Саргон II

Саргон II аккад. ŠAR.RU.KI.IN<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Саргон II (справа) со своим наследником Синаххерибом (слева)</td></tr>
Ассирийский царь
722 — 705 до н. э.
Предшественник:	Салманасар V
Преемник:	Синаххериб
Смерть:	705 до н. э.(-705)
Род:	династия Новоассирийских царей
Отец:	Тиглатпаласар III

Саргон II (Шарру-кин II; аккад. ŠAR.RU.KI.IN, букв. «Царь истинный») — царь Ассирии приблизительно в 722—705 годах до н. э..

Саргон II, младший сын Тиглатпаласара III, вступил на престол после смерти своего старшего брата Салманасара V в 722 году до н. э., и был настроен вернуть Ассирии былое могущество. О периоде правления Саргона II сохранилось много глиняных документов.

В 722—719 годах до н. э. Саргон II был занят военными действиями на западе — в Сирии и Палестине, расчистил стратегически важные для Ассирии торговые пути в Малую Азию, а с 718 года до н. э. перенёс военные действия на север. Действия Саргона II всегда были тщательно подготовлены, в его резиденции, Дур-Шаррукине, сохранились клинописные таблички с разведывательными донесениями из Урарту.

Правление

Приход к власти

В своих надписях Саргон II ничего не говорит о своем отце. Из этого, а также из его имени Саргон (что значит «Царь истинный») — характерного для узурпатора, следует, что его права на престол были весьма проблематичны. Но по своим способностям он мало в чём уступал Тиглатпаласару III. Между тем, перед ним стояли трудные задачи. В Вавилонии захватил власть халдейский вождь Мардук-апла-иддин II. На севере Урарту оправилось от разгрома, учиненного Тиглатпаласаром, и вновь готовилось к активным действиям. В Сирии и Палестине возникла новая антиассирийская коалиция.

Неудачный поход в Вавилонию

Саргон II начал с внутренних дел. Он торжественно подтвердил и умножил древние привилегии городов и храмов, в том числе и в Вавилонии. Jlyfrj Мардук-апла-иддин II заключил союз с Эламом. Поход на Вавилонию, предпринятый в 721 году до н. э., окончился для ассирийцев плачевно. В сражении у Дера Саргон потерпел поражение от эламского царя Хумбан-никаша. Мардук-апла-иддин с войском поспешил на помощь своему эламскому союзнику, но к началу сражения опоздал. Вавилоняне прибыли только тогда, когда ассирийцы уже обратились в бегство. Однако союзники не сумели извлечь пользу из своей победы, город Дер по-прежнему остался под властью ассирийцев.

Разгром сирийских и палестинских княжеств

Зато в Сирии ассирийцы добились полного успеха. По свидетельству «Анналов Саргона II», в 721 году до н. э. взятием Самарии было завершено завоевание Северно-Израильского царства. 27 280 наиболее видных израильтян было переселено в Мидию и Месопотамию, а на их место были пригнаны арамеи и колонисты из Вавилона, Куту и др. городов. Страна обращена в провинцию, а в Самарии посажен ассирийский наместник. Находившийся в союзе с Израилем царь Хамата Илубиди (или Яубиди) вместе с Симиррой, Арпадом и Дамаском был разбит у Каркара в 720 году до н. э., взят в плен и казнён. Саргон II превратил в руины Хамат, сжег Каркар, а хаматскую территорию обратил в провинцию. В том же году при Рафии (несколько южнее Газы) потерпел поражение царь Газы Ганнон и пришедшее ему на помощь нубийско-египетское войско фараона Шабаки. Ганнон попал в плен к ассирийцам, Рафия была сожжена, египтяне отступили. Саргон покорил также арабские племена тамуд, ибабиди и др., примкнувшие к союзу. В 720 году до н. э. из Сирии ассирийцы вывели 90 000 человек.

Неудачная попытка взять Тир

Военные действия по отношению к Тиру носили несколько более трудный характер. Несмотря на то, что в распоряжение ассирийского царя поступил финикийский флот, предоставленный ему теми финикийскими городами, которые соперничали с Тиром, в составе 60 судов и 8 тысяч гребцов (Тир же имел только 12 кораблей), захватить островной город никак не удавалось. Попытка лишить Тир воды, подвозимой с материка, путём выставления гарнизонов у всех речек и колодцев в окрестностях Тира также не имела успеха. Тиряне стали копать колодцы на острове и собирать дождевую воду. Только после трёхлетней осады эта война в 720 году до н. э. закончилась миром. Ассирийцы так и не смогли взять Тир, но вероятно Элулай всё же согласился заплатить дань.

