Сарепта-на-Волге

Сарепта-на-Волге
Sarepta
Сарепта на карте 1874 года
48°30′43″ с. ш. 44°32′59″ в. д.48.512194° с. ш. 44.549917° в. д. / 48.512194; 44.549917
Город:	Волгоград
Административный район города:	Красноармейский район
Дата основания:	1765 год
Год включения в черту города:	1931 год

Сарепта-на-Волге — бывшая немецкая колония, ныне входящая в состав Волгограда.

Основание

В связи с колонизацией Нижнего Поволжья переселенцами из Германии царским манифестом от 22 июня 1763 г. земли от Саратова вверх и вниз по Волге были объявлены свободными и удобными к заселению. В период с 1763 по 1766 г. в Поволжье прибыло и расселилось 6342 семейства немцев-колонистов. В 1765 г. на правобережье ниже Царицына, на плато Ергенинских высот, образовалась небольшая колония Сарепта. Сюда прибыло из Верхней Лужицы (Саксония) 50 гернгутеров обоего пола, поселенных в этом районе на особых условиях.

Родоначальниками этой общины были табориты, последователи Яна Гуса, которых изгнали из Чехии (Богемии) и Моравии, а в 1456 году в Польше они образовали евангелическое братство («Богемские братья»). За период Тридцатилетней войны в Европе их почти полностью истребили. В начале XVIII века идея «Богемских братьев» получила развитие в Германии где им оказывал покровительство Николаус Людвиг Цинцендорф. В 1722 году он купил имение Бертельсдорф и землю. Именно на этой земле стали собираться не только Богемские братья, но и люди из других сект подвергаемых преследованиям. Новое поселение назвали — Гернгут (Хернхут), а соответственно общину — гернгутской братской общиной.

Главная цель общины изначально было миссионерство среди язычников, где не было миссий других исповеданий.

Сарептским колонистам было отведено 5870 десятин лучшей земли, выдана денежная ссуда в 48 748 рублей с долголетней рассрочкой и разрешено собственное управление.

Натуралист Самуил Георг Гмелин, посетив Сарепту в 1771 году, назвал её «истинным украшением как Царицынского уезда, так и всей Астраханской губернии» и отметил, что колонистам «мало помогают соседи»:

Царицынские жители вообще беспорядочны, беспокойны, немиролюбивы и неприятельские мысли имеющие, обижают они сарпинских жителей, когда и где могут. При закупке привозимых на российских судах товаров они им всегда препятствуют. За участие, кое сарпинские жители вместе в ними в Сарпинском острове имеют, затевают непримиримые ссоры, и рыбная ловля в реке Сарпе, которую они у сарпинцев отнять хотели, всему сему ясным доказательством быть может.

К 1774 г. число колонистов Сарепты достигло 196 человек. Сарепта представляла собой не просто населенный пункт, а была городком-крепостью. Она с трех сторон прикрывалась глубоким рвом, валом с рогатками, её гарнизон располагал шестью батареями. Из Царицына ей было выделено 12 пушек и 20 солдат. Гарнизон жил в казарме и сменялся из Царицына.

Льготы переселенцам

Колонисты на 30 лет освобождались от всяких податей и повинностей, кроме акцизных пошлин, от рекрутского набора, за ними сохранялось право свободного выезда за границу, с отдачей пятой части всего нажитого в казну в случае выезда навсегда. Также были гарантированы: свободное отправление веры; земли лучшего качества; собственное управление колонией и судопроизводство; свобода торговли и заведения фабрик и заводов; свобода винокурения; невозбранное пользование рыбными и звериными ловлями.

Большой пожар

Пожар 1823 г. истребил почти всю деревянную Сарепту: 37 жилых и фабричных домов, церковь, около 100 надворных и хозяйственных построек, 350 человек лишились работы и жилища, все ремесленные и промышленные производства прекратились. Убытки составили 600 тыс. руб. Вскоре после пожара на скорую руку восстановили до двадцати жилых помещений и аптеку, а также пустили в ход столярную мастерскую и кирпичный завод, крайне необходимые для проведения строительства поселка.

