Саурон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Саурон
Sauron



Рисунок Дж. Р. Р. Толкина, изображающий верхнюю часть торса Саурона[1].

Варианты имени Майрон, Гортхаур Жестокий, Аннатар, Артано, Аулендиль, Некромант
Титул Чёрная Длань, Повелитель Ужаса, Тёмный Властелин, Тёмная Сила, Владыка Барад-Дура, Податель Даров, Владыка Мордора, Властелин Колец, Некромант, Багровое Око, Создатель Кольца
Раса Майа
Пол Мужской
Место обитания Ангбанд; Тол Сирион; Эрегион; Дол-Гулдур; крепость Барад-Дур в Мордоре.
Годы жизни Бессмертен
Кольцо Главное из Колец властиКольцо Всевластья

Са́урон (кв. ) — в легендариуме Дж. Р. Р. Толкина низший дух из свиты Вала Аулэ. Главный антагонист трилогии «Властелин Колец». Саурон был одним из первых Майар, которые приняли сторону Мелькора, став одним из самых лояльных и самых ужасных его сподвижников, но после Войны Гнева и поражения своего господина Саурон возвысился до величайшего врага Свободных народов Средиземья на протяжении Второй и Третьей эпох.





Биография

До создания Мира

Космологический миф, предшествующий «Сильмариллиону», объясняет, как высшее существо Эру начал своё творение, создав бесчисленных духов, «родившихся из его мысли», которые были с ним ещё до того, как было сотворено что-либо другое. Существо, позже ставшее известным под именем «Саурон», таким образом, возникло как «бессмертный (ангелоподобный) дух». Следовательно, в начале своего бытия Саурон непосредственно наблюдал Творца. Как замечал Толкин, «Саурон не мог быть, конечно, „искренним“ атеистом. Хотя он и был одним из меньших духов, созданных до сотворения Мира, он знал Эру в мере, отведённой ему»[2].

В терминологии изобретённого Толкином языка квенья эти ангелоподобные духи назывались Айнур (ед.ч. — Айну). Те из них, которые вошли в физический мир, назывались Валар (ед.ч. — Вала), сильнейшие из них. Меньшие духи той же расы, к которым относился и Саурон, назывались Майар (ед.ч. — Майа). В письмах Толкин замечает, что Саурон «был, безусловно, „божественной“ личностью (в терминах данной мифологии, меньший представитель расы Валар)»[3]. Хотя Саурон и уступал в силе Валар, он был гораздо сильнее, чем многие из подобных ему Майар; Толкин замечал, что Саурон был из «гораздо более высокого сословия», чем Майар, впоследствии пришедшие в Средиземье в облике магов Гэндальфа и Сарумана[4]. Сразу после творения Эру все Айнур были благими и несовращёнными, как сказал Элронд во «Властелине Колец»: «Ничто не было злым в начале. Даже Саурон не был таким»[5].

Мятеж начал Вала Мелькор (позже названный Морготом). В соответствии с легендой, рассказанной как притча о событиях, недоступных для понимания эльфов[6], Эру дозволил своим детям-духам исполнение великой Музыки, Музыки Айнур (Айнулиндалэ), в которой они развивали тему, открытую им самим Эру. Некоторое время космический хор исполнял удивительной красоты мелодию, но потом Мелькор попытался увеличить собственную славу, включив в свою песню мысли и идеи, идущие вразрез с оригинальной темой. «И сразу неблагозвучие возникло вокруг него, и многие, певшие рядом с ним, пали духом… но некоторые начали подстраивать свою музыку более под его тему, нежели под бывшую изначально»[7].

Диссонанс, внесённый Мелькором, имел ужасные последствия, ибо это пение было своеобразным шаблоном для мира: «Зло мира изначально отсутствовало в великой Теме, однако вошло туда с диссонансом Мелькора»[8]. Однако «Саурон не привносил диссонанса; и он, возможно, знал о музыке больше, чем Мелькор, чей разум всегда был наполнен собственными планами и уловками»[9]. Видимо, Саурон даже не был одним из духов, которые немедленно начали подстраивать свою музыку под Мелькора, поскольку в других источниках утверждается, что его падение произошло позже (см. ниже).

В итоге космическая Музыка начала представлять собой конфликт добра и зла, и Эру внезапно прекратил Песнь Творения. Чтобы показать духам, верным и неверным ему, чего они добились, Эру дал отныне искажённой Музыке независимое бытие. Это вылилось в появлении материального Мира, Эа, где драма добра и зла должна была разворачиваться до полного разрешения конфликта. Эру позволил духам, которые желали этого, войти в новый мир Эа и следить за его историей изнутри. Многие сделали это, и Саурон был среди них. Дав духам свободную волю и возможность войти в Эа, Эру дозволил великое зло, равно как и великое благо.

Первая эпоха

Войдя в Эа в начале времени, Валар и Майар попытались построить и организовать мир согласно воле Эру. Каждый дух-Майа был приписан к одному из более сильных Валар, которым они служили, например, Оссэ и Уинен, бывшие духами моря, служили Ульмо, владыке океанов. Саурон был одним из самых выдающихся Майар, служивших Аулэ Кузнецу, великому мастеровому Валар. В результате Саурон приобрёл великие знания физической субстанции мира, а также ковки и всех прочих видов мастерства, став «великим мастеровым в свите Аулэ»[10]. Саурон навсегда сохранил «научное» знание, полученное от великого Вала-мастерового: «В начале был он из Майар Аулэ, и навсегда остался сильным в знаниях этого народа»[11]. Изначальным именем Саурона было Майрон (англ. Mairon), «восхитительный». Именами Саурон и Гортхаур его назвали эльфы после присоединения к Мелькору. Однако в течение Первой Эпохи Саурон продолжал называть себя Майроном[12].

Падение Саурона

Мелькор противостоял другим Валар, которые оставались верными Эру и пытались претворить в жизнь его замыслы. Примерно в это время Саурон пал жертвой растлевающего влияния Мелькора: «В начале Арды Мелькор совратил его и переманил на свою сторону»[13].

