Сапфо

Сапфо
Род деятельности:	поэтесса и писательница

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Сапфо́ (тж. Сафо́, Са́фо, Сафо Митиленская; аттич. др.-греч. Σαπφώ (произносится — /sapːʰɔː/), эолийск. др.-греч. Ψάπφω (произносится — /psapːʰɔː/); около 630 года до н. э., о-в Лесбос — 572/570 до н. э.) — древнегреческая поэтесса и музыкант, автор монодической мелики (песенной лирики). Была включена в канонический список Девяти лириков.

Жизнь

«Сапфо фиалкокудрая, сладкоулыбающаяся, чистая…», — писал о ней её друг поэт Алкей.

Биографические данные Сапфо скудны и разноречивы. Она родилась на острове Лесбос в Митилене. Её отец Скамандроним был «новым» аристократом; будучи представителем знатного рода, он занимался торговлей. Её мать звали Клеидой. Помимо Сапфо у них было трое сыновей. Чувство слова и ритма обнаружилось у Сапфо в раннем возрасте, и, по-видимому, уже с ранних лет она писала гимны для хора, выступавшего на Термийских панегиреях — главном религиозном празднестве Митилены, которое было посвящено Артемиде Термии, древней богине, хозяйке водных источников на о. Лесбос. Помимо гимнов для хора Сапфо писала оды, гимны, элегии, праздничные и застольные песни. См. об этом в детальном исследовании Т. Г. Мякина.

В середине VII в. до н. э. в Митилене произошло упразднение царской власти, место которой заняла олигархия царского рода Пенфилидов. Вскоре власть Пенфелидов пала в результате заговора, и между ведущими аристократическими семействами разгорелась борьба за первенство. В 618 до н. э. власть в городе захватил некий Меланхр, которого древние авторы называют первым тираном Митилены. Вскоре Меланхр, объединёнными усилиями поэта Алкея, его братьев и будущего тирана Митилены Питтака, был свержен и убит. Тираном Митилены стал Мирсил, политика которого была направлена против определённых представителей старой митиленской знати, и многие аристократы, в том числе род Сапфо, были вынуждены бежать из города (между 612 и 618 до н. э.). Сапфо находилась в изгнании в Сиракузах на острове Сицилия до смерти Мирсила (между 595 и 579 до н. э.), когда смогла вернуться на родину.

Она жила в городе Митилена, почему впоследствии её и стали называть Сафо Митиленской. По легенде, в это время ею увлекся Алкей. И даже фрагменты их лирики соединяются в поэтический диалог в доказательство того, однако, как доказывает Г. Надь, такой диалог едва ли имел место в реальности — песни Алкея исполнялись на симпосиях, пирах мужчин, песни же Сапфо предполагали обстановку пиршеств или празднеств фиаса — замкнутого культового содружества девушек и женщин. Существует ещё одна легенда о поэтессе — что она влюбилась в моряка Фаона, который презирал женщин и интересовался только морем. Каждый день он уплывал на лодке, и, по легенде, Сапфо дожидалась его возвращения на скале. Однажды Фаон не вернулся, и она бросилась в воду. Эта легенда — сплетение мифа о морском божестве острова Лесбос Фаоне, который однажды перевозил Афродиту, и она дала ему специальное снадобье, благодаря которому все женщины, его видевшие, влюблялись в него. Этот миф красиво сплетался с образом известной поэтессы Сапфо, и поэтому возникла такая легенда. Сапфо вышла замуж за богатого андрийца Керкила; у неё родилась дочь (названная по имени матери Сапфо, Клейс, или Клеида), которой Сапфо посвятила цикл стихов. И муж, и ребёнок Сапфо прожили недолго.