Промышленность

Колонисты проявили большую предприимчивость в хозяйственных делах. В описании Саратовского края за 1782 г. о Сарепте говорится, что в ней находятся всякие мастерства, а особливо фабрики бумажных полушёлковых платков, кожевенный завод, пильная и крупичатая мельницы и лавки со всякими товарами.

По данным за 1804 год в Сарепте уже имелось 25 ткацких и вязальных станков, а по ведомости за 1814 год значилось 5 общественных и 3 частных бумажных мануфактуры, включая и трикотажное производство с 58 станками и 66 наёмными рабочими. Они выпустили в 1814 г. 28 269 штук полушёлковых платков и 16 344 аршина сарпинки. Новую бумажную ткань — сарпинку, пользующуюся большим спросом, Сарепта стала выпускать с 1810 года.

Предприимчивые колонисты организовали в Сарепте ручное производство шёлковых головных платков, которые находили широкий сбыт. Успешное развитие мануфактур в Сарепте обязано в первую очередь применению на них вольнонаемного труда, и конечно благодаря тем льготам, которыми пользовались колонисты, освобождённые от многих пошлин и налогов.

Сарепта стала первой разводить отечественную горчицу. В 1798—1799 гг. Вольное экономическое общество России прислало в Сарепту семена для пробного посева. В 1801 г. в Сарепте был устроен Контрадом Нейтцем ручной маслобойный аппарат, и впервые образцы полученного масла и порошка отправлены в Петербург. Отзывы о первой горчичной продукции пришли похвальные. Вначале семена горчицы выдавались крестьянам бесплатно, с обязательством возвратить их из урожая, а полученный урожай у крестьян закупался. Горчица не сразу стала продовольственной культурой, вначале она употреблялась как лекарство против болезней.

В 1807 г. был построен Сарептинский горчично-маслобойный завод, немного позже — ещё один. Это были первые заводы в России по переработке горчицы.

Помимо горчичных в Сарепте действовали пивоваренный, свечной и мыловаренный заводы, пекарня с пряничным и кондитерским производством, паровая химическая лаборатория по производству водки, эфирно-горчичного масла и других продуктов, кожевенный, горшечный и кирпичный заводы, слесарные, кузнечные, ткацкие, чулочные и другие мастерские.

Большой популярностью пользовался «сарептинский бальзам». Известность он получил с 1830 г., когда повсюду свирепствовала холера, уносившая тысячи жизней, а в Сарепте не было ни одного заболевания.

Широкую известность имела и Сарептинская табачная фабрика. Сырьё она получала со своей табачной плантации и из США. Это была единственная табачная фабрика, на которой приготовлялся табак от низших до высших сортов. Фабрика действовала до 1870 г.

Кроме того, жители Сарепты занимались набивкой чучел из птиц, поставляли их во многие страны. Большим спросом пользовались «сарептинские пряники», приготовляемые на нардеке.

Сельское хозяйство

В 1843 году в Сарепте состоялась первая в Нижнем Поволжье посадка картофеля. Местные жители называли картофель «чертово яблоко», считали грехом его разведение и употребление, вплоть до картофельного бунта. Те, кто шел против предрассудков, назывались «водитель картофеля».

Первым «водителем картофеля» Царицына был владелец горчичного завода А. И. Кноблох; в 1842 году он получил задание от Астраханского губернатора Тимирязева на разведение картофеля. После уговоров один из крестьян согласился взять меру картофеля в подарок, посеял, и остался доволен: «картошка уродилась добрая и ребятишкам понравилась, они её в золе жарили и ели». Следующие партии клубней на разведение Кноблох давал тоже бесплатно, но с условием возврата такого же количества картофеля осенью. Так с каждым годом картофель завоевал столы Царицына и стал вторым хлебом.

Дом Сарептского общества в Петербурге

Для приезжавших в столицу из этой колонии по делам гернгутерам Императрица подарила угловой трехэтажный особняк, получивший название «Дом Сарептского общества».

Дом был в 1766 году выкуплен Екатериной II у надворного советника, бывшего военного хирурга Кёлера, и подарен Сарептскому обществу. В 1854 году перед домом был рынок Сарептского общества. Благодаря успешной торговле Сарептское общество смогло перестроить и увеличить свой дом в Петербурге. При Екатерине этот небольшой трёхэтажный дом стоял на продолжении Малой Морской улицы, на берегу Мастерского канала (продолжение Адмиралтейского канала), впоследствии засыпанного. В 1841—1842 году рядом был выстроен новый дом трёхэтажный флигель, выходящий на Конногвардейский переулок, на фасаде которого была укреплена чёрная доска «Дом Сарептского общества».