О мотивах Саурона к переходу на сторону Мелькора Толкин писал следующее: «… его добродетелью (и причиной его падения) было то, что он любил порядок и размеренность и ненавидел разброд и бессмысленные трения». Таким образом, «очевидная воля и сила Мелькора, направленная на воплощение его замыслов быстро и мастерски, были тем, что изначально привлекло к нему Саурона»[14]. Всё это указывает на один из величайших парадоксов Саурона: он желал порядка и усердия, но следовал разрушительному и хаотичному плану Мелькора, чтобы достичь их.

Некоторое время Саурон, видимо, успешно притворялся, что остаётся верным слугой Валар, постоянно снабжая Мелькора информацией об их деяниях. Таким образом, когда Валар сотворили Альмарен, первое место их физического пребывания в мире, «Мелькор узнал обо всём, что было сделано, ибо даже у него были тайные друзья и шпионы среди Майар, которых он переманил на свою сторону, главным из которых стал тот, кого позже стали называть Сауроном»[10].

Мелькор вскоре уничтожил Альмарен, и Валар создали себе новое место жительства на крайнем Западе Арды — в благословенных землях Амана, которые с той поры получили название Валинора, «земли Валар». Они всё ещё не догадывались о предательстве Саурона, поскольку тот тоже стал «жителем Валинора»[15].

Однако в какой-то момент Саурон покинул Аман и отправился в Средиземье. В одном из текстов Толкин пишет о Сауроне, что «в Валиноре он жил среди народа богов, но именно там Моргот обратил его ко злу и привлёк на свою службу»[16]. После этого Саурон порвал со службой у Валар и открыто присоединился к их злейшему врагу: «Из-за своего восхищения Силой стал он последователем Моргота и пал вместе с ним до величайших глубин зла»[4].

Необходимо отметить, что, по мнению некоторых, Саурон не полностью поддерживал Мелькора в его замыслах. Если Мелькор стремился к уничтожению Арды, то Саурон хотел властвовать над созданиями, населяющими Арду. Возможно, что Саурон в этом смысле был несколько «практичнее» своего господина[17].

Саурон как ближайший помощник Моргота

После присоединения к своему новому господину в Средиземье Саурон показал себя преданным слугой и способным учеником: «Пока Моргот ещё правил, Саурон не искал собственного величия, но работал и строил планы для другого, желая триумфа Мелькора, которого вначале боготворил. Он часто мог достичь целей, изначально задуманных Мелькором, которые его господин не завершил или не мог завершить в яростной спешке своей злобы»[18]. «Во всех деяниях Мелькора-Моргота в Арде, в его обширных трудах, в его обмане и коварстве участвовал и Саурон»[11].

В главе 3 «Сильмариллиона» Толкин пишет, что к моменту пробуждения эльфов Саурон стал ближайшим помощником Мелькора, и ему была поручена недавно построенная крепость Ангбанд, выстроенная как сторожевой форпост крепости самого Мелькора, Утумно. Для защиты эльфов Валар начали войну с Мелькором, стёрли Утумно с лица мира и взяли Падшего Валу в плен, но Саурона не смогли найти.

Таким образом, «когда Мелькор был захвачен в плен, Саурон бежал и затаился в Средиземье, и это могло быть причиной того, что размножение орков (без сомнения, уже начавшееся) продолжилось с возрастающей скоростью». В Благословенном царстве Мелькор искусно разыгрывал раскаяние, но в итоге бежал обратно в Средиземье вместе с украденными им Сильмариллами Феанора. К тому времени Саурон «тайно восстановил Ангбанд, дабы помочь своему господину, когда он вернётся, и тёмные подземелья его были уже заполнены полчищами орков, когда Мелькор наконец вернулся как Моргот, Чёрный Враг»[19].

Вскоре после возвращения Моргота эльфы-нолдор также покинули земли Валинора на Заокраинном Западе против воли Валар, чтобы начать войну против Моргота, укравшего Сильмариллы. В этой войне Саурон служил главным заместителем Моргота, превосходя всех прочих по рангу, таких, как Готмог, владыка балрогов. Известный под именем Гортхаура Жестокого Саурон был в то время мастером иллюзий и метаморфоз; оборотни и вампиры были его слугами, главным среди которых были Драуглуин, Отец Оборотней, и его вестник-вампир Тхурингвэтиль.

Когда Моргот покинул Ангбанд, чтобы совратить недавно сотворённых людей, Саурон остался руководить войной с эльфами. Он завоевал эльфийский остров Тол Сирион, изгнав оттуда брата Галадриэли Ородрета, и тот стал с тех пор известен как Тол-ин-Гаурхот, Остров Оборотней.

Десятью годами позже Финрод Фелагунд, король Нарготронда и строитель крепости на Тол Сирион, пришёл на остров вместе с Береном. Он вступил в магический поединок с Сауроном, но был повержен им (отчасти причиной тому послужило проклятие, наложенное на Феанора и всех, кто последовал за ним в Средиземье). Позже он погиб, сражаясь с волком в подземельях Саурона, чтобы спасти Берена.

Вскоре после этого на остров прибыли эльфийка Лютиэн и пёс Хуан, надеясь спасти Берена. Зная о пророчестве, гласившем, что Хуан погибнет, сражаясь с величайшим волком, сам Саурон принял вид чудовищного волка и напал на Хуана. Но пророчество в действительности относилось к другому волку, Кархароту, и Саурон не смог одолеть Хуана. В итоге Хуан схватил Саурона за горло, и Лютиэн дала ему выбор: передать ей магический контроль над островом, который он установил, или уничтожить его тело, чтобы его бестелесному духу пришлось вечно терпеть насмешки Моргота. Саурон уступил, и Хуан отпустил его, после чего Саурон улетел, приняв вид гигантской летучей мыши, а Лютиэн спасла Берена из подземелья. Впоследствии Саурон некоторое время находился в облике летучей мыши в лесах Таур-ну-Фуин.

