Саратовская контора иностранных поселенцев

Саратовская контора иностранных поселенцев
Слева от музыкального училища — бывшая контора опекунства иностранных поселенцев
Штампы конторы
Общая информация
Дата создания	30 апреля 1766
Дата упразднения	1 мая 1877
Вышестоящее ведомство	1766-1782 - Канцелярия опекунства иностранных в Санкт-Петербурге 1797-1811 - Экспедиция государственного хозяйства, опекунства иностранных и сельского домоводства 1811-1837 - Департамент государственного хозяйства и публичных зданий 1838-1877 - Министерство государственных имуществ
Штаб-квартира	Российская империя, Саратов
Число сотрудников	в разное время от 7 до 30 человек

Саратовская контора иностранных поселенцев — орган исполнительной власти с местом нахождения в Саратове учрежденный 30 апреля 1766 года Екатериной II с целью управления переселенцами-колонистами из германских и иных западноевропейских государств, появившимися с 1764 года в России и расселившимися в Нижнем Поволжье. Упразднена окончательно 1 мая 1877 года.

История деятельности

Учреждение конторы

Подписание императрицей Екатериной II манифестов от от 4 декабря 1762 г. «О позволении иностранцам селиться в России и свободном возвращении русских людей, бежавших за границу» и 22 июля 1763 г. «О дозволении всем иностранцам, въезжающим в Россию, селиться в разных губерниях по их выбору, их правах и льготах» привело к появлению большого числа так называемых переселенцев-колонистов в основном из германских государств, большая часть из которых должна была быть расселена в Поволжье. Для управления процессами прибытия, обустройства, расселения иностранцев в Манифесте от 22 июля 1763 года предусматривалась деятельность в Петербурге на правах коллегии «Канцелярии опекунства иностранных». Канцелярия была учреждена указом императрицы от того же дня, что и последний указанный манифест. Президентом нового учреждения стал граф Орлов.

Активное заселение Поволжья привело Орлова к постановке перед императрицей вопрос о создании собственного исполнительного органа Канцелярии опекунства иностранных — Саратовскую контору. Таковая была создана Указом Екатерины II от 30 апреля1766 г. В своей деятельности Контора подчинялась непосредственно Канцелярии опекунства иностранных в Петербурге.

Контора должна была управлять колонистами до тех пор, пока они не освоятся на новом месте настолько, что на них можно будет распространить сложившиеся в России формы управления. В случае возникновения конфликтов иностранцев с местным населением Контора должна была улаживать их совместно с Саратовской воеводской канцелярией.

Первые годы работы

Управляющим органом конторы была коллегия (присутствие), состоящая из трех членов и возглавляемая Главным судьей или Главным заседателем. Постановления Конторы, как правило, принимались коллегиально.

В обязанности членов присутствия входило проведение периодических ревизий колоний, проверка деятельности избранных колонистами сельских старост — форштегеров и бейзицеров. Кроме членов присутствия, в штате Конторы состояли: казначей, секретарь, архивариус и регистратор. Конторе были подведомственны две межевые команды во главе со смотрителями, включавшие в свой состав офицеров-межевщиков и служащих: канцеляристов, подканцеляристов, копиистов. Промежуточным управленческим звеном между Конторой и колонистами были [www.rusdeutsch-panorama.ru/jencik_statja.php?mode=view&site_id=34&own_menu_id=3931 окружные комиссары], появившиеся в 1768 году и назначавшиеся и увольнявшиеся Канцелярией опекунства иностранных в Петербурге.

Первым Главным судьей конторы был назначен бригадир Иван Резанов. Его деятельность (как и всей Конторы) на этом посту вызывала много жалоб со стороны колонистов в Канцелярию опекунства иностранных. В декабре 1767 года Саратовская Контора Канцелярии опекунства иностранных произвела первую подворную, поименную перепись поволжских колонистов. В 1768 году была проведена работа по присвоению образованным немецким колониям официальных названий

С 1774 года Главным судьей конторы был действительный статский советник Михаил Михайлович Лодыжинский. В распоряжении Саратовской конторы на тот момент было несколько артиллерийских рот (всего 600 человек), подчинявшихся Главному судье, для охраны колоний.