В 1892 году дом был продан Евангелическому союзу религиозного и нравственного назидания о протестантах. После революции богослужения на некоторое время восстановилось, но затем прекратилось. В доме были устроены коммунальные квартиры. Сейчас в нем находится офисный особняк «Ново-Исаакiевскiй».

Достопримечательности

В конце XVIII в. Всероссийскую известность имели сарептские целительные воды, главный источник которых назывался Екатерининским. Источник был открыт в 1769 году сарептским врачом Иоганном Виром. С 1775 источник стал посещаться больными и быстро завоевал всеобщую популярность, стал модным курортом.

Об известности сарептских вод свидетельствует и то, что они посещались даже видной знатью, для которой общедоступны были любые курорты Европы. Например, сарептские воды посещал граф К. Г. Разумовский, который жил в специально построенном здании.

С 1801 г. с открытием минеральных вод на Кавказе сарептский источник перестал посещаться, и курорт заглох. Но на развитие самой колонии Сарепта это не отразилось, она жила своей обособленной жизнью. В Сарепте, раньше чем где-либо в Саратовской губернии, открылись школы. В 1772—1775 гг. в Сарепте открылось два училища, для мальчиков и девочек.

Население

Сарепта была одним из самых прогрессивных и комфортных населенных пунктов Саратовской и Астраханской губерний. В 1862 Сарепта имела 85 домов, чистые мощеные улицы, дощатые тротуары. Дома были только каменные (2 августа 1823 года Сарепта начисто выгорела. Это послужило запретом на деревянные дома внутри крепостного вала).

Население колонии росло очень медленно. Сарепта вплоть до 1890-х годов почти не имела естественного прироста населения: в ней рождаемость в среднем равнялась смертности или едва превышала её. Поэтому её население многие годы оставалось на уровне 300—500 человек. Только к началу 20-го века оно превысило 1000 человек. Так, в 1901 г. немецкое население колонии составляло 1338 человек, а вместе с русскими — 2072. Динамика численности населения по годам:

1765	1774	1784	1794	1802	1812	1822	1833	1843	1854	1865	1874	1882	1889	1897	1911	1926
167	190	333	468	507	535	458	395	384	437	470	478	510	1543	1779	4877	4606

В XIX веке в Сарепте браки заключались по жребию. Годовое количество браков регламентировалось. Молодёжных сходок, гуляний, вечеринок в образованной колонии не было. Сергей Цунаев пишет:

«В течение первых 65 лет существования колонии не было в Сарепте ни одного самоубийства, ни одного незаконнорожденного, — восхищался в «Статистическом описании Саратовской губернии губернский чиновник Леопольдов. — Это даёт самое выгодное заключение о нравственности сарептян.»

Инфраструктура

Через Сарепту проходило два обозных тракта: на Астрахань и Ставрополь. Поэтому в Сарепте до проведения железной дороги круглый год останавливались огромные обозы с рыбой, лесом, пшеницей. Но обозников обслуживало главным образом русское население.

С 1877 г. Сарепта стала административным центром волости, и некоторые льготы колонистов были отменены. Но главные льготы сохранялись: русским, например, не разрешалось строить дома в самой колонии; иметь в ней торговлю и промыслы; в руках колонистов оставалось 18 тыс. десятин земли, от сдачи земли в аренду, а также от сдачи капитала в рост колонисты ежегодно извлекали доход более 600 рублей на одну семью.

Значительное экономическое развитие Сарепта получила благодаря проведению железной дороги Царицын — Тихорецкая и станции Сарепта. Подключенная к мощному Царицынскому узлу, Сарепта превращается в базу перевалки грузов с Волги на железную дорогу. В 1901 г. сооружается на Волге Сарептский порт — один из крупнейших в Поволжье.