После путешествия Эарендила в Валинор Валар наконец-то решили выступить против Моргота. В последующей Войне Гнева Тёмный Властелин был побеждён и выброшен во Внешнюю Пустоту за пределами мира. Но «Саурон бежал с поля Великой Битвы и сумел ускользнуть»[20]. По другой версии, после поражения Моргота Саурон принял свой самый прекрасный облик и обратился к Эонвэ, герольду Манвэ и командующему армией Валинора, с мольбой о пощаде. Предполагается, что это могло не быть ложью, так как Саурон был потрясён разгромом Моргота. Однако Эонвэ в любом случае не имел права простить или покарать Майа, подобного себе. Через Эонвэ Манвэ, Владыка Валар, «приказал Саурону прийти к нему на суд, оставив ему, тем не менее, шанс на раскаяние и полное прощение»[21]. Однако, не желая склониться перед Валар, Саурон бежал и надолго затаился в Средиземье.

Вторая Эпоха

Примерно через 500 лет, прошедших с начала Второй Эпохи, Саурон появился вновь. «Лишённый своего господина, (он) проявил недальновидность, попытавшись сымитировать его»[18]. «Постепенно, начав с благих намерений (переустройства и восстановления Средиземья, „покинутого богами“), он стал воплощением Зла и существом, возжелавшим Абсолютной Власти», стремясь в результате стать «господином и богом людей»[4].

Говоря о «благих намерениях» Саурона, Толкин подчёркивал, что в это время он «не был по-настоящему и полностью злым, как не бывают полностью злыми все „реформаторы“, желающие поторопиться с „реконструкцией“ и „реорганизацией“, пока гордость и жажда не станут проявлять во всём свою волю и не пожрут их»[22].

«Хотя единственным благим элементом или рациональным мотивом для всего этого упорядочивания, планирования и организации была выгода для всех жителей Арды (даже признавая право Саурона на верховную власть над ними), его „планы“, идея, исходящая из его изолированного разума, стала единственным объектом его желаний и, в итоге, — Концом… Его способность совращать другие умы и даже привлекать их к себе на службу происходила от того, что его изначальное желание „порядка“ действительно подразумевало благосостояние (особенно физическое здоровье) его „подданных“»[23].

Кольца Власти

Около 1000 г. В. Э. Саурон закрепился в Мордоре на юго-востоке Средиземья и начал строительство Барад-Дура. Вновь явно он проявил себя в Средиземье в середине Второй эпохи. Он принял прекрасный облик, и под именем Аннатар («владыка даров»)[24] пришёл к эльфам Эрегиона, которыми правил кузнец Келебримбор, сын Куруфина. Также в летописях сохранились другие его имена — Артано («Великий Умелец»)[25] и Аулендил («Наследник Аулэ»)[26]. Саурон обучил нолдор искусству и магии, и именно под его руководством кузнецы Эрегиона создали Кольца Власти. Саурон многозначительно намекал, что является посланником Валар, особенно Аулэ, которого высоко почитали изгнанники-нолдор. Некоторые из эльфов не поверили ему, в частности, сестра Финрода Галадриэль и Гил-Галад, Верховный король нолдор. Эльфы Эрегиона, однако, не прислушались к их предостережениям. При этом сам он в глубокой тайне выковал в огне Ородруина Единое Кольцо Всевластья, наделив его частью своей души Майа — и получил артефакт невероятной мощи, способный соединить силу остальных Колец Власти и получить контроль над ними. Однако у Кольца была другая сторона — в случае его уничтожения Саурон потерял бы почти всё своё могущество, и в этом была главная надежда его противников на протяжении двух эпох. Примерно в это же время (около 1600 г.) Аннатар Аулендил завершает строительство Барад-Дура.

Однако Саурон не рассчитывал на то, что эльфы почувствуют его влияние. В реальности же, когда Саурон надел Кольцо Всевластья, эльфы увидели его реальную сущность, сняли свои 3 Кольца и не надевали их, пока Саурон обладал Единым Кольцом. В ярости Саурон начал войну с эльфами и завоевал большую часть земель к западу от Андуина. В 1695 г. Саурон во главе огромного войска вторгся в Эрегион. Столица эльфов Ост-ин-Эдиль оказалась захвачена, а Келебримбор потерпел поражение в схватке с Аннатаром и попал в плен. Тем временем Саурон захватил Девять Людских колец Власти. Под пытками внук Феанора выдал местонахождение ещё семи Гномьих, но о Трёх выкованных лично он не сказал ни слова. Раздражённый Саурон приказал казнить Келебримбора. После этого Враг начал наступление на Линдон, но обеспокоенный успехами Саурона нуменорский король Тар-Минастир отправил большой флот на помощь эльфам Гил-Галада. Под Серыми Гаванями войска Саурона потерпели сокрушительное поражение, и союзники отбросили рати Аннатара за Эриадор. В битве у реки Гватло Саурону едва удалось самому спастись бегством, после чего он тайно вернулся в Мордор.

Саурон на пике власти

После этого Саурон принялся собирать союзников и начал передавать им Кольца Власти. Девять колец были распределены среди людских правителей, которые были порабощены их нечеловеческой силой и превратились в назгулов — самых могущественных и преданных из слуг Саурона. Остальные Семь были вручены гномам. (Согласно легендам гномов, Старшее Кольцо было передано владыке Мории Дурину III самим Келебримбором)[27][28]. Но гномы народа Дурина оказались устойчивыми к воле Саурона и не перешли на его сторону. Тем не менее, Саурону удалось посеять алчность в сердцах гномов, что вызвало немало бед для наугрим. Некоторые же кланы гномов открыто перешли на сторону Саурона, но в боевых действиях на Западе участвовали в небольших количествах (к примеру, в войне Последнего союза часть гномов воевала на стороне Саурона, но народ Дурина Морийского сражался в рядах армии Последнего союза эльфов и людей). В Мордоре Саурон закрыл проход в мордорской горной цепи Чёрными вратами Мордора. Эти времена известны как Тёмные годы.

