Восстание Сапожкова

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Сапожков, Александр Васильевич»)
Перейти к: навигация, поиск
Восстание Сапожкова
Основной конфликт: Гражданская война в России
Дата

14 июля — сентябрь 1920 года

Место

Р.С.Ф.С.Р.

Причина

Диктатура РКП(б)
продразвёрстка

Итог

подавление восстания

Противники
Первая Красная Армия Правды Р.С.Ф.С.Р.
Командующие
Александр Сапожков Константин Аксентьевский
Силы сторон
ок. 2 000 человек ок. 15 000 человек
Потери
неизвестно неизвестно
 
Восточный фронт
Гражданской войны в России
Иркутск (1917) Иностранная интервенция Чехословацкий корпус (Барнаул Нижнеудинск Прибайкалье) •Иркутск (1918) Казань (1) Казань (2) Симбирск Сызрань и Самара Ижевск и Воткинск Пермь (1)
Весеннее наступление Русской армии (Оренбург Уральск) • Чапанная война
Контрнаступление Восточного фронта
(Бугуруслан Белебей Сарапул и Воткинск Уфа)Пермь (2) Златоуст Екатеринбург ЧелябинскЛбищенскТобол Петропавловск Уральск и Гурьев
Великий Сибирский Ледяной поход
(ОмскНовониколаевскКрасноярск) •
Иркутск (1919)
Партизанское движение (Алтай Омское восстание Минусинск Центр.Сибирь Забайкалье) • Голодный поход Вилочное восстание Восстание Сапожкова Западно-Сибирское восстание

Восстание Сапожкова — антибольшевистское восстание в 1920—1922 годах в Самарской губернии. Названо по фамилии его руководителя, левого эсера, командира 9-й кавалерийской дивизии Красной Армии А. В. Сапожкова.





Александр Сапожков

Александр Сапожков происходил из крестьян Новоузенского уезда Самарской губернии. Участвовал в Первой мировой войне, в 1917 году в чине подпоручика вернулся в Новоузенск. Александр Сапожков стал первым председателем Новоузенского уездного совета, был фактически «главным руководителем октябрьского переворота в уезде» как позднее было записано в документах следствия.

В мае 1918 года Сапожков был избран членом самарского губревкома. Был левым эсером, но после восстания Чехословацкого легиона стал называть себя коммунистом, однако не вступая в партию. Создавал в Новоузенском уезде красногвардейские отряды из революционно настроенных крестьян и бывших фронтовиков.

Красногвардейские бригады Сапожкова и Чапаева, собиравшего отряды в соседнем Николаевском уезде, вошли в созданную июне 1918 г. 4-ю Армию Восточного фронта. Отряды принимали участие в боях в районе Уральска против казаков и Народной армии Комуча.

В ходе боёв Сапожков зарекомендовал себя как талантливый командир. Служил в 22-й дивизии. После того, как в части разразился мятеж, в ходе которого были убиты члены Реввоенсовета 4-й Армии Линдов, Майоров, Мяги, предыдущий начдив А. А. Дементьев был снят с поста, и дивизию возглавил Александр Сапожков.

В апреле 1919 года дивизия была окружена в Уральске белоказаками под командованием генерала Толстова. 20 апреля город был объявлен на осадном положении. Связь со штабом 4-й Армии осуществлялась только по радио и самолётами. Осада длилась 80 дней, после чего была снята 25-й стрелковой дивизией и Особой коммунистической бригадой (командир — И. М. Плясунков) под общим командованием В. И. Чапаева. Героическая оборона прославила дивизию: три её полка были награждены Почётными революционными Красными Знаменами, ещё один полк и свыше 100 человек — орденами Красного Знамени.

Вскоре 22-я дивизия была переброшена на Южный фронт, сражалась в Донской области, но Сапожков «за неумелое командование и за разлагающую политику… был убран с фронта и послан в тыл для формирование частей из собранных дезертиров»[1]

Вернувшись с фронта Сапожков попытался прекратить в Новоузенском уезде продразвёрстку и восстановить свободную торговлю, что, конечно же, окончилось неудачей. Однако именно ему было поручено формирование в Бузулукском уезде Самарской губернии 9-й кавалерийской дивизии для дальнейшей отправки на Юго-Западный фронт.