Социальный статус женщины на о. Лесбос (и вообще в Эолиде) отличался большей свободой, чем в прочих областях греческого мира. Женщины в социальной активности здесь не имели почти никаких ограничений; часть семейного имущества, например, могла передаваться по женской линии; вместе с мужскими гетериями на острове сохранялись фиасы (фиас, греч. thiasos — «собрание, процессия»), аналогичные содружества женщин. Сапфо возглавляла такой фиас — культовое объединение, посвящённое Артемиде, а также Афродите. Одной из задач этого фиаса было приготовление к замужеству знатных девушек, предсвадебное служение Артемиде, которое должно было обеспечить девушке впоследствии успешные роды (см. последнюю книгу Мякина Т. Г.). В рамках программы фиаса Сапфо обучала девушек музыке, танцам, стихосложению.

Хронология

Страбон сообщает, что Сапфо была современницей Алкея из Митилены (родился около 620 г. до н. э.) и Питтака (около 645 − 570 г. до н. э.); согласно Афинею, она была современницей царя Алиатта (около 610—560 г. до н. э.). Суда, византийская энциклопедия X века, относит её к 42-й Олимпиаде (612/608 г. до н. э.), имея в виду либо то, что она была рождена в это время, либо то, что это были годы её деятельности. По версии Евсевия Кесарийского, она была известна к первому или ко второму году 45-й или 46-й Олимпиады (между 600 и 594 г. до н. э.) Обобщая эти источники, можно сказать, что она скорее всего родилась около 620 г. до н. э., или немного раньше.

Судя по Паросской хронике, она была сослана из Лесбоса в Сицилию между 604 и 594 гг. до н. э. Если считать 98-й фрагмент её стихов биографическим свидетельством и относить его к её собственной дочери (см. ниже), это может означать, что у неё уже была дочь к тому времени, как её изгнали. Если считать 58-й фрагмент автобиографичным, то она дожила до старости. Если считать исторически достоверным её знакомство с Родопой (см. ниже), то это означает, что она жила в середине VI в. до н. э.

Семья

Дитя у меня есть родное.
Прелестное, точно цветочек.
Сияющий пышной красою!..

Оксиринхский папирус (около 200 г. н. э.) и Суда сходятся в том, что мать Сапфо звали Клеида (др. греч. — Kleis, на русском принято её имя передавать «Клеида») и что у неё была дочь, которая носила то же имя. Строка папируса гласит: «У неё [Сапфо] была дочь Клеида, которую она назвала в честь своей матери» (Дубан 1983, с. 121) Клеида упоминается в двух сохранившихся фрагментах стихотворений Сапфо. В 98-м фрагменте Сапфо обращается к Клеиде, говоря, что не сможет достать ей украшенную ленту для волос. Сто тридцать второй фрагмент полностью звучит так: «У меня есть прекрасное дитя [pais], похожее на золотистые цветки, моя дорогая Клеида, которую я не (отдала) бы за всю Лидию или милый…» Эти фрагменты часто истолковывают как относящиеся к дочери Сапфо или подтверждающие, что у Сапфо была дочь по имени Клеида. Но даже если принимать биографическое прочтение стихотворения, это не обязательно так. В 132-м фрагменте Клеида названа греческим словом pais («дитя»), которое также может означать рабыню или любую юную девочку-ребёнка. Возможно, что эти строки или другие, похожие на них, были неправильно поняты древними писателями, что привело к возникновению ошибочной биографической традиции, дошедшей до наших дней. В 102-м фрагменте лирическая героиня обращается к «милой маме», из чего иногда делают вывод, что Сапфо начала писать стихи, когда её мать была ещё жива. Согласно большинству исторических источников, отца Сапфо звали Скамандроним; он не упомянут ни в одном из сохранившихся фрагментов. В «Героидах» у Овидия Сапфо оплакивает его такими словами: «Шесть моих дней рождения прошло, когда кости моего родителя, собранные из погребального костра, выпили раньше времени мои слёзы». Возможно, Овидий написал эти строки по мотивам не дошедшего до наших дней стихотворения Сапфо.