Второй Тёмный Властелин теперь находился на пике своего могущества, став «почти что верховным правителем Средиземья… Он управлял огромной империей из огромной мрачной крепости Барад-Дур в Мордоре, расположенной недалеко от огнедышащей горы, постоянно пользуясь Единым Кольцом»[29]. Саурон стал нападать на прибрежные твердыни нуменорцев, тревожить атаками эльфов. По словам автора «Сильмариллиона», «…алчность и гордыня его возросла непомерно и хотел он уничтожить эльфов, и, если это возможно, привести к гибели Нуменор. Не терпел он ничьей воли и именовал себя Владыкой Земли». Через ещё примерно тысячу лет Саурон решил, что у него хватит сил для победы над врагами, и начал крупное наступление на владения нуменорцев в Средиземье. Его армии наносили немалый урон прибрежным крепостям и поселениям нуменорцев, а после крупной (и последней) победы над нуменорским гарнизоном Саурон принял титулы Властелина Земли и Короля людей и объявил, что его цель — изгнание нуменорцев за Море и даже разорение собственно Нуменора.

Уничтожение Нуменора

Саурону подчинялись не только орки и тролли, но и большая часть племён людей Средиземья на востоке и юге — истерлингов и предков харадрим. Правитель Нуменора Ар-Фаразон, оскорблённый претензиями Саурона на господство над людьми, высадился в Средиземье с большой армией. Войска Саурона устрашились военной мощи нуменорцев и отступили. Саурон понял, что силой оружия ему не сокрушить Нуменор, и мудро поступил, не став бросать свои войска на убой. Чтобы сокрушить нуменорскую угрозу, Саурон сознательно сдался в плен и обольстительными речами постепенно превратился из пленника в советника нуменорского короля Ар-Фаразона. Он склонил Короля и его сторонников к поклонению Тьме и её Владыке, Мелькору. В Арменелосе был построен храм, где главным жрецом, Сауроном, приносились человеческие жертвоприношения. После того как огненная стрела гнева Валар поразила купол храма Саурона, в то время как сам Саурон, находившийся на башне храма, остался невредим, люди нарекли его богом и поклонились ему. Он убедил короля отречься от Эру Илуватара, сжечь Белое Древо Нуменора и снарядить огромный флот, отправившись на завоевание Бессмертных земель на западе, утверждая, что таким образом люди Нуменора якобы смогут обрести бессмертие.

Волей Илуватара нуменорский флот, достигший Амана, был уничтожен, всё войско во главе с Ар-Фаразоном, ступившим на берег, было погребено под обрушившимися скалами. При последовавшем за этим искривлением плоского мира Арды остров Нуменор был затоплен обрушившейся на него огромной волной (3319 г. В. Э.). Тело Саурона при этом погибло, но его дух вернулся в Средиземье и создал себе новое тело, хотя теперь Саурон больше не мог принимать приятный глазу облик (истратив много энергии на растление Нуменора, он значительно ослабел)[30], лишившись самой значимой своей способности вводить в заблуждение своим видом. Нет единой версии о том, было ли Кольцо у Саурона: согласно «Сильмариллиону», Саурон оставил его в Мордоре и отправился в Нуменор без Единого Кольца, а после Падения державы людей Саурон вернулся и вновь надел Кольцо Всевластья; в своих же письмах Толкин говорит, что во время пленения Кольцо было при нём и именно с его помощью он подчинил себе умы нуменорцев.

Война против Последнего Союза

После того как Саурон восстановил своё тело, он узнал, что уцелевшие нуменорцы, сумевшие спастись от катаклизма, разрушившего остров, и приплыть в Средиземье (а также нуменорцы, которые издавна жили в Средиземье), основали королевства Арнор и Гондор. Однако позже свободные народы Средиземья узнали о возвращении туда Саурона и сформировали Последний союз эльфов и людей для его окончательного уничтожения.

В 3429 г., скопив военную мощь, Саурон напал на Гондор и с налёта захватил крепость Минас Итиль, выбив оттуда старшего сына Элендила — Исилдура. Но Анариону удалось приостановить натиск Мордора, пока с севера шёл его отец Элендил с подмогой (войсками Арнора, Серых Гаваней, Имладриса, Лотлориэна, Зеленолесья, а также армией морийских гномов). Войска Саурона были отброшены, затем в 3434 г. в битве на равнине, получившей впоследствии имя Дагорлад, войска Саурона потерпели сокрушительное поражение, а Мораннон после нескольких неудачных попыток штурма всё-таки был взят, после чего союзники получили возможность выйти непосредственно к столице Мордора и твердыне Саурона — Барад-дуру.

После длительной осады Барад-дура Саурон сам вышел на открытую битву. Против него выступили король Линдона Гил-Галад и король Арнора Элендил, которые погибли в поединке, но и сам Саурон был повержен. Сын Элендила правитель Гондора Исилдур отсёк Кольцо вместе с пальцем руки Саурона, и в этот момент тело Саурона снова развоплотилось, а обессиленный дух скрылся.

Вопреки совету владыки Ривенделла Элронда, бывшего знаменосцем Гил-Галада, и владыки Серых Гаваней Кирдана Исилдур не уничтожил Кольцо, а забрал себе, поэтому Саурон не был побеждён. Через два года Исилдур погиб в столкновении с орками на Ирисных полях, а Кольцо исчезло в водах Андуина.

Третья эпоха

Потеря Кольца сильно ослабила Саурона; он провёл первую тысячу лет Третьей Эпохи в виде духа, лишённого воплощённой формы.

Некромант Дол Гулдура

Около 1050 года[31] тень страха упала на лес на территории Рованиона, впоследствии названный Лихолесьем. Как стало известно позже, это было первым указанием на то, что Саурон вновь проявил себя. В южной части леса он создал себе на руинах бывшей ставки короля лесных эльфов Орофера твердыню, называвшуюся Дол Гулдур, «холм чародейства». В Лихолесье и за его пределами он был известен как Некромант (кратко упомянутый в «Хоббите»), поскольку вначале эльфы не узнали его.

Валар не стали пытаться победить Саурона путём масштабного вмешательства, сравнимого с Войной Гнева, в результате которой был побеждён Моргот, опасаясь, что она может привести к гигантским разрушениям. Вместо этого они послали в Средиземье пять Майар в виде магов, наиболее значительными из которых были Гэндальф и Саруман.