Формирование дивизии

9-я кавалерийская дивизия формировалась в составе двух полков. Один полк был сформирован в основном из бывших бойцов 25-й Чапаевской дивизии с основным ядром из местных крестьян. Второй — из уральских казаков, перешедших на сторону красных. На командные должности Сапожков назначал своих старых боевых товарищей, многие из которые также были местными уроженцами и левыми эсерами. Даже особый отдел дивизии возглавлял преданный Сапожкову Василий Масляков.

Дивизия отличалась слабой дисциплиной: командованию округа поступали донесения о насилии, творимом бойцами дивизии над крестьянами, об агитации против продовольственной политики Советской власти и даже об оскорблении портрета В. И. Ленина. В конце июня Сапожков был вызван в штаб Заволжского военного округа, где ему было сделано строгое предупреждение о недопустимости антисоветской агитации в дивизии, которое не возымело действия.

Всё это послужило причиной для отстранения Сапожкова от командования дивизией. 4 июля командующим войсками ЗВО К. А. Авксентьевским был издан приказ об отстранении Сапожкова с поста начальника 9-й дивизии в связи со служебным несоответствием. На его назначался бывший офицер царской армии Г. О. Стосуй.

Однако штаб округа совершил ряд непонятных ошибок. Несмотря на то, что 4-6 июля Сапожков находился в Самаре ему не было сообщено о подписанном приказе, и он спокойно вернулся в дивизию. Известие об отстранении дошло до Александра Сапожкова только 8 июля, и произвело на него по утверждениям свидетелей «потрясающее впечатление». По показаниям В. Маслякова:

«вид у него (Сапожкова) был похоронный; прислонясь к забору, он нервно говорил о том, что он все свои способности, силы и здоровье отдал на укрепление Советской власти. При этом вынул из кармана копию радиотелеграммы от т. Ленина, полученной им в Уральске во время осады, в которой Ленин телеграфировал ему, Сапожкову, что Республика его (Сапожкова) за удержание Уральска не забудет. А теперь, говорил далее Сапожков — меня смещают… Сапожков уже плакал»

Причины восстания

Традиционно считается, что восстание имело под собой только личные причины его руководителя. Александр Сапожков был обижен отстранением от командования дивизией, ненавидел военных специалистов из царской армии, одним из которых его заменили. Амбиции, авантюризм и левоэсеровское прошлое подтолкнули его на путь мятежа. А рядовые красноармейцы участвовали в мятеже несознательно из-за непонимания ситуации.

Однако документы дают и другую трактовку событий. 27 июля ответственный работник Петухов из Самары сообщал в ЦК партии следующее:
«Сапожков поднял бунт после отстранения его от командования за пьянство, он был прав, возмущаясь этим поступком Заволжского округа, ибо таковое во главе с Авксентьевским, Андерсом и другими само часто является даже на службу в штаб в невменяемом состоянии от опьянения… По некоторым версиям, я слышал, если послать категорический приказ о сдаче Сапожкова за подписью товарищей Ленина и Троцкого и в этом же приказе отозвать Авксентьевского и человек пять генштабистов из штаба округа: Андерса, Балтийского, Токаревского, Кирпичникова и Волкова, то Сапожков сдастся»

В материалах следственного дела, расследовавшего деятельность командования округа в конце 1920 года приводятся факты: красноармейцы округа, в том числе и восставшей 9-й дивизии, находились в ужасающем положении. Не было продуктов, обмундирования, снаряжения. Развивалось дезертирство, росло число преступления, не велась культурно-просветительская работа. Росло число больных тифом и цингой, заражённых паразитами. В частях процветали пьянство, картёжная игра и мордобой. В то же время командование округа жило совсем иначе: «Все вместе представляет чудовищный конгломерат из грязи, крови, авантюр, винных паров, безобразий, преступлений, самоуправства, спекуляции, обмана… Все спешат, все веселятся, устраивают бесшабашные оргии, дым идёт коромыслом, и все это на глазах разутых и раздетых красноармейцев, на глазах голодных рабочих и крестьян, на глазах всего населения».