Помощь царю Манны

На третьем году своего правления (около 719 года до н. э.) Саргон II оказал военную помощь царю Манны Иранзу в его борьбе с царём Зикерту Метатти и царем Урарту Русой I. С помощью ассирийских осадных отрядов маннеи захватили крепости Шуандахуль, Дурдукка, Суккиа, Бала, Абитикна. Население и движимое имущество этих крепостей было забрано в Ассирию, а стены и территория переданы Иранзу.

Действия на юго-востоке Малой Азии

В 718 году до н. э. Саргон II подавил восстание на юго-востоке Малой Азии, где страны Шинухте, Хилакку и др. выступили в союзе с Урарту против Ассирии. Следует отметить, что после поражения, нанесённого Тиглатпаласаром III, урарты не выступали открыто против Ассирии, но путём тайных союзов и интриг подстрекали те или иные государства или провинции Ассирии к антиассирийским выступлениям. Киакки, царь Шинухте, потерпел поражение. Ассирийцы взяли в полон 30 колесниц, его самого и 7350 его воинов. Город Шинухта был отдан оставшемуся верным Ассирии царю Туны (антич. Тиана) Матти, а Хилакку Саргон отдал, в качестве приданого за своей дочерью Ахатабиши, царю Табала, сыну Хулли Амбарису.

Уничтожение царства Каркемиш

На пятом году правления (717 год до н. э.) Саргон II захватил Каркемиш и казнил последнего его царя Писириса. А союзник Писириса царь мушков (фригийцев) Мита (Мидас), поспешивший на помощь Каркемишу, был отброшен ассирийскими войсками на свою территорию. Территория царства Каркемиш была обращена в провинцию Ассирийской державы. Затем ассирийцы двинулись против городов Папа и Лаллукна, население которых подняло восстание, надеясь на поддержку страны Какме (какой-то народ севера). Но ассирийцы разгромили и переселили их в Дамаск.

Военные действия в Манне

В 716 году до н. э. против царя Манны Азы, сына Иранзу, восстали правитель Зикерту Метатти, правитель Аидии Телусина, правитель Уишдиша Багдатту и другие наместники, действующие, очевидно, по совету царя Урарту Русы I (ассир. Урсу). По-видимому, Азе ставился в вину союз с Саргоном II. Аза был схвачен и убит. Саргон немедленно выступил в поход. Он захватил 8 крепостей и 4200 жителей у Тулусины. Метатти бежал вместе со своими людьми в горы, но Саргон сжёг его столицу Парду, а также 23 города в его окрестностях. Также ассирийцам удалось схватить Багдатту. Саргон приказал содрать с него кожу и выставить его труп на обозрение маннеям. На престол Манны был посажен Уллусуну, другой сын Иранзу.

Однако, окружённый сторонниками антиассирийской партии, Уллусуну немедленно отложился от Ассирии и пытался заключить союз с Урарту. Он уступил Русе I двадцать две крепости, по-видимому, в пограничной с Ассирией полосе, и втянул в антиассирийское выступление правителей пограничных с Ассирией долин в верховьях Малого Заба; Итти, правителя Аллабрии и Ашшурле, правителя Караллы. В ответ на это Саргон II захватил столицу Манны Изирту и две важнейшие центральные крепости Зибие и Армаит. Уллусуну сдался на милость победителя и (поскольку он, видимо, принадлежал собственно к ассирийской партии и действовал до сих пор по принуждению своих приближённых) был возвращён на царство. Что касается Итти и Ашшурле, то первый был сослан со своей семьёй в ассирийские владения, а со второго была живьем содрана кожа, а его область была причислена к ассирийской провинции Замуа (Луллуме). Два пограничных района — Никсамма и Шургадиа — были захвачены ассирийцами, отделены от Манны и присоединены к ассирийской области Парсуа.

Создание провинции Кишессу

Затем Саргон II продолжил поход далее на юго-восток, в районы слабо контролируемые Манной или вовсе ею не контролируемые. В анналах Саргона говорится о захвате крепости Кишессу в верхнем течении Кызыл-узена и взятии в плен её правителя Бел-шарр-уцура («Владыка, храни царя»), а крепость была переименована в Кар-Нинурта («Крепость Нинурты»). Здесь была воздвигнута стела Саргона и поставлен гарнизон во главе с областеначальником. Таким образом, была создана новая ассирийская провинция Кишессу, к которой были присоединены также изъявившие покорность области Бит-Сагбат, Бит-Хармали, Бит-Умарги и крепости Хархубарра, Киламбати и Армангу.