Около 1100 г. «мудрым» (магам и наиболее влиятельным эльфам) стало понятно, что в Дол Гулдуре обосновалась некая злая сила. Изначально предполагалось, что это — один из назгулов, а не сам Саурон. Около 1300 г. назгулы действительно объявились снова, и их влияние имело серьёзные последствия для государств, основанных нуменорцами.

В последующие столетия Король-чародей Ангмара (глава назгулов, действующий от имени Саурона) постоянно атаковал северное королевство Арнор, начав нападения в 1409 г. и окончательно разгромив его в 1974 г. Шестью годами позже Король-чародей вошёл в Мордор и собрал там остальных назгулов. В 2000 г. назгулы вышли из Мордора и захватили Минас Итиль (позже известный как Минас Моргул), расположенный на одном из перевалов. Там они также захватили артефакт, оказавшийся чрезвычайно ценным для Саурона: палантир, один из семи видящих камней, которые Элендил и его спутники привезли из Нуменора перед самым его падением.

С ростом силы Дол Гулдура мудрые начали подозревать, что контролирующая сила, стоящая за Королём-чародеем и остальными назгулами, — это на самом деле их изначальный господин, Саурон. В 2063 г. Гэндальф Серый пришёл в Дол Гулдур и совершил первую попытку узнать истину, однако Саурон отступил и скрылся на Востоке. Только почти через 400 лет он вернулся в свою крепость в Лихолесье, при этом его истинное имя всё ещё оставалось неизвестным.

В 2460 г. Саурон окончательно проявил себя, увеличив свою силу. Примерно в то же время давно потерянное Кольцо Всевластья было найдено в реке Андуин хоббитом по имени Деагол. Его родственник Смеагол убил Деагола, чтобы забрать Кольцо себе, и со временем силой Кольца был превращён в отталкивающее создание — Голлума. Изгнанный из своей семьи, он взял с собой Кольцо, которое называл «моя прелесть», и спрятался во Мглистых горах.

В 2850 г. маг Гэндальф совершил вторую попытку разведки обстановки в Дол Гулдуре. Тайно пробравшись в крепость, он смог окончательно подтвердить личность её властелина, позднее доложив Белому Совету эльфов и магов, что Саурон вернулся. Саруман, однако, надеясь заполучить Кольцо Всевластья себе, отговорил Совет от активных действий против Саурона.

Тем не менее, со временем маги и эльфы, объединив свои силы, изгнали Саурона из Лихолесья в 2941 г. Однако за время, пока Белый Совет размышлял и колебался, Тёмный Властелин уже успел подготовить свой следующий шаг и даже желал покинуть Дол Гулдур.

Как раз перед тем, как Саурон бежал из Дол Гулдура, хоббит Бильбо Бэггинс в ходе опасного путешествия с отрядом гномов во главе с Торином Дубощитом встретил Голлума глубоко в недрах Мглистых гор и нашёл там кольцо. После окончания похода Бильбо принёс Кольцо обратно в свою деревню Хоббитон в Шире. Спустя десятилетия он передал его своему наследнику, Фродо Бэггинсу.

Сила Саурона теперь возросла до такого масштаба, что он мог распространять свою волю по Средиземью. Великое Око Саурона, в виде которого воспринимались его внимание и сила воли, стало символом угнетения и страха. После изгнания из Дол Гулдура Саурон вернулся в Мордор в 2942 г., открыто объявив о себе девятью годами позже, и начал восстановление Барад-Дура. Готовясь к последней войне против людей и эльфов, он создал гигантские армии орков.

Война Кольца

Три тома «Властелина Колец» повествуют о последней попытке Саурона завоевать господство над миром в 3018-3019 гг. Т. Э.

В «Братстве Кольца» говорится, что Гэндальф догадался о том, что Кольцо Власти, найденное Бильбо в пещере Голлума, на самом деле — утерянное Единое Кольцо Саурона. Маг сообщил Фродо об истинной природе фамильной ценности, оставленной ему Бильбо после его ухода в Ривенделл, и ужасных последствиях потенциального возвращения его к Саурону:
… Врагу до сих пор недостаёт одной вещи, которая придала бы ему силу и знание, чтобы сокрушить всякое сопротивление, уничтожить последнюю защиту и покрыть все земли второй тьмой. Ему недостаёт Единого Кольца… И он ищет его, и все его мысли направлены на это.

— Толкин Дж. Р. Р. Властелин Колец. Том I "Братство Кольца": Книга I, гл. 2 "Тени прошлого".

Гэндальф отправился за советом к Саруману в Изенгард, но обнаружил, что тот развращён своим долгим изучением Саурона. Используя палантир башни Ортханка, Саруман теперь общался с Тёмным Властелином и действовал в качестве его союзника, хотя втайне надеялся заполучить Кольцо для себя и использовать его силу для того, чтобы занять место Саурона. Гэндальф был взят в плен и заточён на вершине Ортханка в течение некоторого времени, но вскоре бежал с помощью одного из гигантских орлов Манвэ.

Поймав Голлума, Саурон под пытками выведал у него, что Кольцо нашёл хоббит по имени Бэггинс. Не теряя времени, Саурон послал назгулов в Шир, место проживания Бильбо, но тот ушёл в Ривенделл за много лет до этого. Фродо также уже находился на пути из Шира (по совету Гэндальфа). Назгулы пустились в погоню за Фродо и чуть не убили его на горе Заверть, но были побеждены Элрондом и Гэндальфом недалеко от Ривенделла.

В Ривенделле Элронд собрал большой совет, состоящий из представителей народов Средиземья, чтобы принять решение о путях выхода из кризиса. Совет решил, что Кольцо необходимо уничтожить там же, где оно было выковано, поскольку его невозможно расплавить никаким другим огнём, кроме вулканической лавы, бурлящей в недрах Ородруина. Фродо и его друг Сэмуайз Гэмджи присоединились к Братству Кольца, приняв миссию совета и согласившись бросить Кольцо в огонь Роковой горы.