В заключении следственной комиссии подчеркивалось, что восстание назревало, с одной стороны, при условиях общего недостатка, холода и нищеты в рядах красноармейцев и, с другой стороны, при обжорстве, пьянстве и разврате и полной оторванности от масс высшего командования и политруководства округа и отсутствии политической работы в частях.

Начало восстания

9 июля Сапожков на встрече с близкими ему командирами сообщил о своей отставке и предложил «выразить протест вооруженной силой». Тогда же он предложил идейную платформу для будущего восстания:

  1. долой комиссаров и старых спецов;
  2. освободить из тюрем политзаключённых и других мелких преступников за исключением контрреволюционеров и совершивших преступления с корыстной целью;
  3. реорганизовать советы, в выборах которых имеют право участвовать только имевшие к 1914 г. капитал не более десяти тысяч рублей

13 июля собрание комсостава дивизии подтвердило решение о вооружённом выступлении. Опасные для начинания люди были немедленно арестованы.

14 июля на дивизионном митинге в селе Погромное в 25 верстах от Бузулука Сапожков зачитал приказ № 1 о переименовании 9-й кавдивизии в 1-ю Красную армию «Правды». В приказе также содержался призыв выступить против буржуазии и «других элементов, которые недавно под мощным ударом Красной Армии сложили оружие и в настоящее время занимают видные ответственные посты, как то: в совнархозах, райпродкомах, штабах». Сапожков заявил, что в РКП(б) произошёл раскол, а в стране введено «неправильное государственное правление». Была объявлена и цель восстания «объединить все беднейшее рабоче-крестьянское население в одной идее, сломив слишком обуржуазившихся некоторых ответственных членов коммунистической партии под лозунгом: „Вся власть Советов действительна по программе партии большевиков на основе Конституции!“.»

Также в приказе разрешалась свободная торговля всеми продуктами, при этом указывалось, что спекулянтов будет ждать суровое наказание.

Армия была разделена на 1-ю кавалерийскую дивизию, 1-ю стрелковую дивизии, состоящую из двух пехотных полков, а также конную батарею из 4 орудий. Политическим руководителем армии назначался Ф. И. Долматов, начальником кавалерийской дивизии — Т. Ф. Зубарев, начальником штаба — Е. Хорошилов, его помощником по административной части — С. Хорошилов, командиром 1-й стрелковой бригады 1-й стрелковой дивизии — тов. Воробьев. Политотдел и особый отдел упразднялись. Бойцам армии предписывалось соблюдать самую строжайшую дисциплину, «поскольку дисциплина — это основа Красной Армии и её боеспособности, а всякое разгильдяйство, неподчинение и неисполнение приказов, соответственно, будет строго караться».

Для привлечения новых бойцов и формирования 2-й стрелковой дивизии Сапожков отправил одного из своих соратников И. Плясункова в Пугачёвский уезд. Планировалось поднять население уезда на борьбу, захватить Пугачёв и Балаково. В помощь Плясункову было выделено 30 красноармейцев, ранее служивших в 25-й Чапаевской дивизии, некогда сформированной из добровольцев Пугачёвского (до 1920 года — Николаевского) уезда. Очевидно планировалось использовать связи чапаевцев с местными жителями и авторитет имени Чапаева для вербовки сторонников. Однако затея провалилась. Уже 18 июля К. А. Авксентьевский доложил, что Плясунков был взят в плен.

Программа мятежников

Программа мятежников, описанная ими в приказе № 1, на митингах и ряде других документов, была тесно связана с борьбой крестьянства против политики военного коммунизма.

Основными требованиями были перевыборы советов, отмена продотрядов, возврат к свободной торговле.

Указывалось, что «нынешняя партия коммунистов забрала всю власть в стране и всецело стала проводить диктатуру, то есть полную власть одной только партии коммунистов, но не диктатуру всего пролетариата, как это должно быть».

Общей целью восстания объявлялось: «Мы хотим заставить правительство прислушаться к нашему голосу и вашему стону, увидеть те тюрьмы и места заключения, битком набитые нами и изменить политику в образе правления страной. Если это правительство действительно народная власть, то она и поймёт нас, и услышит, и облегчит нашу жизнь, если же она не послушает нас, то это правительство не желает добра народу»

Боевые действия

Первой целью тогда ещё восставших стал Бузулук. Силы Сапожкова в начале восстания составляли 500 штыков, 500 сабель, 2 орудия и три пулемёта. Им противостоял гарнизон численность 700—800 штыков.