Роспуск общины гернгутеров

Причин экономического упадка и социально-политического распада общины немало. Одними из них являются: неудачи братьев-гернгутеров в миссионерской деятельности среди калмыков, многие природные и случайные невзгоды, моральное старение технического оснащения сарептских фабрик и ремёсел, дороговизна в связи с этим сарептских товаров и законы конкуренции. Эти и другие факторы явились поводом для принятия гернгутской дирекцией в 1892 г. решения о прекращении деятельности Сарептской общины и об отзыве братьев-гернгутеров из Сарепты.

Лютеране Сарепты

В 1894 создана лютеранская община. К началу XX века среди колонистов в основном остались лютеране, пасторы назначались лютеранские, и службы в кирхе велись по лютеранским канонам.

В ходе атеистической кампании 30-х годов последний пастор арестован в 1936 г., а в 1939 г. закрыли кирху.

В 1991 году воссоздана лютеранская община, возобновлены богослужения. Сарептская община заключила договор о передаче кирхи и дома пастора общине и поставке в Сарепту органа. В 1995-м начались реставрационные работы, и в 1996 вновь освящена кирха, открыты Центр встреч и Немецкая библиотека.

Современное состояние

Накануне первой мировой войны Сарепта насчитывала свыше 6 тыс. человек. Она превратилась в один из крупных рабочих пригородов Царицына. В 1920 году Сарепта переименована в посёлок Красноармейск, который в 1931 году был присоединён к Сталинграду и до 1944 года был в составе Кировского района. С 1944 года Сарепта находится в составе Красноармейского района Волгограда.

Сохранились самые старые в городе каменные строения — дома немецкой колонии гернгутеров в Старой Сарепте. Сохранившиеся одно- и двухэтажные дома выстроились вокруг небольшой площади. Среди зданий — кирха, освященная в 1772 году (старейшее здание Волгограда), ныне принадлежащая лютеранской общине, винокурня, «дом незамужних женщин», «дом холостых мужчин». В одном из зданий расположен Государственный историко-этнографический и архитектурный музей-заповедник «Старая Сарепта», ещё одно здание занимает библиотека. Несколько зданий (включая кирху и библиотеку) отреставрированы, остальные находятся в плачевном состоянии (несмотря на наличие табличек «Охраняется государством»).

В кирхе проводятся концерты, в том числе органной музыки.

• Map Sarepta 1806.jpg

  План Сарепты 1806 года

• Staraya Sarepta.jpg
• Tzerkovnaya ploshad 1.jpg
• Zal sovremennoi Sareptskoi kirhi.jpg

  Зал современной Сарептской кирхи

Известные жители

• Гуго Теодор Христоф (Hugo Theodor Christoph, в России Гуго Фёдорович Христоф, 1831—1894) — немецкий и русский энтомолог. Член Русского энтомологического общества с 1861 года.
• Генрих Август Цвик (1796—1855) — лютеранский пастор, археолог, этнограф и миссионер.

Интересные факты

Из окрестностей Сарепты впервые описаны один род и 60 видов высших сосудистых растений, а также 2 вида и один род лишайников.

Интересные воспоминания о своём посещении Сарепты в 1858 году оставил историк Николай Костомаров в "Автобиографии":

Из Царицына поехали мы в Сарепту. Эта гернгутерская колония представляет необыкновенное зрелище: посреди калмыцких степей - дикой пустыни пред вами как из-под земли вырастает чисто немецкий городок, красивый, благоустроенный, с улицами, обсаженными тополями, со сквером и фонтаном посреди его, с чистыми домами немецкой архитектуры и с европейским хозяйством огородов и принадлежащих колонии полей. Мы остановились в гостинице, устроенной от общества и содержимой на общественный счет. В этой гостинице стол очень удовлетворителен, но нас мучили всю ночь клопы, чего я никак не мог ожидать, так как, путешествуя по немецкой земле, нигде не попадал на это насекомое и привык воображать, что у немцев не может быть такого признака неопрятности.

...