В «Двух крепостях» рассказывается, что Саруман, используя собственную армию от имени Саурона, вторгся в королевство Рохан. Но Гэндальф, Теоден, король Рохана, и энты, возглавляемые Древобородом, окончательно разгромили войска Сарумана. Его крепость в Изенгарде была повержена, а сам Саруман — пойман в ловушку в башне Ортханка. Таким образом был нейтрализован один из самых могущественных союзников Саурона.

В ходе конфронтации Сарумана и Гэндальфа палантир Ортханка попал в руки Братства. Гэндальф передал его Арагорну, прямому потомку Исилдура и Элендила и, следовательно, законному владельцу камня. В «Возвращении короля» Арагорн использовал его, чтобы показаться Саурону (который использовал другой видящий камень, захваченный в Минас Итиле многими веками ранее). Арагорн пытался натолкнуть Саурона на мысль о том, что Кольцо теперь находится у него, и теперь Наследник Исилдура готовится обратить силу Кольца против его создателя. Тёмный Властелин обеспокоился этим откровением и атаковал раньше, чем планировал до этого, послав армию для захвата Минас Тирита, столицы Гондора (см. Битва на Пеленнорских Полях).

Сразу после того, как огромная армия орков, ведомая главой назгулов, покинула Мордор через ущелье Кирит Унгол, Фродо и Сэм попытались проникнуть в Чёрную Страну тем же путём. Ранее они встретили Голлума, которого Саурон отпустил из плена, сделав вид, что Голлуму удалось сбежать случайно. Некоторое время Голлум был проводником Фродо и Сэма. Однако, достигнув границ Мордора, он предал их Шелоб — чудовищной паукоподобной твари, охранявшей проход.

После короткой схватки Сэму удалось отбиться и от Голлума, и от Шелоб, однако паучихе удалось ужалить Фродо, который лежал бездыханным, словно умершим от яда. Орки крепости Кирит Унгол нашли тело Фродо и обобрали его, но Сэм (думая, что его хозяин мёртв) успел забрать Кольцо раньше. В крепости Фродо пришёл в сознание и был освобождён Сэмом, и два хоббита пустились в опаснейшее путешествие по равнинам Мордора в сторону Ородруина.

В то же время Арагорн подошёл к Чёрным Вратам Мордора с семью тысячами воинов Запада. После короткого разговора с комендантом Барад-Дура, Голосом Саурона, началась битва, в которой армии Мордора, имеющие многократный численный перевес, сразу стали теснить войско Гондора и Рохана. Будучи теперь убеждённым в том, что Кольцом обладает Арагорн, Саурон, видимо, поступил так, как предсказывал Гэндальф:
… Я сокрушу его, и то, что он присвоил по своей дерзости, снова станет моим навечно!

— Толкин Дж. Р. Р. Властелин Колец. Том III "Возвращение короля": Книга V, гл. 9 "Последний спор".

В то время, когда силы Запада должны были вот-вот быть разгромлены превосходящей их мощью гигантских армий Саурона, Фродо достиг своей цели, войдя в огненные глубины Ородруина. Однако воля отказала ему в последний момент: неспособный противостоять растущей силе Кольца, Фродо надел его на палец и объявил своим. Саурон мгновенно узнал об этом, и взгляд его обратился на вход в недра Роковой Горы. Отозвав оставшихся назгулов со всё ещё идущей битвы, он приказал им немедленно лететь к Ородруину и любой ценой попытаться завладеть Кольцом. Однако было слишком поздно: Голлум напал на Фродо, откусил его палец с надетым на него Кольцом, а затем, прыгая от восторга, потерял равновесие и упал вместе с Кольцом в огонь. С «рёвом и великим смятением шумов» Кольцо Всевластья исчезло вместе со всей силой, вложенной в него Сауроном; таким образом, Голлум, сам того не желая, завершил миссию Хранителя, несмотря на неудачу Фродо.

С уничтожением Кольца сила Саурона была немедленно сломлена, а его осязаемая сущность в Средиземье — уничтожена. Его отлетающий дух в какой-то момент возвысился над Мордором, подобно чёрному облаку, но был развеян могучим ветром с Запада (направления, в котором находились Валинор и Валар). Могучая империя Саурона пала, его армии дрогнули и рассеялись, Тёмная Башня Барад-Дура рухнула, а назгулов поглотил огненный град, выброшенный из кратера Ородруином. Сам Саурон теперь был умалён до скончания века[32]. Таким образом, 25 марта 3019 г. Т. Э. долгое правление второго Тёмного Владыки, основанное на страхе и угнетении, закончилось.

Гэндальф предсказал, что́ уничтожение кольца будет означать для Саурона:
… Если его уничтожить, то он падёт, и падение его будет таким низким, что восстать он более никогда не сможет. Ибо потеряет он большую часть своей силы, данной ему в начале, и всё, что было сделано или начато этой силой, рухнет, а он будет навсегда умалён и станет только духом зла, точащим самого себя во мраке, неспособным расти или принимать форму. Именно так огромное зло мира будет уничтожено.

— Толкин Дж. Р. Р. Властелин Колец. Том III "Возвращение короля": Книга V, гл. 9 "Последний спор".

Имена и титулы

В некоторых записках Толкина говорится, что изначальным именем Саурона было Майрон, или «восхитительный», «но он изменил его после подчинения Мелькору. Однако он продолжал называть себя „Майрон“ или „Тар-Майрон“, „Восхитительный король“, вплоть до падения Нуменора».[12]

Имя «Саурон» (от более ранней формы Таурон (англ. Thauron)) происходит от прилагательного саура, что на квенья означает «мерзкий, зловонный», и может быть переведено как «ненавидимый» или «отвращение». На синдарине имя Саурона — Гортхаур (англ. Gorthaur), «ненавидимый ужас» или «ужасное отвращение». Также его называли «неназываемым врагом» (англ. Nameless Enemy). Дунэдайн (потомки нуменорцев) называли его «Саурон Обманщик» из-за его роли в падении Нуменора и создании Колец Власти. На языке Нуменора (адунайском) он также известен как «Зигур» (англ. Zigûr), «волшебник».