После того как о восстании стало известно, несколько раз предпринимались попытки связаться с Сапожковым по телефону, но безрезультатно. В городе немедленно организовывался военно-революционный комитет, ненадёжные воинские части были разоружены, зато вооружены местные коммунисты и комсомольцы. Около 12 часов дня на личные переговоры с Сапожковым в Ново-Александровку выехал уездный военком Степан Сучков. Сапожков первоначально предъявил требования: выдать советских партийных работников, разрешить вольную торговлю, разогнать райпродком. Однако вскоре все требования были заменены на одно: сдать город или он будет взят штурмом.

В 15 часов началось наступление сапожковцев на Бузулук. Город сопротивлялся 1 час, после чего защитники отступили. Захватив город, часть сил Сапожков отправил на станцию Колтубанка, после захвата которой был разобран железнодорожный мост через реку.

По словам очевидца, на красном знамени въехавших в Бузулук восставших было написано наверху мелкими буквами «Рос. Сов. Социал. Респ.» и в середине крупными буквами: «Долой яйца и масло, да здравствует соль!». В разговорах некоторые повстанцы утверждали, что они стоят за советскую власть. Обещалось разрешение вольной торговли, разгон райпродкомов и коммунистов, перевыборы советов. В качестве причины же выступления назывались недовольство продовольственной политикой «засевших за власть коммунистов» и последняя развёрстка губпродкома на масло и яйца.

Часть гарнизона немедленно присоединилась к восставшим. В городе повстанцы разжились военным имуществом, продуктами, а также транспортом: уводился гужевой транспорт и лошади

Вечером в городе был вывешен приказ, по которому город объявлялся на осадном положении, всем под страхом расстрела предписывалось сдать оружие, а также объявлена мобилизация крестьян окрестных деревень. Мобилизация оказалась успешной, крестьяне охотно вступали в ряды Красной Армии «Правды». Был избран новый исполком, причём с коммунистом во главе. Комендантом города был назначен Василий Серов.

Советские и партийные работники, отказавшиеся перейти на стороны повстанцев, были арестованы. Однако никаких расстрелов, избиений и прочего не производилось. Сохранились подробные записи разговоров Сапожкова с арестованными, в которых он высказывал свою позицию.

Он упомянул расстрел Б. М. Думенко по подложному обвинению, сказал, что «если бы Чапаев не был убит, его бы, конечно, расстреляли, как, несомненно, расстреляют и Будённого, когда будут в состоянии без него обойтись». По его мнению, в Красной Армии наблюдалось засилие военспецов, которые стали в ней полными хозяевами, в отличие от проверенных бойцов: «Остается ожидать только, что пригласят великого князя Николая Николаевича». По его мнению, советские работники оторвались от масс, обуржуазились, сформировав особую привилегированную касту. Высказывалась критика и к внешней политике: по мнению Сапожкова она принимала захватнический характер, и что следует принять мирные условия Польши. Критиковалась Красная Армия: институт военных комиссаров вносит двоевластие, а командовать частями должны не спецы, а испытанные боевые революционеры.

Резкой критике была подвергнута продовольственная политика, которая, по его мнению, осуществляется просто безобразно, сопровождаясь угнетением крестьян и насилием, и требует полной реорганизации. А местные коммунисты, по его словам, творят преступления и ложно информируют центр о своей работе и политике на местах.

Коснулся он и еврейского вопроса, выразив удивление фактом, что «евреи кишмя кишат в тылу, в то время как на фронте их чрезвычайно мало».

В целом все разговоры велись Сапожковым в очень корректном тоне, возможно он хотел привлечь арестованных на свою сторону. Также он выразил твёрдую уверенность, что через 3 дня он возьмёт Самару, а через 2 недели на его стороне будет всё Поволжье.

