Сатирикон (роман)

«Сатирико́н» (лат. Satiricon, варианты: Satyricon; Saturae; Satyrae; Satirae; Satirarum libri) — произведение древнеримской литературы, автор которого во всех рукописях называет себя Петроний Арбитр. По жанру, начиная с XVII века, принято относить к романам; более древних романов до нашего времени не сохранилось. Время написания не может считаться окончательно установленным, но наиболее вероятен I век н. э., эпоха Нерона.

По традиции мениппей Петроний украсил своё произведение стихотворными вставками. В них он воспроизводит стиль, манеру, метры латинских поэтов-классиков — Вергилия, Овидия, Горация, Гая Луцилия.

Рукописи и издания

До наших дней сохранились фрагменты из 15-й, 16-й и, может быть, 14-й книги (20-я глава). Сколько всего было книг, неясно. Эти фрагменты дошли до нас вместе с отрывками из других авторов в рукописях, относящихся не ранее, чем к IX—X векам н. э. Первое издание фрагментов из Петрония (Codex Bernensis) увидело свет в Милане в конце XV века. Более полный текст, так называемая скалигеровская копия (Codex Leidensis), был издан в Лейдене в 1575 году. Самая полная рукопись Петрония (Codex Trauguriensis), содержащая значительную часть «Пира» (гл. 37—78), была найдена в 1650 году в Трогире (Tragurium, итал. Trau) в Далмации и издана в Падуе в 1664. Её полное название Petronii Arbitri Satyri fragmenta ex libro quinto decimo et sexto decimo («Фрагменты сатир Петрония Арбитра из книг пятнадцатой и шестнадцатой»).

В 1692 (или в 1693) француз Франсуа Нодо, дополнив «Сатирикон» собственными вставками, опубликовал в Париже якобы полный текст романа с французским переводом, сославшись на рукопись, найденную в Белграде в 1656 году. Подделку вскоре обнаружили, так как она мало помогала выяснению различных трудных мест и противоречий в сохранившемся тексте и содержала довольно много нелепостей и анахронизмов. Однако вставки Нодо и поныне сохраняются в некоторых изданиях и переводах, поскольку они до известной степени помогают связать в одно целое дошедшие до нас во фрагментарном виде главы.

Жанр

Несмотря на принятое обозначение, вопрос о жанре «Сатирикона» остается дискуссионным, поскольку применение к «Сатирикону» термина «роман» условно даже в его античном понимании. По форме это смесь стихов и прозы (характерная для менипповой сатиры), по сюжету — своеобразный авантюрно-сатирический роман, пародирующий греческий любовный роман.

Персонажи

Основные

• Энколпий — главный герой, от лица которого ведется рассказ, по его же собственным словам «избег правосудия, обманом спас свою жизнь на арене, убил хозяина» (гл. LXXXI, 5—6), «совершил предательство, убил человека, осквернил храм» (гл. СХХХ, 8—10).
• Аскилт — его товарищ, «молодой человек, погрязший во всяческом сладострастии, по собственному признанию достойный ссылки» (гл. LXXXI, 8—9).
• Гитон — 16-летний мальчик, их спутник, предмет их страсти и раздора.
• Эвмолп — старик, нищий бездарный поэт. Присоединяется к компании в третьей части.

Второстепенные

• Агамемнон — ритор
• Квартилла — жрица Приапа, женщина с властным и необузданным характером
• Паннихис — девочка, служанка Квартиллы
• Трималхион — разбогатевший вольноотпущенник

Содержание

То, что дошло до нас от «Сатирикона», представляет собой ряд мало связанных между собой эпизодов, рассказывающих о скитаниях и приключениях компании трёх молодых людей без определенных занятий и с сомнительным прошлым. Эти люди, получив образование, но не имея ни денег, ни твердых моральных устоев, ведут паразитический образ жизни. Гонимые случаем, они скитаются по свету, высматривая, где можно поживиться за чужой счет. Скитальческая жизнь, ссоры и примирения, встречи и расставания составляют сюжетную канву произведения, обнажающего изнанку быта низших слоев римского общества.

Место действия часто меняется; в сохранившихся отрывках приключения героев происходят на юге Италии, в Кампании.

Сохранившиеся главы «Сатирикона» по содержанию можно разделить на три большие части, каждая из которых включает в себя несколько эпизодов.