В 1774 году конторой была проведена выборочная перепись по 17 немецким колониям с записью всех колонистов и членов их семей, а также с указанием на имеющийся скот и инвентарь. В этом же году едва ли не основным направлением деятельности конторы стала ликвидация последствий прохождения Пугачевских отрядов через некоторые немецкие колонии.

В 1775 году Екатериной II перед конторой была поставлена задача определять, кто из колонистов способен к хлебопашеству, а кто нет с той целью, чтобы первым помогать землей и деньгами, а вторым не препятствовать в выезде за границу (при уплате ими всех долгов) или помогать найти другую работу, чтобы погасить задолженность перед государством.

Контора, помимо общих дел по управлению и контролю за жизнью переселенцев-колонистов, занималась различными текущими жизненными вопросами людей: регистрировала сделки, давала разрешение на переезды, разрешение на браки, рассматривала споры между колонистами, выдавала различные письма и документы и т. п.

Упразднение конторы и последующее восстановление

Указом императрицы от 20 апреля 1782 года прекратили свою деятельность Канцелярия опекунства иностранных и её Контора в Саратове. Считалось, что свои функции они уже выполнили, приглашения новых колонистов не ожидалось, кроме того, содержание подобных учреждений достаточно дорого обходилось казне. Управление колониями переходило к губернским властям в соответствии с общим порядком управления в Российской империи. Ввиду многочисленных жалоб на произвол русских губернаторов и их чиновников Указом от 4 марта 1797 года колонии Поволжья, как и другие колонии России, были подчинены созданной при Правительствующем Сенате Экспедиции государственного хозяйства, опекунства иностранных и сельского домоводства. Тогда же была восстановлена и Саратовская контора опекунства иностранных. Согласно инструкции, утвержденной в этот же день, контора должна была управлять всеми колониями в Саратовской губернии, и была ответственна «за всё к колонии относящееся». Кроме того, конторе предоставили права суда по спорам между колонистами и относительно преступлений ими совершенных. Штат конторы устанавливался в 7 человек во главе с Главным судьей.

Деятельность с 1797 по 1877 годы

В ходе Министерской реформы Экспедиции государственного хозяйства опекунства иностранных и сельского домоводства перешла в ведомство Министерства внутренних дел и в 1811 году была переименована в Департамент государственного хозяйства и публичных зданий. С 1833 года Саратовская контора опекунства иностранных стала называться «Саратовской конторой иностранных поселенцев», а её руководитель — управляющим Конторы.
Непосредственно в колониях управление осуществляли окружные и сельские приказы. Промежуточным звеном между ними и Конторой были смотрители колоний. В соответствии с Указом от 12 декабря 1837 года было образовано Министерство государственных имуществ в ведение которого с февраля 1838 года была передана Саратовская контора иностранных поселенцев.

Положение Конторы опекунства иностранных было совершенно независимым от других губернских учреждений. Контора была равна в правах с высшими губернскими учреждениями. Нижние же чиновники губернии, как-то: городничие, исправники и другие — обязаны немедленно исполнять требования Конторы или его управляющего, когда требования эти относятся к их должностям

На 1864 год штат конторы насчитывал 23 человека: управляющий, три члена присутствия, секретарь, чиновник особых поручений, контролер, казначей, бухгалтер, два столоначальника, переводчик, архитектор (он же землемер), журналист, архивариус, три врача и пять смотрителей колоний.

За время существования Конторы с 1797 по 1877 год главными судьями и с 1833 года управляющими Конторы состояли следующие лица:

• 1797—1801 гг. Еремеев, Андрей Дмитриевич, действительный статский советник. Ранее был председателем Саратовской уголовной палаты и предводителем дворянства
• 1801—1803 гг. — В. Есипов, статский советник, бывший саратовский губернский прокурор
• 1803—1814 гг. — статский советник Федор Федорович Роггенбуке
• 1814—1833 гг. — коллежский советник Иван Кропотов
• 1833—1843 гг. — коллежский советник Бутягин
• 1843—1858 гг. — статский советник Алексей фон Фрезе
• 1858—1863 гг. — статский советник Леонтий Яковлевич Флесиер
• 1863—1866 гг. — действительный статский советник Федор Станиславович Лизандер
• 1866—1867 гг. — надворный советник Владимир Иванович Эттингер
• 1867—1869 гг. — действительный статский советник С.Н. Шафранов
• 1869—1877 гг. — статский советник Георгий Александрович фон дер Остен-Сакен

Окончательное упразднение конторы

Положением от 17 декабря 1866 г., утверждённым Александром II, начался процесс передачи управления немецкими колониями Поволжья в ведение российских государственных органов по крестьянским делам. Вместе с этим из компетенции министерства государственных имуществ вышла и Саратовская контора иностранных поселенцев. Данное учреждение сохраняло полномочия лишь в вопросах, касающихся церкви и школы.