Два его наиболее обычных титула, «Тёмный владыка Мордора» и «Властелин Колец» появляются во «Властелине Колец» лишь несколько раз. Прочие титулы Саурона или их варианты включают «Мастер коварства», «Тёмный властелин», «Владыка Барад-Дура», «Багровое око», «Создатель Кольца» и «Чародей».

В Первую Эпоху (как описывается в «Сильмариллионе») Саурона называли «Владыкой оборотней Тол-ин-Гаурхот». Во Вторую Эпоху он принял имя Аннатар, «Владыка даров», и Аулендил, «Друг Аулэ», равно как и Артано, «Благородный кузнец»; с этими именами он облёкся в новую личину и сумел убедить эльфов выковать Кольца Власти вместе с ним. В Третьей Эпохе в течение недолгого времени его знали как «Некроманта из Дол Гулдура», поскольку его истинное имя на тот момент всё ещё оставалось тайной.

Российский историк А. А. Немировский, проследивший теснейшую связь языка Мордора с хурритским языком, этимологизирует имя «Саурон» из хурритского Sau-ra-n(ne) — «Тот, кто с оружием», «Вооружённый»[33].

Другие версии в легендариуме

До публикации «Сильмариллиона» происхождение Саурона было неясно. До того, как стали доступны черновики Толкина, в версиях о сущности Саурона были догадки о его эльфийском происхождении[34]. C самых ранних версий легендариума «Сильмариллиона», описанного в «Истории Средиземья», Саурон претерпел множество изменений. Прототипом Саурона был Тевильдо, Князь Котов, который в ранних версиях сыграл роль, позже исполненную Сауроном, в истории Берена и Лютиэн в «Книге утраченных сказаний». Позже Тевильдо трансформировался в Некроманта Ту (Thû), затем в Горту (Gorthû) и в конце концов в Саурона.

Образ Саурона в экранизациях

Бенедикт Камбербэтч сыграл дракона Смауга и Некроманта (Саурона)[35] в фильмах «Хоббит: Нежданное путешествие», «Хоббит: Пустошь Смауга» и «Хоббит: Битва Пяти Воинств», основанных на книге Дж. Р. Р. Толкина «Хоббит, или Туда и обратно».

Интересные факты

  • Око Саурона в экранизации Питера Джексона напоминает реальный вид протопланетного диска звезды Фомальгаут.
  • Европейский панорамный спектрограф носит имя SAURON.
  • Молдавское предприятие, занимающееся селекцией винограда, также носит имя SAURON.
  • В компьютерной игре Overlord 2007 года доспехи Властелина очень похожи на доспехи Саурона.
  • В видеоиграх «The Lord of the Rings: Conquest», «Guardians Of The Middle-Earth», «The Lord of the Rings: The Battle for Middle-earth II» (а также дополнение к ней «The Lord of the Rings: The Battle for Middle-earth II: The Rise of the Witch-king») и «Lego Властелин Колец» Саурон является игровым персонажем.
  • Интересно, что первоначально, Питер Джексон планировал в финале «Возвращения Короля» снять сцену схватки Арагорна и Саурона у Чёрных Врат, что полностью противоречило бы книге. Сцена была доснята, и её отрывки даже были в коллекционном издании. Позже сцена была вырезана, а Саурон заменён на тролля. В первоначальном сценарии Саурон бы победил Арагорна, но перед тем как он нанес смертельный удар, Кольцо было бы уничтожено, что позволило бы самому Арагорну нанести ослабевшему противнику смертельный удар. Если бы сцена вошла в фильм, то за всю трилогию это была бы лишь вторая сцена, включавшая Саурона в истинном обличии.

Образ Саурона в литературе

  • Саурон как один из главных героев появляется в книгах российских писательниц фэнтези Натальи Васильевой (псевдоним Ниэннах) и Наталии Некрасовой (псевдоним Иллет) «Чёрная книга Арды», в романах Наталии Некрасовой «Чёрная книга Арды: Исповедь Стража» и «Великая игра», в которой авторы предпринимают попытку альтернативного описания истории, изложенной в «Сильмариллионе» Толкина, — с «позиции побеждённых». В «Чёрной Книге Арды» Саурон действует под именем Гортхауэра (Таиэрн Ортхэннэр, крылья Пламени). По замыслу авторов Саурон характерологически больше, чем майа, то есть он обладает большей свободой воли, чем они, которые не более чем «орудия» в руках Валар, а его отношение к Мелькору сопоставимо отношению сына (фаэрней) к отцу. Вместе с ним был создан дополняющий его сущность брат-близнец — Сэйор Морхэллен, «тёмный лед Ночи» («…Ночь Эа даст вам разум, Арта — силу и плоть, Пламя Творения — жизнь…»). Однако их (Ортхэннера и Морхэллена) создание не было отмечено в Замысле, и в связи с этим они были отобраны у Мелькора и отданы на воспитание к Аулэ под именами Артано и Курумо. Впоследствии они вернулись к Мелькору, причем Ортхэннэр стал ему правой рукой, а Курумо, посчитав себя непонятым своим создателем, вернулся обратно на сторону Валар. В Третью эпоху их отношения продолжились под именами Саурон и Саруман.
  • Украинская писательница Ольга Чигиринская (псевдоним Берен Белгарион) использует материалы «Чёрной Книги Арды» и имя «Гортхауэр» для Саурона в своём романе «По ту сторону рассвета», по существу являющейся своеобразным ответом на вышеуказанную «Чёрную книгу Арды».
  • В романе российского писателя Кирилла Еськова «Последний кольценосец» Саурон является монархом Сауроном VIII парламентарной монархии Мордора. Еськов описывает его как умного и дальновидного суверена-просветителя, хотя и обладающего «тяжеловесным юмором». При нём продолжился подъём научно-технологического потенциала Мордора. Власть монарха, по описанию Еськова, была номинальной, а реальная власть находилась в руках парламента, состоящего из представителей третьего сословия. Именно под давлением парламента и было принято решение о вводе мордорских войск в Итилиэн для обеспечения безопасности караванов с продовольствием, следующих в Мордор и подвергающихся разграблению дунэдайн. Сам же Саурон VIII старался войны избежать и при первой же возможности предложил Дэнетору мир в обмен на согласие на присутствие ограниченного контингента войск Мордора в Итилиэне. В последней битве при Моранноне Саурон VIII сражался «в конном строю своей лейб-гвардии в простом капитанском плаще, так что его труп даже не был опознан».
  • В серии романов Кристофера Раули «Базил Хвостолом» упоминается Сауронлорд Ваакзаам, в последних книгах он выступает антагонистом. Носит прозвище Обманщик.

