Сарир

Сарир
средневековое государство
←   ← VI век — XI век →   →
Столица	Тануси
Религия	Христианство/ислам
Население	12 тыс. семейств
Форма правления	Монархия

Сарир (Серир) — аварское средневековое государство в горном Дагестане, существовавшее с VI по XI вв. Правители исповедовали христианство.

Название

Происходит от титула, которым именовали местного правителя арабы: «сахиб ас-сарир» — «владелец трона».

Территория

Территориально страна Сарир граничила на севере с Хазарией, на юге — с Дербентом, на западе — с Аланией и чеченским раннефеодальным государством Сим-Сисм (Сим-Сим), на юго-западе — с грузинскими княжествами. В сохранившихся описаниях страна Сарир характеризуется как густонаселённая и хорошо укреплённая многочисленными крепостями страна. Столицей являлся город Хумрадж, идентифицируемый с современным аулом Хунзах (в переводе с аварского «У хунов»).

В период расцвета территория Серира включала в себя как нагорную, так и предгорную часть современного Дагестана и соседние земли за его пределами.

Государственное устройство

Царская власть являлась наследственной. Армия Сарира исчислялась тысячами человек. Из знати известны тарханы и батрики (патриции). В дружину царя входили и иностранные наёмники, в том числе тюркского происхождения.

История

Образование Серира

Сарир упоминается в источниках с VI века. Легенды связывали его возникновение с переносом трона персидских царей. По одной версии, основателем государства выступает иранский полководец Бахрам Гур. По другой, местного правителя назначил шах Хосров Ануширван. Владетели Сарира обладали золотым троном и носили титулы вхрарзан-шах и авараншах. Арабский географ и путешественник Ибн Русте (X в.) сообщает, что царя Сарира зовут «Авар» (Auhar).

В VI веке через Северный Кавказ в Европу вторглись авары — кочевой народ из Центральной Азии, вероятно, тюркского или протомонголо-восточноиранского происхождения, объединивший вокруг себя на раннем этапе и какое-то количество так называемых «сино-кавказоязычных» этнических групп, хотя полного единства мнений по вопросу их этногенеза среди учёных не существует. По-видимому, часть их, осев в Дагестане, дала начало государству Сарир или же внесла свой существенный вклад в его усиление. К сторонникам этой «инфильтрационной» точки зрения на аварский этногенез и складывание государственности принадлежат Й. Маркварт, О. Прицак, В. Ф. Минорский, В. М. Бейлис, М. Г. Магомедов, Т. М. Айтберов.

Арабский историк X века, Масуди, передает: «Когда Арабы завоевали Иран, настал конец сасанидам, из сасанидских царей Ездигерд бежал от арабов, а впереди себя послал верного человека в Серир со своей казной и золотым троном. Царя убили, а посланец укрылся в горном Дагестане. Царь Серира стал называть себя Сахиб-ас-Серир, то есть владетель золотого трона, а его подданные назывались серирами. У царя Серира была неприступная крепость, называемая ал-Ал (Аркас), где хранилась его казна. Столицей был Хумрадж (Хунзах). В стране было 12000 населения, разбросанных по ущельям, и царь брал в рабы кого угодно. Царя Серира звали „Авар“. Он исповедовал христианство, а все остальные жители государства были язычниками и поклонялись „сухой голове“. Этнический состав населения был разнообразным. Серир граничил с хазарами и много воевал с ними».

Серир — название собирательное. В тот период, когда арабы писали о Сарире, под ним подразумевалась значительная часть Дагестана, где проживало разноязычное население. По мере того как кольцо арабского завоевания вокруг Дагестана суживалось, сокращалась и территория Серира. В конце концов, это сокращение привело к тому, что территория Серира ограничивалась рамками аварских и некоторых близлежащих районов. Название Серир не чуждо аварцам; чеченцы и поныне называют своих соседей аварцев этим древним именем — сули, то есть горцы.

Серир в VII—XI веках

В VII—VIII веках Сарир находился в зоне влияния Хазарского каганата и был его союзником в войнах против арабов. К этому же периоду относят сообщение, что владетелю Сарира принадлежит большинство поселений Аррана (Эрети) и Туш (Тушети). С точки зрения мусульманских географов, Сарир как христианское государство входил в сферу влияния Византийской империи.

Арабская армия вторглась на территорию Серира в 737 году во главе с Марваном ибн Мухаммадом. Серирцы оказывали захватчикам решительное сопротивление. Целый год они мужественно сражались с вторгшимся в их страну врагом. Арабы осадили и захватили крепость в Гумике. Согласно Ал-Куфи, в 737 году арабский полководец Марван держал в осаде крепость царя Сарира ровно год, после чего царь Сарира обязался выплачивать дань. Затем арабы ушли в соседний Туман, а Серир попал в зависимость от Арабского халифата. Царь Серира должен был ежегодно поставлять дербентскому наместнику 500 крепких отроков (юношей) и 500 белокурых девушек с черными бровями в рабство, а также привозить в зернохранилище Баб-ал-Абваба 100000 мер зерна.

Серирский царь стал искать союзников по всему Кавказу. Так, эмир Тифлиса Исхак ибн Исмаил (830—853), был женат на дочери царя Сарира. Их союзу не помешала даже разница религий. В середине IX века Серир окончательно освобождается от Аббасидского халифата. В это же время соседнее мелкое княжество Филан вошло в состав Серира, причём «сахиб-ас-Серир» получил титул «филаншах».