4 июня 1871 года Указ императораАлександра II отменяет в Российской империи все привилегии колонистов, дарованные переселенцам Манифестом Екатерины II. Колонисты переходят под общее российское управление и получают статус поселян с теми же правами, что и у русских крестьян. Все делопроизводство в колониях переводится на русский язык.

В результате данных изменений отпала необходимость существования самой Конторы. Поэтому 17 января 1876 года министру государственных имуществ предоставлено упразднить Саратовскую контору об иностранцах. Министр счел возможным отсрочить упразднение Конторы до 1 мая 1877 года.

Критика деятельности Конторы

Контора на протяжении всего своего периода существования так и не смогла стать «лучшим другом» колониста. Злоупотребления чиновников конторы стали обычным делом, решением насущных проблем колонистов Контора в должной мере не занималась.

Так, Я. Е. Дитц отмечает в своей рукописи, что Контора не справлялась с возложенными на неё обязанностями по обустройству колонистов изначально. Согласно его сведениям, семена, инвентарь и скот выдавался поселенцам несвоевременно, выдаваемые же продукты были низкого качества, так что колонисты замерзали и голодали.

Традиционная халатность и беспечность наших чиновников пагубно отразились на судьбе колонистов и надолго задержали нормальное развитие колоний.

После восстановления Конторы в 1797 году положение несколько улучшилось. Но по-прежнему отмечался серьезный уровень злоупотребления властью и корыстной заинтересованности у чиновников Конторы. Многие из них были отстранены от работы и даже осуждены «за неисправное поведение» и «за причинение многих беспорядков по колониям и за ложные переводы на российский язык бумаг». А один из чиновников Конторы и автор сочинений по истории немецких колоний А. А. Клаус, характеризует своих сослуживцев как самодуров, казнокрадов, корыстолюбцев, лихоимцев, взяточников.

Архив конторы

Документы конторы представляют собой важный источник информации об истории немцев Поволжья.Большая часть документов Конторы со времени её основания по 1774 год погибла в августе 1774 года, когда Саратов был взят армией Емельяна Пугачёва. Часть документов, ранее отправленных по Волге в Астрахань, была потоплена после разграбления конторской казны крестьянами села Синенькие. На данный момент сохранившаяся документация конторы находится в Государственном архиве Саратовской области и включает в себя описи дел конторы, а также некоторые сохранившиеся дела. Часть материалов из фонда конторы была опубликована.

Здание конторы

В 1800 году здание конторы, находившееся на Михайло-Архангелькой площади Саратова сгорело. Новое здание Саратовской конторы опекунства иностранных поселенцев было построено в 1802 году под руководством известного архитектора Х. И. Лоссе. Простой дом, выполненный в классическом стиле, не имел каких-либо излишеств. Был расположен в Саратове, на улице Никольской (ныне — улица Радищева). Снесено в 1981 году. В настоящий момент на этом месте находится студенческое общежитие консерватории.

Ссылки

• [saratov.rusarchives.ru/putgaso/0001/f____180_.htm Характеристика фонда Конторы в Государственном архиве Саратовской области]
• [wolgadeutsche.net/lexikon/_Fuersorgekontor.htm Статья о Конторе на сайте, посвященном немцам Поволжья]
• [www.sgu.ru/files/nodes/9851/majer1.pdf Извлечения из журнала конторы опекунства иностранных поселенцев за 24 июля — 6 августа 1774 года, представленные в Канцелярию опекунства иностранных и содержащие сведения о мерах к обороне Саратова от нападения Пугачева]
• [forum.wolgadeutsche.net/viewtopic.php?f=4&t=1679&p=28933&hilit Выдержки из протоколов Конторы опекунства иностранных о жизни колоний в 1776 году]

См. также

• Поволжские немцы
• Поселения иностранцев в России

Отрывок, характеризующий Саратовская контора иностранных поселенцев

Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.