На паперти я разговорился и познакомился с директором училищ колонии, который предложил мне осмотреть мужское и женское училища. Мы отправились в их помещение. Судя по предметам преподавания оба училища имели вид гимназий и содержались в большой опрятности; все учебные пособия были разложены и сберегаемы в образцовом порядке. Преподавание шло по-немецки, но на русский язык обращалось большое внимание, и его основательное знание признавалось необходимым для получения аттестата. Сам директор говорил правильно по-русски и объяснял мне некоторые особенности религиозного и общественного быта гернгутеров. Секта эта ведет своё начало не от лютеровской реформации, а от Гуса, и поэтому у них празднуется день сожжения Гуса. Главным основанием их учения есть братская любовь. Прежде у них общество держалось на коммунистических началах: не было собственности; все должны были трудиться в пользу общества и получать от него средства к жизни.

...

Труд считался делом необходимым для христианина; все дни в неделе, исключая воскресенья, гернгутер обязан был работать без устали; всякие светские забавы возбранялись вступавшему в братство: ни театров, ни танцев не позволялось; даже чтение легкого содержания книг считалось неодобрительным делом. Чистота такого общественного строя не могла удержаться долго, и уже нарушилась: сохранялась более одна формальность старых принципов; существовал, правда, общественный капитал, употребляемый по приговору общества, но многие из братьев завели на собственный счет хозяйственные и ремесленные заведения и вели сами свою торговлю. Общество разлагалось не без важных злоупотреблений: бывали случаи, что члены братства, получивши от общества какое-нибудь поручение, вместо того чтобы трудиться для общественных выгод, стали обращать в свою пользу то, что должно было вноситься в общественный склад, и такие случаи подали повод к тому, что гернгутеры утратили прежнее доброе о себе мнение; их стали называть протестантскими иезуитами и ханжами, так как в наружном виде гернгутера и в речах его все, по-видимому, дышало благочестием, а тайные поступки его часто были вовсе не благочестивы. Теперь в колонии есть и богатые и бедные, а многие ведут промыслы чисто от самих себя. Зато и самая культура колонии с падением строгой общинности значительно умалилась; лет сорок, например, назад колония славилась производством бумажных тканей, по всей России известных под именем сарпинок; в колонии в большом изобилии работалась глиняная посуда очень красивой отделки; оттуда вывозились пряники, славившиеся своим вкусом,- теперь все это упало, тем более что и в других колониях, не гернгутерских, стали производить то же. В старину был в большой славе сарептский табак курительный и нюхательный, теперь эта промышленность также упала; осталось в более цветущем состоянии одно: добывание и приготовление горчицы и горчичного масла, но и этим занимается менее общество, чем один из членов его, Глич, ведущий дела на собственный счет. Колония существует уже более ста лет, но её население почти не увеличивается, потому что очень многие, нажившись, выходили из братства, заводили себе торговлю по разным городам, а иные уезжали за границу.

Ссылки

• [ancient-blog.livejournal.com/20715.html Описание колонии Сарепты конца 19-го века из "Живописной России"]

Литература

• [kra-adm.volgadmin.ru/Passport.aspx Паспорт района]. [kra-adm.volgadmin.ru Официальный сайт администрации Красноармейского района Волгограда]. Проверено 19 июня 2010. [www.webcitation.org/67GxM4F2H Архивировано из первоисточника 29 апреля 2012].
• [vetert.ru/rossiya/volgograd/sights/21-sarepta.php Старая Сарепта]. [vetert.ru/ Туризм и активный отдых]. Проверено 26 сентября 2015. [www.webcitation.org/67GxNpWZq Архивировано из первоисточника 29 апреля 2012].
• [www.novo-isaak.ru/ru/history/10.html Офисный Особняк «Ново-Исаакiевский»]. [www.novo-isaak.ru/ru/history/10.html Сайт Офисного Особняка «Ново-Исаакiевский» ]. Проверено 19 июня 2011. [www.webcitation.org/67GxPf18K Архивировано из первоисточника 29 апреля 2012].
• Сарепта, немецкая колония // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [memoirs.ru/texts/SaltykovZapS.htm Салтыков А. В. Записки путешественника в Сарепту (Журнал Графа С—ва) // Памятник отечественных муз, изданный на 1827 год, Борисом Федоровым. — Спб.: В Типографии А. Смирдина, 1827. — С. 47-80.]
• [putevod.h16.ru/p26aa1.html Старая Сарепта. Путеводитель по Волгоградской области]

Отрывок, характеризующий Сарепта-на-Волге

– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.