15 июля Реввоенсовет Армии «Правды» принял «Декларацию прав человека и гражданина Р. С. Ф. С. Р.», которая среди прочих предусматривала следующие шаги:

  • провести перевыборы советов с тщательной фильтрацией всех советов и исполкомов «от присосавшегося буржуазного элемента»;
  • все органы РКП(б) оставить на месте, но произвести тщательную перерегистрацию членов партии в соответствии с указаниями ЦК;
  • всю промышленность и торговлю передать государству «с ревизиями созданной Рабоче-Крестьянской инспекции», каждый гражданин может «пользоваться кустарным производством и торговлей, не превышающими сумму 100 000 рублей»

Тогда же состоялись три митинга, на которых населению разъяснялась позиция восставших, о том, что их действия направлены против центральной власти, которая теперь, как и раньше, населению ничего не даёт, а «только всё берёт и разоряет, ведя теперь уже войну на чужих территориях». Отвечая на вопросы, выступающие заявили, что коммуны они считают буржуазными организациями и их, соответственно, не поддерживают, а совхозам придают большое значение и признают необходимым способствовать их развитию.

Действия большевиков

Несмотря на то, что Сапожков заранее (8-13 июля) разговаривал с Авксентьевским и предупреждал того, что его отстранение вызовет недовольство или даже восстание это не было принято во внимание. Авксентьевский 12 или 13 июля говорил подчинённым, что если восстание произойдёт, то Сапожков со всеми своими частями будет немедленно раздавлен, однако никаких мер предпринято не было. Впрочем, в советской историографии этот факт обычно не упоминался, а восстание преподносилось как совершенно неожиданное для командования округом, хотя возможность мятежа была понятна ещё во время пребывания Сапожкова в Самаре, когда для его предотвращения требовалось лишь не допустить возвращения 6 июля Сапожкова в часть.

После открытого восстания вечером 14 июля Самарский губисполком направил для борьбы с повстанцами отряд под командованием тов. Шпильмана, который 15 числа уже вел бои северо-западнее Бузулука. Ему на поддержку были также направлены эскадрон запасного кавалерийского дивизиона и рота добровольцев из Самары. В то же время Оренбургский губком РКП(б) выслал отряд численностью свыше 1000 бойцов под командованием тов. Келлера.

Противостоять таким силам сапожковцы смогли лишь два дня. 16 июля Бузулук был взят красными. 18 июля их отряды были объединены в Бузулукскую группу войск под командованием В. П. Распопова, общее командование по подавлению мятежа возлагалось на К. А. Авксентьевского.

Всего для подавления восстания было привлечено 12 362 штыков, 1 659 сабель, 89 пулемётов, 46 орудий. Первоначальные силы повстанцев после отступления из Бузулука существенно выросли: в Армию «Правды» вступило около 1300 человек. Многие из новобранцев были дезертирами из Красной Армии, присоединялись и уральские казаки.

Сапожков отступил из города на юго-восток. В связи с этим начальник оперативного отдела Заволжского военного округа Фёдоров докладывал: «Чем дальше он двигается на юг, тем более сочувствия среди населения встречает Сапожков, и тем удачнее его мобилизации. Сапожкову здесь радуются, нас боятся и ненавидят. Чем дальше Сапожков будет двигаться, тем труднее будет с ним борьба».

В советской историографии преобладала идея, что повстанцы не пользовались поддержкой со стороны населения. Об этом же говорилось и в официальных сообщениях и докладах в вышестоящие органы. Однако военные донесения свидетельствуют об обратном: «не имея шифра, ответа дать не могу, так как население почти поголовно сочувствует Сапожкову», «местные жители в громадном большинстве на стороне сапожковцев, сбивая с пути наши разъезды», «местные жители ему обо всем сообщали» и т. д.

Командование военного округа действовало весьма нерасторопно. 22 июля Авксентьевский объяснил медлительность в подавлении восстания тем, что повстанцы конные, а посланные для их ликвидации отряды — пешие. Также действиям Красной Армии мешали, по его словам, степная местность, отсутствие связи и хороших дорог.