Создание провинции Хархар

Между тем жители крепости Хархар изгнали своего «владыку поселения» по имени Кибаба и обратились к Тальте, царю Эллипи с просьбой принять их в подданство. Продолжая поход, Саргон II занял Хархар и увёл его жителей в плен, а на место прежних жителей были поселены переселенцы, по всей видимости, израильтяне. Хархар был сильно укреплён и сделан центром ассирийской провинции, включавшей также Область Верхней Речки, или Арензешу (Аразиаш или же Эрензиаш других текстов), Область Нижней Речки, или Бит-Раматуа (точнее было бы Бит-Раматеа, то есть «Династия Раматеи») и области Урикату, Сигрис, Шапарда (или Сапарда) и Уриакку.

Выступление мидян

В 715 году до н. э., на седьмом году правления Саргона II, восстал один из весьма многочисленных мелких мидийских правителей по имени Дайаукку (греч. Дейок). Ассирийские источники называют Дайаукку наместником царя Манны. Видимо, Дайаукку первоначально и вправду поставил своё новое, ещё совсем небольшое и слабое государство под покровительство могущественной в то время Манны. После захвата Саргоном в 716 году до н. э. крепостей Кишессу и Хархара и создания там двух ассирийских провинций, от области, которой управлял Дайаукку, была отрезана значительная часть территории. По-видимому, в его руках осталась лишь небольшая часть долины Кызыл-Узена выше Мианэ. Дайаукку стало ясно, что покорный ассирийцам царь Манны Уллусуну не является опорой и защитой его государства. На это указывал ему и урартский царь Руса I, начавший, между тем, военные действия против Уллусуну в качестве карательного мероприятия за его переход на сторону ассирийцев. Анналы Саргона сообщают, что ещё в 716 году до н. э. Руса, заняв 22 маннейские крепости, побудил Дайаукку к отпадению от Манны, причем Дайаукку послал Русе своего сына в качестве заложника и представителя.

Саргон II громит мидян и их союзников

В 715 году до н. э. Саргон II предпринял поход в Манну, отнял эти двадцать две крепости у Урарту и присоединил их к Ассирии. После чего он двинулся против Дайаукку, захватил его в плен и вместе с семьей сослал в Сирию, в Хамат (ассир. Аматту). Продолжая наступление вниз по Кызыл-Узену, Саргон вступил в Андию (или Мисианду), владение Телусины, бывшего в союзе с Русой ещё, по крайней мере, с 719 года до н. э. Отсюда было уведено в плен 4200 человек и много скота. Для того чтобы подчеркнуть своё верховенство над всей восточной территорией, Саргон воздвиг в столице Манны Изирте своё изображение.

Тем временем началось большое восстание в только что покоренной провинции Хархар. Это восстание, по-видимому, было делом рук мидийского племенного союза и, возможно, поддерживалось из Эллипи. Оно перекинулось на соседние провинции, в том числе на Бит-Хамбан и Намар. В числе восставших областей Саргон II упоминает Бит-Сангибути, Уриакку (Уриангу), Сигрис, Шапарду и Уппарию. Ассирийские войска двинулись против восставших. В областях Верхней и Нижней Речки им удалось взять несколько крепостей; из них четыре: Кишешлу, Киндау, Анзариа и Бит-Багайа были переименованы в Кар-Набу («Крепость Набу»), Кар-Син («Крепость Сина»), Кар-Адад («Крепость Адада») и Кар-Иштар(«Крепость Иштар»), и там были размещены постоянные ассирийские гарнизоны. Вновь занятая крепость Хархар также была очень сильно укреплена, «для покорения Мидии», как сообщают анналы. В области Бит-Хамбан была взята крепость Кимирра, и свыше 2530 человек было уведено в плен. Однако Саргону в Мидии так и не удалось подчинить захваченные им территории, так как были подчинены другие провинции. Местные правители остались сидеть в своих владениях в пределах провинции и обязались лишь платить Ассирии дань.