О Сапфо писали, что у неё было три брата: Харакс (Charaxos), Эвригий (Eurigios) и Ларих (Larichos). В оксиринхском папирусе говорится, что Харакс был старшим, но Сапфо больше нравился младший Ларих. Афиней писал, что Сапфо хвалила Лариха за то, что он разливает вино в здании администрации Митилены, учреждении, в котором служили молодые люди из лучших семейств. Это свидетельство того, что Сапфо родилась в аристократической семье, согласуется с изысканной обстановкой, в которой происходит действие некоторых её стихов.

Геродот, а позднее Страбон, Афиней, Овидий и Суда, рассказывают об отношениях между Хараксом и египетской куртизанкой Родопис (Rhodopis). Геродот, чьи произведения относятся к самому древнему источнику, упоминающий эту историю, сообщает, что Харакс выкупил Родопис из рабства за большую сумму, и, после того как он вернулся с ней в Митилену, Сапфо раскритиковала его в стихах. Страбон, живший 400 годами позднее, добавляет, что Харакс торговал лесбосским вином, а Сапфо называла Родопис «Дориха». Афиней, спустя ещё 200 лет, называет куртизанку Дорихой (Doricha) и заявляет, что Геродот перепутал её с Родопис, совершенно другой женщиной. Он также цитирует эпиграмму Посейдиппа (III в. до н. э.), которая относится к Дорихе и Сапфо. Основываясь на этих рассказах, учёные предположили, что Дориха может упоминаться в стихах Сапфо. Ни один из сохранившихся фрагментов не содержит этого имени полностью, но часто считают, что во фрагментах 7 и 15 есть обрывок слова «Дориха». Современный исследователь Джоэль Лидов подверг это предположение критике, утверждая, что предание о Дорихе не поможет восстановить никакие фрагменты стихов Сапфо и что оно произошло из произведений Кратина или другого комика, жившего в одно время с Геродотом. Однако вновь обнаруженные в 2014 г. на античном папирусе тексты Сапфо подтверждают интерпретацию Афинея и Посидиппа и, одновременно, уточняют Геродота: Харакс действительно был влюблен в гетеру Дориху, и хор, руководимый Сапфо, порицал его за это в песнях. Геродот неправильно отождествил упоминаемую у Сапфо Дориху с известной гетерой Родопис, жившей много позже.

Суда — единственный источник, в котором говорится, что Сапфо была замужем за «очень богатым торговцем по имени Керкил, который жил на Андросе» и что он был отцом Клеиды. Это предание, возможно, было шуткой, придуманной комическими поэтами, так как слова Суды «Керкил с Андроса» буквально означают «член от мужчины».

Сапфо, "К моей любовнице"

 
 Блаженством равен тот богам,
 Кто близ тебя сидит, внимая
 Твоим чарующим речам,
 И видит, как в истоме тая.
 От этих уст к его устам
 Летит улыбка молодая.

 И каждый раз, как только я
 С тобой сойдусь, от нежной
                       встречи
 Замлеет вдруг душа моя
 И на устах немеют речи...
 А пламя острое любви
 Быстрей по жилам пробегает...
 И звон в ушах... и бунт в крови...
 И пот холодный проступает...
 А тело, — тело всё дрожит...
 Цветка поблекшего бледнее
 Мой истомлённый страстью
                       вид...
 Я бездыханна... и, немея,

 В глазах, я чую, меркнет свет...
 Гляжу, не видя... Сил уж нет...
 И жду в беспамятстве... и знаю —
 Вот-вот умру... вот умираю.