Такая медлительность не устраивала центральную власть. 28 июля на имя Авксентьевского поступила телеграмма от Л. Троцкого:

«Мятеж Сапожкова должен быть ликвидирован как можно скорее. Виновники сверху донизу должны быть беспощадно покараны. В подведомственном вам районе возможны широкие кулацкие восстания. Предупредить их можно только дав незабываемый урок всем элементам, которые прямо или косвенно поддерживают мятеж Сапожкова. Кара должна быть распространена не только на командный состав, но и на солдат. Если считаете полезным, выезжайте сами в район ликвидации мятежа. Полезно распространение воззваний самолетами в районе восстания. В этих воззваниях вы могли бы сказать, что вами получен приказ расстреливать всякого повстанца, захваченного с оружием в руках. Смягчение участи ожидает только добровольно сдавшихся с оружием. Сообщите состав трибунала и инструкции, данные трибуналу»

Но телеграмма не возымела эффекта. 29 июля Саратовский губком РКП(б) докладывал в ЦК, что командования фактически нет, из командиров никто не знает общего положения дел, учёт воинских отрядов не ведётся, командующий округом Авксентьевский пьянствует[2], поверяя ведение операций неблагонадёжным членам реввоенсовета — спецам, авторитет советских работников в частях, ведущих операции против восставших, сведён на нет. 1 августа в штаб округа пришла ещё одна телеграмма от Троцкого с обвинениями в непозволительном затягивании ликвидации мятежа.

2 августа в адрес руководства штаба по ликвидации восстания пришла телеграмма уже за подписью Ленина, в которой для недопущения бегства Сапожкова предлагались следующие меры:

"1) обязать все ревкомы и исполкомы оставаться на местах до последней возможности, энергично ведя агитацию против изменника и всячески препятствуя его агитации среди населения… 5) пресекать в корне всякое проявление сочувствия и тем более содействия местного населения Сапожкову, используя всю полноту революционной власти; в тех случаях, где содействие имело место, потребовать выдачу виновных главарей; от селений, лежащих на пути следования Сапожкова, брать заложников, дабы предупредить возможность содействия

Такое давление из центра, наконец, сказалось на действия на месте. Была разработана операция, по которой предполагалось наступление с окружением деревни Таловой (Пугачевский уезд), которая находилась в руках сапожковцев с 26 июля. Однако Сапожков, разбив свою армию на два отряда ускользнул из окружения. 8-й полк Армии «Правды» под командованием Усова и Серова ушёл в сторону Уральска, а Сапожков с 7-м полком ушёл в направлении Новоузенска.

Уральск был объявлен на осадном положении, в городе прошла мобилизация. Взять город сапожковцам не удалось. А в бою 9 августа в районе Кон-Так-Кулук отряд Усова был разбит группой Келлера. Сам Усов с небольшой группой человек скрылся и через несколько дней присоединился к Сапожкову. У Сапожкова также боевые действия шли неудачно. 6 августа он попытался атаковать Новоузенк, но усиленный гарнизон устоял, хотя, по докладам чекистов, часть местного населения ждала повстанцев. Повторная атака 11 августа также не принесла результатов.

В то же время предпринимались и другие меры, предложенные Лениным и Троцким: в Пугачёвском уезде велась информационная агитация о «гнусностях Сапожкова», листовки с соответствующим содержанием разбрасывались с самолета. Особому отделу было отдано распоряжение арестовать в качестве заложников семьи и родственников лидеров восставших. 8 августа была взята в плен восемнадцатилетняя Дарья Степановна Сапожкова, жена бывшего командира дивизии, с момента восстания следовавшая за мужем. 2 сентября ревтрибуналом она была приговорена к расстрелу по обвинению в государственной измене. Однако 3 сентября исполнение приговора было отложено, поскольку «сохранение жизни осужденной Сапожковой как лица, имеющего значение для Сапожкова, является желательным именно в данный момент напряженного преследования главного мятежника, в целях его обуздания, дабы создать положение компенсации на случай, если бы кто из преследующих его доблестных героев Красной Армии, случайно оказался плененным мятежниками».

22 сентября, уже после гибели Сапожкова, В. П. Распопов, командующий войсками по подавлению мятежа, в письме во ВЦИК предлагал пощадить жизнь Дарьи Сапожковой, которая, по его словам, была машинисткой комдива, а затем «случайно оказалась на положении жены главного бунтовщика». Дальнейшая её судьба неизвестна.

Конец восстания

Весь август продолжались бои между силами Армии «Правды» и преследующими их частями Красной Армии. Силы сапожковцев таяли, и они были вынуждены отступать в заволжские степи, в район озера Бак-Баул (Астраханская губерния).