Саргон II задумывает расправиться с Русой I

Узнав о том, что весной 714 года до н. э. орды киммерийцев нанесли жесточайшее поражение урартскому царю Русе I, Саргон II решил воспользоваться сложившейся обстановкой и вытеснить урартов из Приурмийского района. Начавшийся в июне того же года 8-й поход Саргона был задуман как карательная экспедиция против союзников Русы — Зикерту и Андии, всё ещё не приведенных к покорности. В начале похода Саргон вступил в маннейскую область Сурикаш. Сюда была доставлена дань Манны самим царём Уллусуну с советниками и приближёнными. Затем ассирийцы прошли через владения маленького зависимого царства Аллабриа (в верховьях Малого Заба), где Саргон получил дань конями и скотом со своего ставленника Бел-апал-иддина («Владыка даровал наследника»), заменившего смещённого два года назад Итти. Потом Саргон перешёл в ассирийскую область Парсуа, возможно, для того, чтобы создать ложное представление о своих истинных намерениях. Сюда Саргону была доставлена дань от «владык поселений» с ранее покорённых Ассирией территорий в Мидии и областей, непосредственно примыкавших к ним. Поименно текст называет 26 правителей, причём список возглавляет Тальта, царь Эллипи. Они доставили Саргону коней, мулов, рогатый скот и двугорбых верблюдов.

Обходной манёвр

Создавалось впечатление, что Саргон II собирается повторить поход на Центральную Мидию, но намерения его были совершенно иными. Из Парсуа ассирийский царь перевалил через горы и вступил в маннейскую область Миссу (Месу). Здесь, согласно предварительной договорённости, в крепости Зирдиакка (Сирдакка, Дурдукка) его поджидал Уллусуну, подготовивший продовольственные склады и доставивший «дань» — коней и скот для ассирийского войска. В совещании с Уллусуну, Саргон, якобы по просьбе маннейского царя, обещал начать поход против Урарту, с целью возвратить Манне утраченную ею территорию на южном и западном берегах озера Урмия. Затем был устроен пир в честь Уллусуны и маннеев, причём царь Манны, хотя и был посажен ниже Саргона, однако выше, чем когда-то его отец Иранзу. Это было равносильно признанию Манны союзной державой. Здесь же были получены запоздавшие умилостивительные дары от правителей двух крепостей Гизильбунды — Зизи из Аппатара и Залая из Китпата, расположенных на границе с Парсуа.

Однако, несмотря на обещание начать войну с Русой I, а может быть опять-таки, чтобы ввести неприятеля в заблуждение, Саргон II продолжил путь из Зирдиакки по южной и юго-восточной окраине Манны, направляясь против Зикерту. В маннейской крепости Панзиш, пограничной как с Зикерту, так и с Андией (по-видимому южнее Мианэ) была создана продовольственная база похода. Затем Саргон вступил в область Лукане, на территории царя Зикерту Метатти. Метатти применил старую тактику, оставив свою резиденцию, крепость Парду, он укрылся на горе Уашдирикка. Однако он не ограничился этим, а срочно бросил свои воинские силы на соединение с Русой, который тем временем, услышав о намерении Саргона углубиться в страну Зикерту, спешил с запада с целью отрезать его с тыла и разгромить. Возможно, что отход Метатти на гору Уашдирикку и занятие обороны там, было отвлекающим маневром, целью которого было задержать Саргона и дать возможность собраться силами антиассирийской коалиции.

Разгадав этот манёвр, Саргон II опрокинул заслон, оставленный Метатти на перевале через Уишдирикку, разгромил 13 зикертских крепостей, после чего резко повернул на запад на занятую урартами маннейскую область Уишдиш (район Мараге). В Уишдише Саргон получил от своего агента царька Аллабрии Бел-апал-иддина подтверждение о приближении войск Русы I. С целью выиграть время Саргон, не дожидаясь подхода основной части своих войск, двинулся на врага в сопровождении всадников и отряда Син-ах-уцура («Син, брата храни») своего близкого друга, которому впоследствии Саргон построил дворец в Дур-Шаррукине, рядом со своим дворцом.