Несохранившиеся главы

По сохранившимся главам «Сатирикона» разбросаны намёки на те факты и события, которые происходили в предыдущих 14 книгах. Это прежде всего намёки на преступления Энколпия. Кроме того, из разных мест «Сатирикона» явствует, что в потерянных частях романа должна была быть целая серия любовных приключений Энколпия — с Аскилтом, с Лихом и Гедилой, с Доридой; затем знакомство с Гитоном, с Агамемноном, встречи с Трифеной, её страсть к Гитону. В одном из фрагментов, сохраненных позднейшими грамматиками и схолиастами (их около 30), действие происходит в Массилии. В другом фрагменте фигурирует адвокат Евскион, по-видимому, игравший какую-то значительную роль.

Первая часть

События, происшедшие с главными героями до того, как они попали на пир к Трималхиону. Она начинается с речи Энколпия, которую тот произносит в школе ритора Агамемнона. Затем следует ссора между Энколпием и Аскилтом из-за коварного Гитона. Потом Энколпий с Аскилтом на рынке пытаются сбыть с рук неизвестно как попавший к ним в руки богатый плащ и заполучить свою старую рваную тунику, в которой зашит кошелек с золотом. Завершает первую часть сцена оргии в гостинице с участием жрицы Приапа Квартиллы.

Вторая часть

Главы, посвященные описанию «Пира Трималхиона» (лат. Cena Trimalchionis). «Пир Трималхиона» имеет самостоятельную ценность: сравнительно с другими частями «Сатирикона» он хорошо сохранился и отличается композиционной завершенностью, вследствие чего не раз издавался отдельно. Он занимает 51 главу из 141 сохранившейся. Тем не менее для развития сюжета весь этот эпизод не имеет значения: Энколпий и Аскилт являются только свидетелями происходящего там. Язык его являет собой единственный в римской литературе образец вульгарной латыни. «Пир» воспроизводит рамку и некоторые другие композиционные детали, типичные для «симпосия», сократическо-платоновского диалога. «Пир» близок также жанру мима: две из трех стихотворных вставок имитируют, а может быть, и прямо цитируют мимографа Публилия Сира, имя которого здесь упоминается.

В эту часть вставлен рассказ одного из гостей о волке-оборотне (LXI—LXII) — одно из первых в мировой литературе описаний этого персонажа, первое кровожадное его отображение и первое изображение чувств свидетеля превращения в волка.

Третья часть

События, происшедшие с героями после пира. Эпизоды этой части носят типично романный характер.

Первая сцена после пира — очередная ссора Энколпия с Аскилтом из-за Гитона — выглядит пародией на суд царя Соломона. Противники, взявшись за меч, решают добыть свою долю мечом. Однако, тронутые мольбой Гитона, они соглашаются кончить дело миром, и Аскилт предлагает Гитону самому выбрать себе «брата». Гитон выбирает Аскилта. Отчаянию Энколпия нет предела.

В тоске и обиде Энколпий забредает в местную пинакотеку (эту сцену сопоставляют обычно с началом романа Ахилла Татия «Левкиппа и Клитофонт»), где встречает Эвмолпа. Остановившись перед картиной о гибели Трои, он декламирует поэму на этот сюжет. Собравшаяся публика награждает поэта камнями. Взяв с Эвмолпа слово больше не декламировать, Энколпий идёт с ним обедать. Далее следует возвращение Гитона, фарсовые сцены с попыткой к самоубийству — сначала Энколпия, потом и Гитона, в которых орудием служит заведомо тупая бритва, скандал и драка на постоялом дворе, приход Аскилта, разыскивающего Гитона.

Чтобы избавиться от преследований Аскилта, Энколпий принимает предложение Эвмолпа и вместе с Гитоном всходит на корабль, плывущий в Тарент. На корабле выясняется, что он принадлежит богатым тарентинцам — Лиху и Трифене, с которыми у Энколпия с Гитоном давняя вражда. Перебрав все способы спасения, беглецы решают изменить внешность — побрить головы и брови и поставить на своих лбах знаки клеймёных рабов. Однако с помощью явившегося Трифене во сне Приапа обман раскрыт, и Лих обрушивается на них в страшном гневе. Начинается драка, в которой принимают участие все плывущие на корабле. Драка кончается перемирием по инициативе Трифены. Эвмолп составляет мирный договор.

Следующий эпизод — буря на море и кораблекрушение. Энколпия, Гитона и Эвмолпа спасают появившиеся на лодках рыбаки.

Действие последних из сохранившихся частей романа происходит в городе Кротоне, про который некий хуторянин, встретившийся нашим путникам, говорит, что «это древнейший, когда-то первый город Италии». Он объясняет, что главное занятие жителей города — погоня за наследствами. Поняв из этой речи, каким способом можно поживиться в этом городе, Эвмолп решает выдать себя за богача из Африки, потерпевшего кораблекрушение и потерявшего единственного сына — наследника, а Энколпия с Гитоном — за своих слуг.