6 сентября состоялся решающий бой. Отряд красноармейцев Тимашева в количестве 70 человек настиг сапожковцев в районе аула Койм. В ходе последней атаки Сапожков лично руководил ей, находясь впереди своего отряда. Курсант борисоглебских кавалерийских курсов Шевцов с тремя другими всадниками бросились тому наперерез. Сапожков, однако, заметил манёвр и сам бросился на преследующих, но был окружён. Выстрелом была убита лошадь под ним, которая падая придавила всадника. На помощь Сапожкову бросились командир батареи Землянский и его помощник Будыкин. Шевцов, видя, что живым взять Сапожкова не удастся, убил его, выстрелив в упор.

Остатки мятежников, разделившись на несколько групп по 10-15 человек, рассеялись в южном и юго-западным направлениях.

Следствие

С 7 по 14 августа 1920 г. в Самаре проходили открытые судебные заседания ревтрибунала Заволжского военного округа по делу о вооружённом контрреволюционном мятеже 9-й кавалерийской дивизии под руководством бывшего начдива Сапожкова. Из 150 человек, представших перед судом, 52 были приговорены к расстрелу, в том числе бывший начальник особого отдела дивизии Василий Масляков (29 лет), начальник активной части особого отдела дивизии Георгий Дворецкий (20 лет), председатель полевой комиссии по борьбе с дезертирство Андрей Осипов (25 лет), комбриг Фёдор Зубарев (37 лет).

На местах работали выездные сессии ревтрибунала, разобравшие дела более 2 тысяч человек. К расстрелу было приговорено как минимум 117 человек.

Из командного состава 9-й кавалерийской дивизии удалось скрыться Серову, Усову и Долматову. Серов вновь вступил в Красную Армию, очевидно, утаив часть своей биографии, и уже в апреле 1921 года возглавил очередной мятеж, в котором принимали участие также и отряды Усова и Долматова.

Причины поражения и последствия

Мощного восстания, как надеялся Сапожков, и чего опасались большевики, не произошло. В большинстве своём поддержка крестьян носила пассивный характер. Повстанцам помогали едой, подводами, лошадьми, разведданными. Но лично присоединялись к восставшим немногие.

Среди причин этого исследователи отмечают моральную усталость населения от непрекращающейся войны, неверие в победу над большевиками, жестокие меры по пресечению попыток поддержать или присоединиться к мятежу, предпринятые властями.

То, что на ликвидацию мятежа потребовалось два месяца объясняется не его масштабами, а недостаточно эффективной организацией со стороны командования Заволжского военного округа.

Мятеж породил волну бунтов, прошедших по уездам Самарской и Саратовской губерний. В военный отдел Продармии сообщалось: «во всех районах наблюдаются восстания кулачества, которые избивают членов райпродколлегии, райпродкомиссаров, и в дальнейшем ведение продработы без помощи вооружённой силы недопустимо». Однако основные военные силы в регионе оказались заняты в подавлении мятежа. Только к концу сентября властям удалось продолжить продработу, которая шла необычайно тяжело из-за неурожая в 1920 году.

Напишите отзыв о статье "Восстание Сапожкова"

Примечания

  1. Таубин Р. А. Разгром кулацкого мятежа Сапожкова // Борьба классов. 1934. № 12. С. 56-57.
  2. позднее он был снят со всех должностей из-за алкоголизма
Хронология революции 1917 года в России
До:

См. также: Одесская операция (1920), Новороссийская катастрофа.

  • Советско-польская война: 12 июня РККА заняла Киев;
  • Восстание Сапожкова.
После:


Литература

  • Ю. Ю. Аншакова [www.ssc.smr.ru/media/journals/izvestia/2006/2006_3_769_780.pdf Армия “Правды” начдива Сапожкова] // Известия Самарского научного центра РАН : журнал. — Самара, 2006. — Т. 8, вып. 3. — С. 769-780.
  • Гражданская война и военная интервенция в СССР. М., 1983.
  • Савченко В. А. Атаманы казачьего войска. М., 2006.
  • Суворов Д. Все против всех: неизвестная гражданская война на Южном Урале. // Урал. 1998. № 5-7.

Отрывок, характеризующий Восстание Сапожкова

– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.