Сан-Джорджо-ин-Велабро

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Сан-Джорджио-ин-Велабро»)
Перейти к: навигация, поиск
Католическая базилика
Сан-Джорджо-ин-Велабро
San Giorgio in Velabro

Фасад базилики
Страна Италия
Город Рим, Пьяцца Bocca della Verita/Via del Velabro 19
Конфессия Католицизм
Орденская принадлежность Ordo sanctae crucis
Тип здания трёхнефная базилика
Архитектурный стиль романский
Строитель Лев II
Дата основания 682 -683 годы
Реликвии и святыни глава и меч Георгия Победоносца (до 1966 года ещё и знамя Георгия Победоносца)
Состояние титулярная диакония, монастырская церковь
Сайт [www.oscgeneral.org/sgiorgio.html Официальный сайт]
Координаты: 41°53′22″ с. ш. 12°28′59″ в. д. / 41.8895306° с. ш. 12.4831361° в. д. / 41.8895306; 12.4831361 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=41.8895306&mlon=12.4831361&zoom=17 (O)] (Я)

Сан-Джорджо-ин-Велабро (лат. Sancti Georgii in Velabro, также итал. San Giorgio al Velabro, San Giorgio in Fonte, San Giorgio della Chiavica oder Santi Giorgio e Sebastiano) — церковь в Риме, посвященная святому Георгию.

Базилика находится на том месте, болоте Велабр (лат.  velabrum), где, по легенде, Фаустул нашёл Ромула и Рема. Посвящена Георгию Победоносцу, римскому военачальнику из Каппадокии, обезглавленному при императоре Диоклетиане (303 год). Реликвии святого: глава и меч находятся под главным алтарём, выполненным в стиле косматеско. Известна фреской в конхе апсиды, приписываемой Пьетро Каваллини или Джотто.





История базилики

Во время археологических раскопок 1923-1925 годов под правым нефом были обнаружены остатки каменного строения II-III веков новой эры. В V-VI веках это строение было значительно расширено и стало диаконией — монастырём, насельники которого занимались оказанием помощи бедным и обездоленным. На уровне 30 см ниже пола современного храма обнаружены остатки первоначальной церкви, помещений для хранения зерна, размещения бедных, а также келий монахов.

Современная базилика была построена на месте первоначальной диаконии в правление папы Льва II (682-683 годы). Сохранившиеся письменные свидетельства, связывающие этого папу со строительством Сан-Джорджо, относятся лишь к XI веку, но исследования стен церкви подтвердили, что кладка большей части фасада действительно относится к VII веку. Первые письменные упоминания о диаконии при базилике Сан-Джорджо относятся к понтификату Захарии (741 — 752), этот же папа торжественно перенёс сюда главу святого Георгия из Латеранского собора и внёс в римский календарь день памяти Георгия Победоносца 23 апреля. До перенесения сюда мощей святого Георгия базилика была посвящена, по всей видимости, святому Себастьяну, бездыханное тело которого, как считалось, было сброшено в Большую Клоаку, устье которой находилось как раз у базилики.

В понтификат папы Григория IV (827-844 годы) базилика была перестроена, к ней были добавлены апсида (сохранилась до сего дня), портик (заменён существующим в начале XII века), а внутри обустроены мраморные хоры (сохранились лишь незначительные фрагменты, позволяющие видеть определённое сходство с хорами близлежащей церкви Санта-Мария-ин-Космедин).

В течение XII века в Сан-Джорджо был устроен пресбитерий, поднятый над основным уровнем пола, алтарь с конфессией под ним и киворий, сохранившиеся практически неизменными до настоящего времени. В XII веке к церкви был пристроен современный портик, а в первой половине XIII века -типичная романская кампанила (разрушена молнией и восстановлена в 1837 году). Около 1300 год по заказу кардинала Якопо Стефанески апсида была украшена фреской, приписываемой Пьетро Каваллини (некоторыми исследователями — Джотто). В 1704 году архитектор Чивалли выполнил деревянный потолок центрального нефа.

В 1923-1925 году по заказу и на средства Луиджи Синчеро, кардинала-диакона базилики, была осуществлена капитальная реставрация Сан-Джорджо под руководством Антонио Муньоса. В ходе реставрации были удалены все барочные наслоения, обнажена изначальная кладка наружных стен, пол был понижен до первоначального уровня. В результате реставрации Сан-Джорджо-ин-Велабро приобрела необычайно строгий вид типичной романской церкви XII—XIII века.

Титулярная диакония

Сан-Джорджо-ин-Велабро до начала X века являлась частью монастыря, затем из-за исчезновения института диаконий стала приходской церковью под управлением архипресвитера. После реформы кардинальской коллегии, осуществлённой Урбаном II (1099-1118), и учреждения сана кардинала-диакона Сан-Джоржо стала титулярной диаконией (изначально их было 7, затем число доведено до 18). Известны 67 кардиналов-диаконов Сан-Джорджо-ин-Велабро, среди них:

Начиная с 1612 года, служение в базилике было возложено на религиозные ордена и братства:

Церковь Сан-Джорджо-ин-Велабро является титулярной диаконией, кардиналом-дьяконом с титулярной диаконией Сан-Джорджо-ин-Велабро с 20 ноября 2010 года, является итальянский кардинал Джанфранко Равази.