В IX веке в связи с начавшимися смутами в Халифате, Сарир приобрёл независимость. Царь Сарира вмешивается в дела новообразовавшихся государств Ширвана, Дербента и принимает участие в региональных войнах. В 851 году Ширваншах напал на владетеля Сарира. В 912 году эмир Дербента в союзе с Ширваншахом совершил «исламский набег» на Шандан, которому помогал Серирский царь. В 968 году Ибрагим бин Марзубан занял Ширван и приказал эмиру Дербента Ахмаду подчиниться. Царь Серира совместно с дербентским эмиром Абдул Маликом двинувшись на Ширван, взяли силой и сожгли Шабаран. Опустошив Ширван, аварцы на день раньше вступили в Дербент и устроив там беспорядки ушли в горы. В Сарире дербентские эмиры порой находили себе убежище и поддержку во время внутренних неурядиц и внешней опасности со стороны ширваншаха. Позднее Дербент становится союзником Ширвана и «народ ал-Баба» перебил сарирцев. В 971 году, Царь Серира, совершил грабительский набег в Дербентский эмират. Возле Дербента аварцы нанесли дербентскому эмиру сокрушительно поражение, перебив свыше тысячи человек. . В 1032 году Мстислав Тмутараканьский, совершая свой рейд по Кавказу, стал врагом для Серира, так как эмир Дербента Мансур, который был в состоянии войны с ним, был женат на дочери Серирского царя. Аварцы, заключив соглашение с аланами, совместно напали на Ширван и взяли приступом её столицу Шемаху. Аварцы и аланы грабили Ширван в течение 10 дней, убив свыше 10 тысяч человек и вернулись с богатой добычей в свои владения.. В 1064 году, по подстрекательству Ширвана, владетель Сарира вновь напал на ал-Баб. Царь Сарира также совершает успешные походы на равнинные владения хазар. Как пишет Аль-Масуди: «Царь Сарира с успехом воюет с хазарами и одерживает победы над ними, потому что они на равнине, а он в горах».

В условиях ослабления позиций Хазарии и Халифата на Кавказе Сарир выступает как самостоятельная сила и в X веке приходится пик его могущества. Царь Сарира именуется в арабских источниках как «хакан ал-джибал» или правитель гор. Новосельцев А. П. пишет: «крупнейшим владетелем горного Дагестана был сахиб ас-серир». Сарир характеризуется как «страна горная и степная». Союзнические отношения Сарира с Аланией, сложившиеся, очевидно, на антихазарской почве, подкрепляются династическими браками. Царство Сарир, согласно В. Г. Гаджиеву и В. М. Бейлису, было общедагестанским государством фигурирующим во всех источниках наряду с Царством Алан, Хазарским Каганатом и Киевской Русью. Якуби пишет, что в Арране 4000 селений и большая часть их принадлежит царю Сарира. Согласно профессору А. Д. Даниялову, Ширван — это древняя территория Сарира.

Распад Серира

Последнее упоминание о Серире относится к 1067 году. Серир начал распадаться вследствие противостояния и внутренних войн между жителями христианами, иудеями, язычниками(покланяющиеся "мокрой голове" и мусульманами. В XI веке от Серира откалываются его западные земли (современные Ботлихский, Цумадинский и Ахвахский районы), которые образуются в Андийское владение. По данным Е. М. Шиллинга «вся территория по левому берегу Андийского Койсу рассматривается как принадлежащая ЖъугьутIхану (дословно „Еврейский хан“), а правобережные земли — Суракату Аварскому». М. А. Агларов отмечает, что это предание носит название «О 1000 всадниках на белых конях, войске ДжугьутI-хана». «Согласно историческим преданиям андийского долинного селения Муни, — пишет М. А. Агларов, — здесь некогда существовало обширное государство, во главе которого стоял Жъугьут-хан. Его земли простирались в горах до Хунзахского плато, в плоскости ниже по течению Дангъиза (Андийское Койсу) и до Харачоя. Верхнеандийские села тогда подчинялись Жъугьут-хану. Он мог собрать войско в 1000 всадников на белых конях. Башня, что ныне высится напротив села, построена также Жъугьут-ханом». Возможно, что еврейская знать, бежавшая из Хазарии после её разгрома, поселилась в Серире, а после её распада утвердила за собой западный Серир. На территории Серира образовалось несколько вольных обществ, а на территории нынешнего Хунзахского района образовалось Аварское нуцальство.

Правители

• Абухисро (ок. 740)
• Аваз (вторая половина IX в.)
• Бухт-Йишо I (905 г.)
• Филан-шах (940—950 гг.)
• Бухт-Йишо II (1025—26 гг.)
• Фируджа
• Токку (1065 г.), сын предыдущего

Литература

• Магомедов Р. М. История Дагестана: Учебное пособие; 8 кл. — Махачкала: Изд-во НИИ педагогики, 2002.
• Агаларов М. А. Народы Дагестана. — 2002.
• Бейлис В. М. Из истории Дагестана VI—XI вв // Известия Института Востоковедения. — Ленинград, 1963.
• Минорский В. Ф. История Ширвана и Дербента. — М.,1963
• Атаев Д. М. Нагорный Дагестан в раннем средневековье (по материалам археологических раскопок Аварии). Махачкала, 1963
• Тахнаева П. И. Христианская культура средневековой Аварии (VII—XVI вв.) в контексте реконструкции политической истории. Махачкала, 2004
• Айтберов Т. М. И аварский язык нуждается в государственной поддержке // Журнал «Народы Дагестана». 2002. № 5. С. 33 — 34
• Магомедов Мурад Походы монголо-татар в горный Дагестан // История аварцев. — Махачкала: ДГУ, 2005. С. 124

Отрывок, характеризующий Сарир

Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.