(Перевод В. В. Крестовского)

Изгнание

Время жизни Сапфо было периодом политических волнений на Лесбосе и выдвижения Питтака. Согласно Паросской хронике, Сапфо была сослана на Сицилию между 604 и 594 гг.; Цицерон отмечает, что её статуя стояла в здании администрации Сиракуз. В отличие от стихов её друга Алкея, сохранившиеся произведения Сапфо почти не содержат намёков на политические условия. Главное исключение — это 98-й фрагмент, который упоминает изгнание и показывает, что Сапфо недоставало некоторых привычных ей предметов роскоши. Её политические симпатии могли принадлежать партии Алкея. Хотя явных доказательств этому нет, но обычно предполагается, что Сапфо в какой-то момент вернулась из ссылки и провела бóльшую часть своей жизни на Лесбосе.

Легенда о Фаоне

Предание, уходящее корнями по крайней мере в работы Менандра (фрагмент 258 K), предполагает, что Сапфо покончила с собой, сбросившись с Левкадских скал от неразделённой любви к паромщику Фаону. Современные учёные считают эту историю недостоверной, возможно — придуманной комическими поэтами или основанной на неверном прочтении повествования от первого лица в небиографическом стихотворении. Отчасти эту легенду могло породить желание доказать, что Сапфо была гетеросексуальна.

Творчество

В основе лирики Сапфо лежат традиционные фольклорные элементы; здесь преобладают мотивы любви и разлуки, действие происходит на фоне светлой и радостной природы, журчания ручьев, курения благовоний в священной роще богини. Традиционные формы культового фольклора наполняются у Сапфо личными переживаниями; главным достоинством её стихотворений считается напряжённая страстность, обнажённое чувство, выраженные с чрезвычайной простотой и яркостью. Любовь в восприятии Сапфо — страшная стихийная сила, «сладостно-горькое чудовище, от которого нет защиты». Сапфо стремится передать своё понимание синтезом внутреннего ощущения и конкретно-чувственного восприятия (огонь под кожей, звон в ушах и т. п.).

Естественным образом, такие эмоции не могли брать начало только в традиции. В жизни Сапфо известны случаи, оказавшие, возможно, непосредственное влияние на эмоциональный строй её творчества. Например, Апулей сообщает историю о том, как брат Сапфо Харакс, занимавшийся виноторговлей, в одной из своих поездок в Египет влюбился в «прекрасную куртизанку» Родопу. Когда за огромную сумму он выкупил её у прежнего хозяина и привёз на Лесбос, Сапфо сама потеряла голову от чувства к Родопе; брат, обнаружив такое, не нашёл ничего лучше как уехать из дома вместе со своим «приобретением».

Наряду со стихотворениями, предназначенными для исполнения в фиасе, от Сапфо сохранились также фрагменты, рассчитанные на широкую аудиторию; например эпиталамии, традиционные свадебные песни, отображавшие прощание невесты с девичеством, предназначенные для исполнения хором юношей и девушек перед входом в брачный покой. Эти стихотворения отличались не столько страстностью, сколько наивностью и простотой тона. «Извечные» мотивы поэзии этого рода — соловей, розы, Хариты, Эрот, Пейто, весна — присутствуют в сохранившихся фрагментах стихотворений Сапфо постоянно. Особенное значение Сапфо придаёт розе; в «Венке Мелеагра» ей посвящён этот цветок.

Гимны Сапфо как большинство её песен имели, как показывает Т. Г. Мякин, отношение к культу Артемиды, Геры и Афродиты, но при этом отличались субъективным характером; их называли призывными (κλητικοί), так как каждый обращён к какому-либо божеству.

Наконец, Сапфо приписываются элегии и эпиграммы.

«Поэзия Сапфо была посвящена любви и красоте: красоте тела, девушек и эфебов, торжественно состязавшихся с ней у храма Геры на Лесбосе; любви, отвлечённой от грубости физиологического порыва к культу чувства, надстраивавшегося над вопросами брака и пола, умерявшего страстность требованиями эстетики, вызывавшего анализ аффекта и виртуозность его поэтического, условного выражения. От Сапфо выход к Сократу: недаром он называл её своей наставницей в вопросах любви» (акад. А. Н. Веселовский).