Разгром армии урартов

Ничего не подозревавший о приближении Саргона II, Руса I встал лагерем на горе Уауш (г. Сахенд к северу от Мараге) в стране Уишдиш. Саргон внезапно, среди ночи напал на лагерь урартов и разбил их наголову. Урарты понесли огромные потери, много всадников и знатных урартов попало в плен. Сам Руса, как говорится в тексте, бросил свою боевую колесницу и был вынужден спасаться верхом на кобыле. После разгрома урартов ассирийцы подвергли разорению область Уишдиш, многие поселения были разрушены и сожжены. Затем, сломив сопротивление мощной пограничной крепости Ушкайа (урартск. Ашкайа), расположенной на горе Маллуа (г. Кухе-Айнахлы), стены которой в основании достигали 8 локтей (4 метров) толщины, а также уничтожив 115 окрестных поселений, Саргон вступил в область Суби (восточное побережье озера Урмия), где разводились верховые лошади для урартской конницы. Область Суби была началом пределов Урарту, хотя, судя по характеристике Саргона, урартским владением она стала сравнительно недавно, ибо с одной стороны «люди, живущие в этой области, во всем Урарту не имеют равных в умении обучать коней для конницы», но с другой, эта область — «Суби, которую люди Урарту называют страной маннеев». Здесь была захвачена и разрушена крепость Аниаштаниа, с конюшнями урартского армейского резерва конницы, вместе с 17 окрестными поселениями, а также двойная крепость Таруи-Тармакиса (вероятно, Тебриз), в стране племени делийцев (предположительно предков талышей), также база урартского резерва конницы.

Саргон II двигается вдоль берега озера Урмия

Из Суби Саргон II прошёл в большую область Сангибуту, состоявшую из трёх стран: Улху, Бари и собственно Сангибуту (не смешивать с Бит-Сангибути в западной Мидии). Эта область располагалась на восточном берегу Урмии, на территории долины р. Аджи-чай. Наиболее важным городом этой области был Улху (в районе г. Меренд), охраняемый крепостью Сардуризурди. Города были обнесены высокими стенами (120 рядов кирпича, то есть около 14 метров). В Улху имелся дворец урартского царя. Жители области, предупрежденные сигнальными огнями, поспешили укрыться в горах, а ассирийцы, захватив Улху, предали все страшному разгрому. Описывая разорение этой страны, Саргон впервые начинает подчёркивать уничтожение садов и, главное, каналов, в сооружении которых урарты славились особым умением. Эта территория была, по-видимому, урартской со времен Минуа и за 100 лет мирного владения ею урарты превратили её в цветущий край, описанный Саргоном с нескрываемым восхищением, но уничтоженный им в «ярости сердца».

Армарили, следующая по маршруту Саргона II страна, находящаяся в горах между озёрами Урмия и Ван, была уже коренной территорией Урарту. Ассирийцы взяли здесь Арбу, город отца Русы I, Риар, город Сардури и ещё 7 укреплённых городов, где помещались гарнизоны и жили родственники урартского царя. Все эти города по приказу Саргона были сровнены с землей. Затем ассирийцы вступили в страну Айаду, в которой было «30 городов, расположенных на берегу волнующегося моря» (то есть в юго-восточном углу озера Ван). Описывается захват городов Аргиштиуна и Каллания. После чего ассирийцы перешли реки Аллурну, Каллания и Кинайа и прибыли в крепость Уаиаис (Уаси) в стране Уаза, границе владений Урарту. Царь следующей по маршруту Саргона страны — Хубушкии, Ианзу, не посмел сопротивляться ассирийцам и в своей царской резиденции г. Хубушкин принёс Саргону богатые дары — лошадей, крупный и мелкий рогатый скот и т. д.