Современная базилика

Внешний вид

Оригинальный фасад базилики, относящийся к VII веку, скрыт портиком, приобретшим свой нынешний вид в XIII столетии. Для обустройства портика были приспособлены материалы из более ранних зданий: четыре дорических колонны и мраморные резные блоки, венчающие угловые пилястры, имеют античное происхождение. Мраморный фриз портика украшен латинской надписью, увековечивающей настоятеля церкви и устроителя портика Стефана из Стеллы.

В левый дальний угол базилики встроена типичная романская пятиярусная кампанила. Три нижних яруса кампанилы украшены глухими арочными окнами, разделёнными тонкими полуколоннами; два верхних — содержат настоящие арочные окна.

Левая стена базилики непосредственно примыкает к античной Арке серебрянников, посвящённой Септимию Северу, его супруге Юлие Домне и их сыновьям Каракалле и Гете, и украшенной их изображениями. Придя к власти, Каракалла убил своего брата и приказал уничтожить все изображения последнего, вследствие чего фигура Геты на арке сбита.

Интерьер

Сан-Джорджо-ин-Велабро представляет собой трёхнефную базилику с одной апсидой, завершающей центральный неф. В силу невыясненных обстоятельств базилика в плане представляет собой не классический прямоугольник, а фигуру, схожую с трапецией. Наиболее ярко выражена кривизна правого (от входа) нефа: его ширина изменяется от 7,50 м у входа до 2,95 м у противоположного конца. Наиболее простым объяснением неправильной формы базилики является предположение о том, что церковь строилась на фундаментах ранее существовавших зданий и/или была сжата в пространстве находившимися рядом строениями.

В ходе капитальной реставрации 1923-1925 годов из храма были удалены все дополнения, привнесённые в эпоху Возрождения и барокко, так что в настоящее время Сан-Джорджо являет собой интерьер классической романской базилики VII-IX веков, с голыми каменными стенами и полом.

Центральный неф отделён от боковых 16 колоннами, по 8 с каждой стороны. Среди 16 колонн нет ни одной одинаковой пары: так, 10 колонн являются коринфскими, 6 — ионическими; 12 — одинаковы по толщине и выполнены из гранита, а 4 — сужаются вверх, выполнены из мрамора, но при этом отличаются друг от друга цветом. В ходе реставрации 1923—1925 года, когда пол базилики был возвращён на его первоначальный уровень (-0,5 м), выяснилось, что колонны не одинаковы и по высоте, и для их выравнивания уровня их капителей под каждую из колонн были заведены различные подпорки.

Существующий алтарь выполнен в стиле косматеско из мрамора в XII веке, пилястры в четырёх углах богато украшены мозаикой. Под алтарём устроен маленькая часовня — конфессия для поклонения реликвиям Георгия Победоносца, также украшенная мозаикой. Сами реликвии (часть главы и меч) находятся непосредственно под основанием алтаря и открыты для лицезрения паломников. Ранее под алтарём хранилась ещё одна реликвия — знамя Георгия Победоносца (белое с красным крестом), но 16 апреля 1966 года папа Павел VI подарил это знамя римскому муниципалитету, и теперь знамя находится в Капитолийскиих музеях. Устройство алтаря таково, что совершающий мессу священник всегда служил лицом к народу, как и папа в соборе святого Петра.

Алтарь осенён мраморным киворием также XII века. Поддерживающие его белые мраморные колонны установлены в XIX веке и заменили похищенные французскими революционными солдатами четыре оригинальных колонны. По конструкции киворий Сан-Джорджо сходен с киворием патриаршей базилики Сан-Лоренцо-фуори-ле-Мура, дата выполнения которого точно известна — 1148 год. Этот факт позволяет отнести киворий Сан-Джорджо примерно к этому же времени.

В конхе апсиды находится единственная фреска базилики, относящаяся примерно к 1300 году и приписываемая различными исследователями либо Пьетро Каваллини, либо Джотто. На тёмно-синем фоне, представляющем небо, изображён Христос, справа от Него — Богородица и святой Георгий (со знаменем в руке), слева — святые Пётр и Себастьян (напоминание о возможном первоначальном посвящении базилики именно этому мученику).

Напишите отзыв о статье "Сан-Джорджо-ин-Велабро"

Литература

  • Henze, Anton. Kunstführer Rom. — Stuttgart: Reclam, 1994. — ISBN 3-15-010402-5.
  • Richard T. John O.S.C. St. George in Velabro. — Rome: Plurigraf narni-Terni, 2008. — 48 с.

Примечания

  1. См. статью в итальянской Википедии: Pietro di Lussemburgo

Отрывок, характеризующий Сан-Джорджо-ин-Велабро

Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.