Сексуальность и поэтический кружок

Центром поэзии Сапфо является любовь и страсть к разным персонажам обоих половК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). Слово «лесбиянка» происходит от названия её родного острова Лесбос, а в английском языке также используется образованное от её имени слово «сапфический». Оба этих слова стали применяться для обозначения женской гомосексуальности только в XIX веке. Лирические героини многих её стихотворений говорят о страстной влюблённости или любви (иногда взаимной, иногда нет) к различным женщинамК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан), но описания телесного контакта между женщинами встречаются редко и являются спорными. Неизвестно, были ли эти стихи автобиографичными, хотя упоминания о других сферах жизни Сапфо встречаются в её произведениях, и её стилю бы соответствовало поэтическое выражение также и этих интимных переживаний. Её гомоэротику следует понимать в контексте седьмого века до нашей эры. Стихи Алкея, а позже Пиндара, описывают сходные романтические узы между участниками некоторого кружка.

Алкей, современник Сапфо, говорил о ней так: «С фиалковыми кудрями, чистая, нежно улыбающаяся Сапфо» (ἰόπλοκ᾽ ἄγνα μελλιχόμειδε Σάπφοι, фрагмент 384). Философ третьего века Максим Тирский писал, что Сапфо была «смуглой и невысокой» и что в отношениях с подругами она была похожа на Сократа: «Как иначе можно назвать любовь этой лесбийской женщины, если не искусством любви Сократа? Ведь они, кажется мне, понимали любовь по-своему: она любила женщин, он — мужчин. Ведь они, как говорят, любили многих, и были увлечены всем прекрасным. Кем были для него Алкивиад, Хармид и Федр, тем были для неё Гиринна, Аттида и Анактория…»

В викторианскую эпоху было модным описывать Сапфо как директрису пансиона благородных девиц. Как указывает Пейдж Дюбуа (и многие другие эксперты), эта попытка сделать Сапфо понятной и приемлемой для британского высшего общества была основана скорее на консервативных чувствах, чем на исторических фактах. В скудном сборнике сохранившихся стихов Сапфо ни разу не упоминаются обучение, студенты, школы или преподаватели. Бернетт, как и другие учёные, включая С. М. Боура, считают, что кружок Сапфо был в чём-то похож на спартанские военные лагеря для мальчиков (agelai) или священные религиозные группы (thiasos), но Бернетт уточняет свой довод, замечая, что кружок Сапфо отличался от этих современных ей примеров, поскольку «участие в нём, по-видимому, было добровольным, нерегулярным и до некоторой степени многонациональным». Тем не менее, остаётся представление о том, что Сапфо руководила некоторого рода школой.

Тексты

К Афродите

Пестрым троном славная Афродита,
Зевса дочь, искусная в хитрых ковах!..
Я молю тебя, не круши мне горем
          Сердца, благая!

Но приди ко мне, как и раньше часто
Откликалась ты на мой зов далекий
И, дворец покинув отца, всходила
          На колесницу

Золотую. Мчала тебя от неба
Над землёй воробушков малых стая;
Трепетали быстрые крылья птичек
          В далях эфира,

И, представ с улыбкой на вечном лике,
Ты меня, блаженная, вопрошала,
В чем моя печаль и зачем богиню
          Я призываю,

И чего хочу для души смятенной.
«В ком должна Пейто, скажи, любовно
Дух к тебе зажечь? Пренебрег тобою
          Кто, моя Сапфо?

Прочь бежит — начнет за тобой гоняться.
Не берет даров — поспешит с дарами,
Нет любви к тебе — и любовью вспыхнет,
          Хочет, не хочет».

О, приди ж ко мне и теперь от горькой
Скорби дух избавь и, что так страстно
Я хочу, сверши и союзницей верной
          Будь мне, богиня.

(Перев. В. В. Вересаев)

Составленный в александрийский период корпус произведений Сапфо насчитывал 9 книг, расположенных отчасти по метрическим рубрикам, отчасти по видам мелоса. Из произведений Сапфо до нашего времени дошло около 170 фрагментов, в том числе одно стихотворение целиком. Особого внимания заслуживают следующие фрагменты (по 4-му изданию Бергка):

• 1-й, единственное дошедшее до нас целое стихотворение Сапфо, в котором поэтесса, жалуясь на безответность своей любви, призывает на помощь Афродиту;
• 2-й, в котором поэтесса, мучимая ревностью, раскрывает свои чувства (51-е стихотворение Катулла представляет собой слегка изменённый перевод этого фрагмента);
• 3-й, сравнение некой красавицы с луной, перед которой меркнут звезды;
• 28-й, обращение к Алкею в ответ на его любовное признание;
• 52-й, в котором Сапфо жалуется на одиночество в тишине ночи;
• 68-й, часть стихотворения, в котором Сапфо предсказывает безвестную судьбу женщине, чуждой культу муз;
• 85-й, посвящённый дочери;
• 93-й, посвящённый красавице, которая сравнивается с «румяным яблоком»;
• 95-й, обращение к вечерней звезде (62-е стихотворение Катулла представляет собой подражание этому фрагменту).

Произведения

Александрийское издание работ Сапфо

Александрийская библиотека собрала произведения Сапфо в девять книг, разделив их в основном по стихотворному размеру:

• Первая книга: стихотворения, написанные сапфической строфой, всего 330 строф (фрагменты 1-42).
• Вторая книга: стихотворения, написанные гликоническим размером с расширением дактилем (фр. 43-52)
• Третья книга: двустишья, состоящие из больших асклепиадовых стихов (фр. 53-57)
• Четвёртая книга: двустишья или подобный им размер (фр. 58-91)
• Пятая книга: возможно, состояла из различных трёхстиший (фр. 92-101)
• Шестая книга: содержание неизвестно
• Седьмая книга: до наших дней дошли только две строки одного размера (фр. 102)
• Восьмая книга (см. фр. 103)
• Девятая книга: эпиталамы (свадебные песни) в различных стихотворных размерах, включая дактилический гекзаметр (фр. 104—117).

Не все сохранившиеся фрагменты можно отнести к какой-то из этих книг (фр. 118—213 не удалось классифицировать); в них встречаются и другие стихотворные размеры.

Сохранившиеся стихи

До наших дней дошла небольшая часть этих девяти книг, но и она представляет большую культурную ценность. Целиком сохранилось одно стихотворение, «Гимн Афродите» (первый фрагмент), которое в трактате «О сочетании слов» процитировал как пример «отточенного и яркого» поэтического стиля Дионисий Галикарнасский, восхищавшийся мастерством Сапфо: «Здесь впечатление благозвучия и элегантности поэтического языка создаётся последовательными, плавными переходами. Слова прилегают друг к другу и сплетаются вместе в соответствии с определённым сходством и естественным притяжением звуков».

Стихотворение «Гимн Афродите» указывается в числе переведенных рекордное для всей русской переводческой практики количество раз — более пятидесяти вариантов к настоящему времени.

Другие важные фрагменты включают три почти целиком сохранившихся стихотворения (в стандартной нумерации, 16-й, 31-й и недавно найдённый 58-й фрагменты). Одно из них — второе наиболее известное после упомянутого «Гимна Афродите» — в приписывавшемся Лонгину, но, как выяснилось, более древнем трактате «О возвышенном», оно же в латинской адаптации Катулла № 51.

Недавние открытия

Последнее из найденных произведений Сапфо — это почти целиком сохранившееся стихотворение о старости (58-й фрагмент). В нём идёт речь о браке Тифона и богини Эос, которая попросила Зевса сделать его бессмертным, забыв добавить, что он должен остаться вечно молодым. Концы строк, взятые из Оксиринхского папируса (№ 1787, фрагмент 1), были впервые опубликованы в 1922 году, но из них можно было понять немногое, так как окончания стихотворений обозначались в начале строк, а они были утеряны, и учёные могли только догадываться, где заканчивается одно стихотворение и начинается другое. Недавно была найдена почти целиком остальная часть стихотворения — в папирусе III в. до н. э. из коллекции Кёльнского университета (опубликована в 2004 году). Первая реконструкция текста была выполнена М. Л. Уэстом в 2005 г. Наибольшей известностью пользуется издание данного фрагмента, осуществленное в 2009 г. под редакцией Д. Оббинка. Последнее по времени издание новонайденного фрагмента (с поэтическим русским переводом и уточнённым критическим аппаратом) осуществил русский филолог Т. Г. Мякин. В интернете опубликован древнегреческий текст с примечаниями для изучающих язык.

Помимо этого, недавно удалось идентифицировать ещё два небольших отрывка Сапфо, которые опубликованы Д. Оббинком. По словам гарвардского профессора др.-греч. литературы Альберта Хенрикса, найденный текст — «наилучший из всех сохранившихся папирусов с текстами Сапфо, на котором требуется восстановить всего несколько букв в первом стихотворении, и ни одной — во втором; ни одно слово не подвергается сомнению». Первое из стихотворений повествует о Хараксе и Ларихе — согласно древним источникам, двух братьях Сапфо, которые ранее по имени не упоминались ни в одном из сохранившихся её стихотворений. Т. Г. Мякин, подробно проанализировав его лексику, выдвинул доводы в пользу того, что вновь обнаруженная песня — это часть большой хоровой композиции, сочиненной Сапфо с целью умолить богов (Нереид и Киприду) отвратить Харакса от гетеры и обеспечить благополучное возвращение брата домой^{[значимость?]}.

Особенности поэзии Сапфо

Дэвид Кэмпбелл кратко обозначил некоторые из наиболее притягательных качеств поэзии Сапфо:

Простота языка и чёткость мысли во всех этих фрагментах очевидны; шутки и пафос, обычные в английских стихах о любви и нередко встречающиеся в произведениях Катулла, отсутствуют полностью. Её образы ясны — воробьи, запряжённые в колесницу Афродиты, полная луна звёдной ночью, единственное красное яблоко на верхушке дерева — и иногда она подробно останавливается на них, развивая их сами по себе. Она использует прямую речь, цитируя настоящие или выдуманные диалоги, и тем самым достигает впечатления непосредственности. Когда речь идёт о кипящих в её душе чувствах, она спокойно выбирает слова для их выражения. В этом она опирается прежде всего на мелодику речи: её умение подбирать положение гласных и согласных звуков, которым восхищался Дионисий Галикарнасский, очевидно почти в любой строфе; музыка, под которую она пела свои стихи, уже не звучит, но, прочтённые вслух, они по-прежнему зачаровывают.

Метрика

Сапфо ввела в стихосложение несколько ритмических образцов (напр. названные её именем большую и малую сапфические строфы), которые высоко ценились и её современниками, и поэтами позднего времени, в том числе латинскими (напр. Катуллом, который фактически первый использовал в латинском малую сапфическую строфу, и Горацием, который использовал её с непревзойдённым для латинского языка мастерством).