Нападение на Мусасир

Возмутившись тем, что Урзана, правитель Мусасира (по-ассирийски — «Нора змеи», урартское же название этого города было Ардини) не принёс податей и не прислал гонца, чтобы приветствовать его, Саргон II отпустил основную часть войска в Ассирию, а сам с тысячей воинов через труднодоступные перевалы подступил к Мусасиру. Урзана бежал в горы, оставив в городе свою семью. Ассирийцы захватили в плен 6110 человек, в том числе жену, сыновей и дочерей Урзаны, а также большие стада скота. Во дворце Урзаны Саргон захватил 34 таланта 18 мин (1040 кг) золота. 167 талантов 2,5 мины (5060 кг) серебра, чистую медь, свинец, сердолик, лазурит и несметное количество драгоценных камней. А в храме почитаемого всеми уруртами бога Халди было захвачено, вероятно, значительное количество золота (точная цифра не сохранилась), 162 таланта и более 20 мин (ок. 5 тонн) серебра, более 109 т меди в слитках. Захваченные ассирийскими завоевателями запасы золота, серебра и меди были не только в виде слитков, но и изделий из этих ценных металлов. Особенно замечательны, судя по описанию ассирийцев, были 6 золотых щитов (5 талантов 12 мин золота, то есть более 150 кг), украшенных головами оскаленных собак, и 12 серебряных щитов с изображением голов дракона, льва, тура. Удивляет необычайное множество бронзового оружия: 25 212 бронзовых щитов, 1514 копий из бронзы, 305 412 мечей и кинжалов, не говоря уже о других предметах вооружения. Видно, муцацирский храм был хранилищем уже устаревшего и более не используемого бронзового оружия. Наряду с бронзовым оружием ассирийцами было захвачено множество бронзовых сосудов. Особенно выделялись своими размерами три больших бронзовых котла с крышками, вмещавших 50 мер (1312 литров) жидкости и грандиозный бронзовый бак вместимостью в 80 мер (около 2100 литров), наполненный вином, использовавшимся урартскими царями для возлияния богу Халди. Что касается более мелких бронзовых сосудов храма, то они исчислялись сотнями. Кроме того, было захвачено несколько статуй из бронзы, например статуя Сардури, отца Ишпуини, статуя Русы I и др. Также были вывезены изображения бога Халди и его супруги богини Багмашту.

Самоубийство Русы I

Такое богатство скромной и зависимой от Урартского царства области отнюдь не являлось результатом её экономического развития. Источники все время подчеркивают щедрость урартских царей в отношении наиболее почитаемого религиозного центра — Мусасира, который к тому же, по-видимому, играл роль запасного казнохранилища. Вполне возможно также, что Руса I, ожидая вторжения Саргона II в центральную часть своего государства, перевёз царскую казну в Мусасир. Может быть, именно это обстоятельство и толкнуло Саргона на чрезвычайно трудный поход через лесистые горы. Как гласят ассирийские летописи, Руса, узнав о падении Мусасира, окончил жизнь самоубийством, бросившись на кинжал. Царство Мусасир после этого было включено в состав соседней провинции Государственного Глашатая и потеряло самостоятельность. Всего за время 8-го похода Саргона урарты потеряли 430 крупных поселений в 7 областях своего царства.

Поход в Мидию

В 713 году до н. э. Саргон II предпринял свой 9-й поход, на этот раз в Мидию. Поводом послужило восстание в области Каралла (в одной из долин в верховьях Малого Заба), где жители изгнали ассирийского ставленника и поставили над собой царём Амиташши, брата Ашшурле, казнённого Саргоном в 716 году до н. э. Ассирийцы разгромили жителей Караллы, 2200 человек было взято в плен, бежавшие Амиташши и его приближённые были пойманы и казнены. Затем, вступив в Эллипи, Саргон утвердил царя Тальту (или Дальту) на престоле, что было необходимо, так как ассирийская ориентация последнего вызвала возмущение его подданных, в том числе и знати. Отсюда ассирийское войско двинулось вглубь Мидии. Плохо сохранившийся текст в качестве захваченных областей перечисляет: Уриакки, Уппурия, Сигрис, Агази, Амбанда, Бустис, Апсахутти, Парнуатти и др. Уриакки и Уппурия (Уппария, может быть также Нипария у Тиглатпаласара III) известны из других текстов, обе они входили в провинцию Хархар. Другой текст Саргона подтверждает, что области Агази и Амбанда принадлежат к числу областей «мидян у пределов Ариби Востока» то есть далеко на Востоке, у пустыни Дешт-и-Ковир). Там же, видимо, находилась и область Бустис. А такие названия, как Апсахутти, Парнуатти и др. незнакомые по другим текстам, видимо, локализуются восточнее Эллипи. Всего по текстам Саргона он получил дань с 45 мидийских вождей.

Походы на запад в области Табала

На западе Саргон II предпринял ряд походов в область Тавра с целью одновременно и обеспечить свой фланг, и овладеть «железным путём». Саргон как бы пытался вбить широкий клин между двумя своими врагами Фригией (мушками) и Урарту.