См. также

Дополнительные источники о Сауроне

  • «Сильмариллион» раскрывает деяния Саурона во Вторую эпоху, даёт понимание его происхождения, детально представляет историю падения Нуменора, помогает понять идею Колец и попытки Саурона создать систему, которой он бы мог управлять.
  • «Приложения» к «Властелину Колец» кратко рассказывают о падении Нуменора, о войнах, которые инициировал Саурон в Третью эпоху, о его дипломатических способностях по объединению государств в единый союз.
  • «История Келеборна и Галадриэль» из «Неоконченных сказаний» раскрывает тему Войны в Эриадоре во Вторую эпоху.
  • «Охота за Кольцом» даёт представление о том, как именно Улаири охотились за Хранителем Кольца.
  • В «Преображённых Мифах» Толкин рассуждает о мотивах Саурона, о возможности его восстановления.
  • Также дополнительную информацию можно почерпнуть из писем № 131, 153, 183, 200, 246.

Напишите отзыв о статье "Саурон"

Примечания

  1. Некоторые толкинисты благодаря данному рисунку считают, что Саурон носил Единое Кольцо на левой руке, а не на правой, как это показано в экранизации Питера Джексона
  2. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Кольцо Моргота. — С.397.
  3. Письма Толкина. — С.205.
  4. 1 2 3 Письма Толкина. — С.243, сноска.
  5. Толкин Дж. Р. Р. Властелин Колец: Братство Кольца, книга II, глава 2 «Совет у Элронда»
  6. История Песни Творения была рассказана Валар эльфам «в соответствии с нашим [эльфийским] образом мысли и нашим представлением видимого мира, в символах, понятных нам» (Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Война Самоцветов. — С.407.)
  7. Толкин Дж. Р. Р. Сильмариллион: Айнулиндалэ (любое издание).
  8. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Народы Средиземья. — С.413.
  9. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Кольцо Моргота. — С.395.
  10. 1 2 Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Кольцо Моргота. — С.52.
  11. 1 2 Толкин Дж. Р. Р. Сильмариллион: Валаквента. — «О врагах». — М.: ООО «Издательство АСТ»; СПб.: Terra Fantastica, 2002. — 589, [3] c. ISBN 5-7921-0319-4.
  12. 1 2 [www.eldalamberon.com/parma17.html Parma Eldalamberon, #17, 2007, стр. 183]
  13. Толкин Дж. Р. Р. Сильмариллион: О Кольцах Власти и Третьей Эпохе (любое издание).
  14. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Кольцо Моргота. — С.396.
  15. Письма Толкина. — С.151.
  16. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Война Самоцветов. — С.239.
  17. Преображённые Мифы, Заметки о мотивах «Сильмариллиона», 1.
  18. 1 2 Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Кольцо Моргота. — С.420
  19. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Кольцо Моргота. — С.420—421.
  20. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Утраченный путь и другие истории. — С.333.
  21. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Кольцо Моргота. — С.404.
  22. Письма Толкина. — С.190.
  23. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Кольцо Моргота. — С.397—398
  24. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Утраченный путь и другие истории: «Этимологии», статьи ANA- и TAR-
  25. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Утраченный путь и другие истории: «Этимологии», статья TAN-
  26. Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Неоконченные сказания: «История Галадриэль и Келеборна»
  27. Толкин Дж. Р. Р. Властелин Колец: Приложение I, Хроники Королей и Правителей, Народ Дурина.
  28. Толкин Дж. Р. Р. Хоббит, или Туда и Обратно. Властелин Колец / Пер. с англ. Н. Рахмановой, Н. Григорьевой, В. Грушецкого. — Спб.: Азбука-классика, 2002. — 1136. ISBN 5-352-00184-9
  29. Письма Толкина. Письмо 131. — С.153.
  30. Письма Толкина. Письмо 211. — С.280.
  31. Все даты приводятся по хронологии, приведённой в Приложении А к «Властелину Колец»
  32. Толкин считал, что дух Саурона остался цел (ибо Айну нельзя убить), но более неспособен к воплощению. См. Преображённые Мифы; Письма Толкина. — Письмо 200.
  33. А. Немировский. [eressea.ru/library/public/nemir3.shtml Заклятье кольца и идентификация Чёрной Речи.] (Тол Эрессеа). Проверено 31 марта 2011. [www.webcitation.org/query?url=http%3A%2F%2Feressea.ru%2Flibrary%2Fpublic%2Fnemir3.shtml&date=2011-03-30 Архивировано из первоисточника 31 марта 2011 года].
  34. A Guide to Middle-Earth. Baltimore, Md.: The Mirage Press. xiii, 284, [7] pp., geneal. tables. 22,5 × 14,5 cm. (The Voyager Series, V-105) (The Anthem Series, A-1009), 1971.
  35. [www.deadline.com/2011/06/benedict-cumberbatch-to-voice-smaug-in-the-hobbit/ Benedict Cumberbatch To Voice Smaug in ‘The Hobbit’], Deadline.com (16 June 2011). Проверено 31 января 2012.

Литература

  • Roger Sale. [books.google.ru/books?id=E6apozlTK9QC&printsec=frontcover Modern heroism; essays on D. H. Lawrence, William Empson, & J. R. R. Tolkien]. — Беркли: University of California Press, 1973. — С. 193. — 261 с. — ISBN 0520022084.
  • Harold Bloom. [books.google.ru/books?id=m5OF2rFh1wgC&printsec=frontcover J.R.R. Tolkien's The lord of the rings]. — 2. — Нью-Йорк: Infobase Publishing, 2008. — 208 с. — ISBN 1604131454.

Отрывок, характеризующий Саурон

«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.


Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал: