализируется на обслуживании туристов: в Сан-Джиминьяно и окрестностях имеется целый ряд отелей, гостевых домов, ресторанов и сувенирных лавок. Также город известен своим белым вином Верначча ди Сан-Джиминьяно (Vernaccia di San Gimignano), вырабатываемым из вина сорта верначча, выращиваемого в окрестностях. Вино с 1993 года обладает высшей категорией DOCG и является наиболее популярным тосканским белым вином[9].
Достопримечательности
Башни
Основной архитектурной «изюминкой» Сан-Джиминьяно, безусловно, являются четырнадцать средневековых башен, построенных наиболее знатными семействами, желавшими подчеркнуть своё общественное положение, в XI—XIII веках. Всего было выстроено, по разным данным, от 70 до 76 башен, но до наших дней дожили немногие, в том числе дом Куньянези, дом Песчиолини, палаццо Франчези-Чеккарелли с несимметричным фасадом, выстроенным для того, чтобы обойти ограничения на строительство, установленные в 1255 году[1]. Некоторые «небоскрёбы» достигают высоты 50 метров.
- Кампанила Колледжиаты
- Торри дельи Ардингелли
- Торре деи Беччи
- Торре Киджи (1280)
- Торре деи Куньянези
- Торре дель Дьяволо
- Торре Гросса (1311), 54 м
- Башня дворца Пеллари
- Торре Роньоза, 51 м
- Торри деи Сальвуччи
Русский путешественник П. П. Муратов, посетивший в начале XX столетия Сан-Джиминьяно на пути в Сиену, писал:
|
Башни составляют гордость и славу Сан Джиминьяно. Они делают его историческим чудом, сбывшимся сном о гвельфах и гибеллинах, о Данте, о благочестивых сьенских «фресканти». В XIV веке их строила крошечная городская республика, строили местные знатные фамилии. Они до сих пор хранят старые имена, ещё и теперь одну из них называют башней Сальвуччи и другую, по имени непримиримых врагов этой фамилии, башней Ардингелли. В таких же башнях были когда-то Флоренция и Сьена. Там время и новые потребности жизни их уничтожили. Их сохранил только этот маленький городок, обойденный благами и соблазнами культуры. Он охранял эти бесполезные и странные сооружения, точно лучшее своё достояние. В XVII веке городское управление предписало горожанам под строгою ответственностью поддерживать неприкосновенность башен, а тем, кто допустил их разрушение, приказало восстановить их в первоначальном виде.[10]. | 
|
Прочие места
Средневековый город строился в основном вокруг двух расположенных неподалёку площадей — треугольной Пьяцца делла Чистерна (Piazza della Cisterna), украшенной живописным колодцем, и Пьяцца дель Дуомо (Piazza del Duomo), на которой располагаются такие примечательные здания, как Старый дворец подесты (1239 год), а также ряд палаццо с башнями. Здесь же находится палаццо Пополо (1288—1323), в котором размещается муниципалитет, а также художественная галерея, демонстрирующая работы Филиппино Липпи, Беноццо Гоццоли, Пинтуриккио и других мастеров флорентийского кватроченто. Освящённая в 1148 году соборная церковь (Колледжиата, или церковь Успения Пресвятой Девы Марии) была существенно расширена и перестроена в XV веке флорентийцем Джулиано да Майано[11]. Собор сохранил ряд шедевров треченто и кватроченто: фрески Страшного суда, рая и ада Таддео ди Бартоло (1393), Мученичество Святого Себастьяна Гоццоли, а также прекрасный цикл фресок Доменико Гирландайо в капелле св. Фины[1][7]. Примечательны также освящённая в 1298 году церковь Сант-Агостино с фресками Гоццоли, капелла св. Бартоло, церкви св. Якопо, св. Петра, св. Лоренцо, св. Бартоло, пятиугольная в плане крепость Монтестаффоли (Rocca di Montestaffoli), выстроенная флорентийцами в 1353 году[7]. Заметным памятником военного зодчества является городская стена с пятью башнями и круглым бастионом.
Музей Сан-Джиминьяно1300 располагается в бывших залах дворцов Гамуччи и Фикарелли. Он состоит из 10 выставочных галерей, в одной из которых находится внушительная реконструкция города, каким он был в период Средневековья. Помимо этого, в палаццо дель Пропозитура находится музей религиозного искусства, есть также археологический музей, демонстрирующий находки этрусского и древнеримского периода из окрестностей, и орнитологический музей[7].
С 1924 года (по другим данным — с 1920) в последние выходные июля в городе проходит Dentro e Fuori le Mura — ежегодный фестиваль искусств, в рамках которого под открытым небом проводятся концерты, показываются оперные постановки, демонстрируются фильмы. Основной площадкой фестиваля выступает крепость[4][8].
Известно, что 7 мая 1300 года Данте, выполняя важную дипломатическую миссию, которая касалась разрастающегося противоречия между Папой и Флоренцией, выступил в палаццо подесты Сан-Джиминиано; в память об этом событии там до сих пор показывают «зал Данте».
- Piazza cisterna 01.jpg
Пьяцца делла Чистерна
- Colegiada-s-gimignano.jpg
Колледжиата
- San gimignano bastione mura 02.JPG
Городская стена с бастионом
- San gimignao.jpg
На подъезде к городу
- Towers of San Gimignano, Tuscany, Italy. View from Torre Grossa tower. 2014.JPG
Вид с башни Торре Гросса
В массовой культуре
Образ Сан-Джиминьяно (под названием Монтериано) был романтизирован Э. М. Форстером в романе 1905 года «Куда боятся ступить ангелы»[4], здесь была снята и экранизация этого романа, датируемая 1991 годом. В городе происходит существенная часть действия кинофильма Франко Дзеффирелли «Чай с Муссолини» (1999 год), происходящего в годы Второй мировой войны: героини ленты, пожилые англичанки, самоотверженно спасают от уничтожения уходящими немцами башни Сан-Джиминьяно. Здесь же Дзеффирелли снимал ряд сцен своего фильма о Франциске Ассизском «Брат Солнце, сестра Луна», причем Сан-Джиминьяно «играл роль» города Ассизи. В фильме Ива Аллегре «Чудеса случаются только раз» (1951) Сан-Джиминьяно показан как романтическое место зарождения любви главных героев. До Второй мировой войны город показан малолюдным и провинциальным, а после войны — шумным и суетливым, ставшим настоящей туристической Меккой для влюбленных со всего мира.
В компьютерной игре Assassin's Creed II 2009 года Сан-Джиминьяно является игровой локацией (действие игры разворачивается в конце XV века).
Напишите отзыв о статье "Сан-Джиминьяно"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 [whc.unesco.org/en/list/550 Historic Centre of San Gimignano — UNESCO World Heritage Centre]. // whc.unesco.org. Проверено 3 апреля 2012. [www.webcitation.org/68C98BKo2 Архивировано из первоисточника 5 июня 2012].
- ↑ Новиков Н.Е. [www.pravenc.ru/text/161994.html Геминиан] // Православная энциклопедия. Том X. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2005. — С. 569. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-016-1
- ↑ [slovari.yandex.ru/Геминиан/Словарь%20изобразительного%20искусства/Сан%20Джиминьяно/ Сан Джиминьяно/Власов В. Г. Новый энциклопедический словарь изобразительного искусства: В 10 т. — Спб.: Азбука-классика, 2004—2009.](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2872 дня))
- ↑ 1 2 3 Tim Jepson, Jonathan Buckley, Mark Ellingham. [books.google.ru/books?id=SFdVHQhBX-QC&pg=PA400&dq=san+gimignano&hl=en&sa=X&ei=yUd8T9bQDsqZhQequezEDA&redir_esc=y#v=onepage&q=san%20gimignano&f=false Rough guide to Tuscany & Umbria]. — P. 400-402. — ISBN 1-843-53055-4.
- ↑ [www.catholic.ru/modules.php?name=Encyclopedia&op=content&tid=2448 Фина (Серафима), святая]. // catholic.ru. Проверено 4 апреля 2012. [www.webcitation.org/68C99RQoZ Архивировано из первоисточника 5 июня 2012].
- ↑ Ole Jørgen Benedictow. [books.google.ru/books?id=KjLHAOE7irsC&pg=PA296&dq=san+gimignano&hl=en&sa=X&ei=yUd8T9bQDsqZhQequezEDA&redir_esc=y#v=onepage&q=san%20gimignano&f=false The Black Death, 1346-1353: the complete history]. — 2006. — P. 296. — ISBN 0-85115-943-5.
- ↑ 1 2 3 4 [www.sangimignano.com/sstoriai.htm Comune di San Gimignano - storia/cultura]. // sangimignano.com. Проверено 3 апреля 2012. [www.webcitation.org/68C9B8rAO Архивировано из первоисточника 5 июня 2012].
- ↑ 1 2 John Moretti. [books.google.ru/books?id=9kNyNN_EpjQC&pg=PA229&dq=San+Gimignano&hl=ru&sa=X&ei=oQ98T_izEtGfOtGH4LwM&ved=0CGEQ6AEwBg#v=onepage&q=San%20Gimignano&f=false Frommer's Florence, Tuscany & Umbria]. — Wiley Publishing, Inc.. — P. 229-231. — ISBN 978-0-470-52804-4.
- ↑ А. Н. Панов. [books.google.ru/books?id=9urrt3GSnv0C&pg=PA111&dq=Сан-Джиминьяно&hl=en&sa=X&ei=lgp8T8__LoOVOpjx6K8M&redir_esc=y#v=onepage&q=Сан-Джиминьяно&f=false Книга о вине]. — Olma Media Group, 2003. — С. 111. — 253 с. — ISBN 5-94848-034-8.
- ↑ П. П. Муратов. [az.lib.ru/m/muratow_p_p/text_0010.shtml Сан-Джиминьяно] // Образы Италии. 1923. Т. 1.
- ↑ [slovari.yandex.ru/~книги/Словарь%20изобразительного%20искусства/Сан%20Джиминьяно/ Сан Джиминьяно]. // slovari.yandex.ru со ссылкой на: Власов В.Г. Новый энциклопедический словарь изобразительного искусства: В 10 т. — Спб.: Азбука-классика, 2004-2009.. Проверено 4 апреля 2012. [www.webcitation.org/68C9ACTMH Архивировано из первоисточника 5 июня 2012].
Литература
- Пьетро Торрити. Один день в Сан Джиминьяно. Bonechi Edizioni “Il Turismo” 2006
- San Gimignano. Civic Museums of San Gimignano, edited by Antonello Mannucci, Silvana Editoriale, 2011
- Данте Алигьери. Божественная комедия; введение Вадима Татарина «Грозный вулкан вдохновения» — М.: Эксмо, 2010. С. 864 ISBN 978-5-699-35642-3
Ссылки
- [www.sangimignano.com/en/ San Gimignano — The town of the beautiful towers]
- Архимандрит Августин (Никитин). [magazines.russ.ru/neva/2011/4/aa17.html Пистоя; Сан-Джиминьяно — город башен]. // magazines.russ.ru со ссылкой на: Нева, 2011, №4. Проверено 4 апреля 2012. [www.webcitation.org/67gD5FKF8 Архивировано из первоисточника 15 мая 2012].
- www.sangimignano1300.com
Отрывок, характеризующий Сан-Джиминьяно
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