В 713 году до н. э. против Саргона II выступил муж его дочери, царь Табала Амбарис. Опираясь на царя мушков (фригийцев) Миту (Мидаса), Амбарис попытался избавиться от опеки ассирийского царя. К восстанию Табала примкнул также царь Мелида Гунзинану. Саргон совершил поход на запад. Царь Мелида Гунзинану был изгнан из своей страны, а на его место ассирийский царь посадил некого Тархунази. Затем ассирийцы вторглись в Табал. Царь Амбарис потерпел поражение, был взят в плен и вместе с семьей, своими приближёнными и 100 колесницами увезён в Ассирию. Территория Табала была разделена на две провинции: Бит-Буруташ и Хилакку. Инцидент с Митой, который в 713 году до н. э. захватил ряд крепостей ассирийской провинции Куэ, быстро закончился миром. С северо-востока на мушков стали наступать киммерийцы, и это заставило Миту вернуть захваченное и подумать о собственной защите.

Десятый поход Саргона II

В 10-й год правления Саргона II (712 год до н. э.) восстал посаженный самим Саргоном в предыдущем году царь Мелида (Комману) Тархунази. Саргон завоевал страну Комману до крайних пределов и разгромил столицу Тархунази город Мелид. Тархунази бежал в г. Тиль-Гаримму (в Библии Тогарма, современный Герюн, выше Малатии на реке Тохма-Су), но ассирийцы захватили и этот город. Тархунази был схвачен, закован в железные цепи и вместе со своими женой, сыновьями, дочерьми, а также с пятью тысячами пленных воинов был отправлен в Ашшур. Саргон заново заселил Тиль-Гаримму людьми из стран, завоёванных ранее. Страна Комману была обращена в провинцию, и там был посажен ассирийский областеначальник. На границе Комману было заложено 10 сильных крепостей. Кроме того, Саргон основал города-крепости Лухсу, Бурдир, Анмурру, Андурсалиа и др., на границе с Урарту, а города Уси, Усиан, Уаргин основал на границе со страной мушков (Фригией). Также были основаны крепости и на других границах державы.

Одиннадцатый поход Саргона II

В 711 году до н. э. царя Гургума Тархулару убил его сын Муталлу и сел на престол, без ведома ассирийского царя. Ассирийцы немедленно предприняли поход на город Маркасу (современный Мараш) — столицу Гургума. Муталлу, его сын и их родственники были взяты в плен. Золото, серебро и имущество его дворца были вывезены в Ассирию, а население Гургума было переселено в новое место. Гургум был обращён в ассирийскую провинцию.

В том же году против Ассирии образовалась большая коалиция на юге восточно-средиземноморского побережья, центром которой стал Ашдод. В эту коалицию кроме Ашдода вошли Эдом, Моав, и Иудея. Коалиция заключила также союз с Кушито-Египетским царством и к фараону Шабаке участники восстания послали свои почтительные дары. Попытка ассирийцев устроить в Ашдоде дворцовый переворот и привести к власти брата местного правителя вызвала ещё большее возмущение. Ассирийский ставленник был свергнут и на трон возведён простой воин Иамани. Однако Саргон II захватил Ашдод. Иамани бежал к своему союзнику в Египте, но был выдан фараоном ассирийцам. Ашдод стал ассирийской провинцией. Кроме того, Саргону принесли свои дары фараон Египта, царица северо-восточных арабов Шамси и царь Сабы Итаамар (или Ятаамар) в виде золота, благовоний, лошадей, верблюдов, охотничьих собак, экзотических зверей.

Поход в Вавилонию

В 710 году до н. э. Саргон II двинул свои войска на юг, в Вавилонию. Одна группа войск захватила территории между Эламом и Вавилоном. Саргон подарил сбор дани с этой новообразованной области храму Мардука в Вавилоне, что вызвало активную поддержку ассирийской армии со стороны вавилонян и других городов Вавилонии. Другая группа разбила под Вавилоном Мардук-апла-иддина II и захватила Вавилон. Мардук-апла-иддин II бежал в свои исконные земли, в халдейскую область Бит-Якин на юге Вавилонии.

В 709 году до н. э. Саргон II вторгся в эту область, захватил столицу Мардук-апла-иддина Дур-Якин и освободил из тюрем вавилонян, посаженных туда халдейским вождём. 90 тысяч халдеев было выселено в Ассирию, но самому Мардук-апла-иддину удалось ускользнуть от ассирийцев и укрыться среди недоступных болот Приморья. Вавилонской знати были возвращены конфискованные земли. Вавилон, Сиппар, и Ниппур получили обратно свои привилегии и автономию. Такие же или несколько меньшие права были предоставлены ещё девяти вавилонским городам (Ашшур и, кроме того, Харран получили привилегии ещё при вступлении Саргона на престол). Саргон короновался царём Вавилона. Своего наследника Синаххериба Саргон женил на знатной вавилонянке. Своими действиями Саргон давал понять, что он действует не как захватчик, а как освободитель Вавилона.

