Сапега, Ян Казимир
| Ян Казимир Сапега | |||
 | |||
| Дата смерти | |||
|---|---|---|---|
| Звание | |||
| Награды и премии |
| ||
Граф Ян Казими́р Сапе́га (польск. Jan Kazimierz Sapieha; ум. 22 февраля 1730) — военный деятель Речи Посполитой из рода Сапег. В 1708—1709 годах гетман великий литовский. Когда его сын Пётр стал фаворитом русской императрицы Екатерины I, получил чин российского генерал-фельдмаршала[1], при Петре II короткое время был Санкт-Петербургским генерал-губернатором (1727—28).
Биография
Происходил из черейско-ружанской линии магнатского рода Сапег герба «Лис». Его отцом был конюший великий литовский Франтишек Стефан, матерью — Анна Кристина из рода Любомирских. Учился в иезуитских коллегиумах в Варшаве (1685) и Бранево (до 1692). Путешествовал по Голландии, Англии и Франции. В 1697 году вернулся и в том же году был избран послом на сейм от Берестейского воеводства[2].
С 1682 года занимал должность старосты Бобруйского, не принимал участия в войне Сапегов с «республиканцами», поэтому после битвы при Олькениках (1700) избежал репрессий, но вынужден был дать присягу не поддерживать своих родичей. Тем не менее в 1703 году стал одним из инициаторов прошведской конфедерации в Великой Польше, затем Варшавской конфедерации (1704), созданной для низложения Августа и избрания новым королём Станислава Лещинского. Участвовал в битве у Пултуска против войск Августа II (1703), в 1704 году потерпел поражение от русских под Шкудами. В 1705 году сопровождал архиепископа львовского из Торуни в Варшаву, где тот короновал Станислава Лещинского на польский престол. В 1706 году сделан генеральным старостой великопольским, принял участие в неудачном сражении под Калишем против русской армии[3].
В 1708–09 годах — Великий литовский гетман, признанный королем Швеции Карлом XII. Нанёс поражение стороннику Августа II гетману польному Г. А. Огинскому у Ляховичей (12 апреля 1709 года), но был разбит русским корпусом генерал-фельдмаршал-лейтенанта Г. Гольца при Лидухове (13 мая 1709 года).
После Полтавской битвы (1709) перешел на сторону Августа II, выпросил помилование, но был лишен гетманской булавы, а его 15-тысячное войско сложило оружие под Брестом 11 ноября 1709 года.
В 1711 году вновь выступил против Августа II, в 1713 году снова получил амнистию. В 1716 году опять примкнул к антиавгустовской Виленской конфедерации в Великом княжестве Литовском, оставался противником Августа II до конца жизни[3].
В 1720 году обратился к А. Д. Меншикову (и получил его согласие) с предложением заключить брак между своим сыном Петром (25 января 1701 — 24 января 1771) и старшей дочерью Меншикова Марией Александровной. Сватовство было встречено Меншиковым благосклонно, так как Сапега обещал, в свою очередь, поддерживать притязание Меншикова на герцогскую корону Курляндии (находившейся тогда в ленной зависимости от Польши). В 1721 году Пётр Сапега прибыл в Санкт-Петербург, вскоре занял место при дворе и приобрёл благосклонность императрицы Екатерины I. Ко дню обручения Сапега прибыл в Санкт-Петербург, был возведён 10 марта 1726 года императрицей Екатериной I в звание генерал-фельдмаршала, 22 марта стал кавалером сразу двух российских орденов: Святого Апостола Андрея Первозванного и Святого Александра Невского, а сын его был пожалован в камергеры и вскоре также стал кавалером ордена Святого Александра Невского[3].
В списке фельдмаршалов, с момента учреждения этого чина Петром I, Сапега был седьмым, но в отличие от всех своих предшественников не имел перед Россией никаких военных заслуг и ни одного дня не служил под её знаменами. Говорили, что Екатерина I удостоила его этого звания за то, что он помог отыскать в Литве её родственников[4].
Впоследствии его отношения с Меншиковом ухудшились, так как Сапега не смог оказать никакого влияния на курляндское дворянство. Екатерина I велела расторгнуть помолвку, выбрав в жёны молодому Сапеге свою племянницу Софью. Свадьба состоялась уже после смерти императрицы, 19 ноября 1727 года.
После падения Меншикова Сапега перешел на сторону фаворита Петра II И. Долгорукова. В ноябре 1727 был назначен генерал-губернатором Санкт-Петербургской губернии. Весной следующего года он оставил службу и вернулся в Речь Посполитую, чтобы поддержать партию Сапег, но безрезультатно. Похоронен в Радлине[5].
Напишите отзыв о статье "Сапега, Ян Казимир"
Ссылки
- ↑ Бантыш-Каменский, Д. Н. 7-й Генерал-Фельдмаршал Граф Сапега // [militera.lib.ru/bio/bantysh-kamensky/09.html Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. В 4-х частях. Репринтное воспроизведение издания 1840 года]. — М.: Культура, 1991.
- ↑ Мацук А. Сапега Ян Казімір // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 2: Кадэцкі корпус — Яцкевіч. — С. 544. — 788 с. — ISBN 985-11-0378-0.
- ↑ 1 2 3 [martov1968.narod.ru/index/0-22 Генерал-фельдмаршалы Российской империи.]
- ↑ Балязин В. Н. От Екатерины I до Екатерины II. — М., 2006. — С. 13.
- ↑ Sapieha E., Saeed-Kałamajska M. Dom Sapieżyński. — Cz. 2. — Warszawa: Wydawn. Nauk. PWN, 2008. — S. 82.
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сапега, Ян Казимир
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