Бродягам блестяще удается задуманная Эвмолпом мистификация — их окружает толпа искателей наследств. Эвмолп упивается удачей, а Энколпий побаивается разоблачения и всё время ждёт, что «снова придётся удирать и снова впасть в нищенство». Центральный эпизод этой части романа — любовное приключение Энколпия, который принял имя Полиэна, с кротонской красавицей Киркеей. В самый разгар их любовных отношений Приап лишает Энколпия мужской силы. Надеясь вылечиться, он прибегает к услугам старой колдуньи Проселены и жрицы Приапа Энотеи. В конце концов Энколпий сбегает от них, так и не излечившись.

В последних эпизодах романа рассказано о попытке одной из первых дам города, Филомены, навязать Эвмолпу, которого она считает богачом, своих детей — сына и дочку, и об очередной оргии, на этот раз уже с участием многоопытных деток Филомены, во время которой Энколпий исцеляется.

Рукопись обрывается на том, что Эвмолп решает в последний раз перед тем, как покинуть Кротону, поиздеваться над кротонцами. Он составляет завещание, где говорится, что его наследство получит тот, кто согласится публично съесть его труп.

Вставные новеллы

В третью часть вставлены две новеллы, получившие условные названия «Новелла об уступчивом мальчике» и «Эфесская матрона»; обе звучат из уст Эвмолпа. Первую он рассказывает в пинакотеке в утешение Энколпию, горюющему об измене Гитона. Вторую — матросам на корабле во время трапезы в честь заключённого перемирия. Впоследствии (начиная со Средних веков) она неоднократно перерабатывалась.

В России

Первый русский перевод В. В. Чуйко вышел в 1882 году. В нём опущены все стихи и купированы многие «неприличные» места. В 1913 году вышел перевод Н. Пояркова.

Павел Муратов дал следующую характеристику романа с художественных позиций «серебряного века»:

Несмотря на крайнюю грубость слов и непристойность отдельных сцен, древний латинский роман производит в конце концов незабываемое впечатление природной грации и странной свежести. Едва ли можно назвать изображённые там нравы испорченными только потому, что в них меньше лицемерия, чем в современной морали.

В начале 1920-х по заказу издательства «Всемирная литература» новый перевод был сделан В. Амфитеатровым-Кадашевым и отредактирован его отцом А. Амфитеатровым, а после эмиграции последнего редактирование «Сатирикона» было передано Б. И. Ярхо, который основательно переработал прозу и заново перевел стихотворные вставки. Книга вышла в 1924 году с «дополнениями» Нодо. Этот перевод и печатается до сих пор, иногда со вставками Нодо, иногда без них. Наиболее известное его издание (без вставок Нодо) — в томе «Античный роман» «Библиотеки всемирной литературы», с которого сканировался тот текст, что есть в интернет-библиотеках, исправлено по латинскому тексту, но вместе с тем в него внесены купюры цензурного характера.

В 1989 году перевод прозаического текста сделал А. К. Гаврилов. По словам Петра Вайля, это — «блестящий, необычный для русского литературного обихода, перевод. Весь на пределе пристойности, на грани срыва в модернизацию, но — удерживаясь на пределе и грани с петрониевской смелостью и мастерством».

Экранизации

• Фильм Федерико Феллини «Сатирикон Феллини»
• Фильм Джана Луиджи Полидоро «Сатирикон»

Литература

• Античный роман. — М., 1969.

Ссылки

• [lib.ru/POEEAST/PETRONIJ/satirikon.txt Сатирикон] в библиотеке Максима Мошкова
• [izbakurnog.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000010/st014.shtml Сатирикон, перев. Амфитеатров-Кадашев В., под ред. Ярхо Б.]
• [samlib.ru/editors/s/salihow_m_z/satyruco.shtml Сатирикон. Латинский текст и перев. Гаврилов А., Гаспаров М., Ярхо Б.]
• [www.gaisever.net/translations/satiricon_liber.html Сатирикон, перев. Север Г. М.]
• [magazines.russ.ru/inostran/1998/12/pvail.html Пётр Вайль. Квартира на площади (Афины — Аристофан, Рим — Петроний).] Из книги «Гений места».
• [window.edu.ru/window_catalog/pdf2txt?p_id=27621&p_page=22 М. С. Касьян. «Сот жизни» на Пиру у богача.]

Отрывок, характеризующий Сатирикон (роман)

Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.