Поход против царя мушков Миты

В том же 709 году до н. э., управившись с вавилонскими делами, ассирийцы развернули наступление против царя мушков Миты, хотя и ограниченными силами — войском наместника Куэ. Были захвачены города, крепости, пленники и большая добыча. Мита, которого теснили и киммерийцы и ассирийцы, выразил, наконец, покорность Саргону II и принёс дань. В этот же год, обеспокоенные усилившемся наступлением греков-ионийцев на Кипр, киприоты направили посольство в Вавилон к Саргону. Надпись Саргона рассказывает: «Семь царей кипрских, обитающих за 7 дней пути среди моря, неизвестные даже по именам его предкам, услышав о его подвигах, поразились и привезли в Вавилон ему дары: золото, серебро, мебель из дорогих пород дерева». В знак того, что он берёт их под своё покровительство, Саргон вручил им стелу со своим изображением и описанием деяний. Это был как бы пограничный знак пределов ассирийского владычества на западе.

Полное покорение Куммуха

На четырнадцатом году своего правления (708 год до н. э.) Саргон II выступил против царя Куммуха Муталлу, который, готовя восстание против Ассирии, снова заключил союз с царём Урарту Аргпшти и прекратил поставку дани. Муталлу потерпел поражение, бежал, но был найден и казнён. Ассирийцы покорили город Куммух и ещё 62 укреплённых города этой страны. Жена Муталлу, его сыновья, дочери и большая часть населения Куммуха были уведены в Ассирию, а опустевшие территории были заселены заново. Куммух был последним более или менее самостоятельным царством на пути к горам Тавра, богатым железом.

Разгром Эллипи

В 706 году до н. э. ассирийцы предприняли поход в Эллипи. Преданный ассирийцам царь Эллипи Тальта к этому времени умер и против фаворита ассирийцев Аспабары выступил его сводный брат Нибэ, опиравшийся на помощь эламского царя Шутрук-Наххунте II. Саргон II послал против Эллипи войска семи областеначальников. Нибэ с 4500 эламскими лучниками заперся в крепости Марубишту, но крепость была взята, и в ней был размещён ассирийский гарнизон.

Постройка Дур-Шаррукина

В 717 году до н. э. Саргон на месте деревушки Магганубба, несколько северо-восточнее Ниневии, заложил свою новую резиденцию Дур-Шаррукин («Крепость Саргона»). В 707 году до н. э. строительство новой столицы было закончено. Там был построен великолепный царский дворец на искусственной террасе, обложенной кирпичом, храмы богам и семиэтажный зиккурат высотой 43 метров. Тщательно спланированный город был окружён стеной семикилометровой длины и высотой 20 метров. Ширина стены была так велика, что по дороге, которая проходила по ней, вокруг всего города могли скакать в 7 рядов колесницы, не задевая друг друга. Через каждые 27 метров над стеной возвышалась четырёхугольная башня высотой 24 метров. 22 ташриту (сентябрь—октябрь) 707 года до н. э. город был освящён и статуи богов заняли свои места в новых храмах.

Смерть Саргона

17 лет своего правления Саргон II провёл в беспрерывных войнах, сильно расширив пределы Ассирийской державы. Согласно ассирийским источникам, царь был убит при неясных обстоятельствах во время похода на Табал в 705 году до н. э. «Список эпонимов» добавляет, что Саргон II был убит из-за некого кулуммийца Эшпаи в своём военном лагере.

Литература

• Якобсон В. А. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000002/st02.shtml Новоассирийская держава] // История древнего мира / Под редакцией И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свенцицкой. — Изд. 3-е, испр. и доп. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1989. — Т. 2. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000002/index.shtml Расцвет древних обществ]. — 572 с. — 50 000 экз. — ISBN 5-02-016781-9.
• Саргон II // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20110322175806/hworld.by.ru/text/assir/sargon.html Анналы Саргона II]
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

Новоассирийский период
Предшественник: Салманасар V	царь Ассирии ок. 722 — 705 до н. э.	Преемник: Синаххериб
Предшественник: Мардук-апла-иддин II	царь Вавилона ок. 710 — 705 до н. э.

Отрывок, характеризующий Саргон II

«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.