В противоположность дорической хоровой лирике, монодическая (сольная) лирика эолийцев допускала либо однородные системы, либо строфы, состоящие из дистихов и тетрастихов; но отсутствие разнообразия строфики компенсировалось разнообразием ритма стихов. Преобладающий размер стихотворений Сапфо — логаэдический, то есть дактило-трохеический; среди стихов наиболее часто встречаются:

• адоний (—UU— | X)
• Асклепиадов стих большой (—X | —UU— || —UU— || —UU— | UX)
• Асклепиадов стих малый (—X | —UU— || —UU— | UX)
• Сапфический стих большой (—U ¦ —X | —UU— || —UU— || U— ¦ X)
• Сапфический стих малый (—U ¦ —X | —UU— | U— ¦ X)
• ферекратей (—X | —UU— | X)
• гликоней (—X | —UU— | UX)

Музыка

Музыкальные композиции Сапфо не сохранились. Античные и византийские писатели приписывали Сапфо (недостоверно) изобретение плектра и миксолидийского лада. В живописи Сапфо нередко изображается с лироподобным инструментом в руках, в том числе с кифарой (громоздким концертным инструментом, на котором в классическую эпоху играли только мужчины), в эпоху Ренессанса и позже — с фантастическим устройством, непригодным для музицирования (как на фреске Рафаэля «Парнас»). В действительности лесбосские музыканты играли на лёгком ба́рбите — увеличенной разновидности лиры (см. семи- и восьмиструнный барбиты на иллюстрации в руках Алкея и Сапфо, вазопись ок. 480 г. до н.э.).

Предания о Сапфо

В древности существовало немало преданий об отношениях поэтессы к её избранникам и подругам. Начало таким преданиям было положено представителями аттической комедии (известны имена семи комиков, избравших сюжетом своих пьес эпизоды из жизни Сапфо). Они, не понимая смысла поэзии Сапфо полностью, и относясь к культурному развитию эолийской женщины начала VI в. до н. э. с точки зрения современной им афинской действительности, превратно толковали некоторые сведения о жизни Сапфо.

К числу подобных преданий относится любовь к юноше Фаону, отказавшему поэтессе во взаимности, отчего она якобы бросилась в море с Левкадской скалы в Акарнании. (Выражение «броситься с Левкадской скалы» стало поговоркой, означающей «кончить жизнь самоубийством под влиянием отчаяния»; в этом смысле Левкадская скала упоминается, например, у Анакреонта.) Также, наряду с Фаоном и Алкеем в число избранников Сапфо попадают Анакреонт, живший на 60 лет позже её, и Архилох с Гиппонактом, разделённые друг от друга промежутком в 150 лет.

По поводу отношений Сапфо к женщинам — адресатам её стихотворений — уже в древности существовало множество неоднозначных мнений. Современное понятие «лесбийская любовь» и само слово «лесбиянка», означающее гомосексуальную женщину, по происхождению связано с Сапфо и её кружком. Подруги и ученицы Сапфо обменивались стихотворениями, которые в первую очередь были связаны с древними культами женственности и т. п.; на почве лесбосской свободы чувства и действия эта «женская» поэзия (предназначенная, тем более, для определённого круга близких) естественным образом приобретала откровенное содержание.

Критики XIX века, начиная с Велькера и Мюллера, объясняли страстность поэтического чувства Сапфо к женщинам отчасти особенностью художественных приемов, отчасти фактом «нормальности» таких отношений в социально-культурной традиции общества того времени. Подобные отношения женщин к женщинам, на почве дружбы или возвышенной любви (которую напр. Платон проповедовал в своем «Пире») для древности являлись столь же нормальными, как и отношения, существовавшие среди спартанских эфебов или между Сократом и его учениками (Алкивиадом, Ксенофонтом и др.). Такое мнение высказывалось ещё в древности философом конца II в. до н. э. Максимом Тирским (24-е Рассуждение).

По сохранившимся фрагментам также представляется, что ревность Сапфо к своим соперницам, Горго и Андромеде, была вызвана более чувством соревнования на почве поэтического и музыкального искусства между фиасами (фиас Сапфо называет «своим домом муз», μοῠσπόος οικία; Bergk, 61). Так или иначе, Сапфо пользовалась уважением и почитанием Алкея, Солона, затем Платона, затем Горация и многих выдающихся людей древности; известно, что митиленцы помещали на своих монетах её изображения. Следует отметить, что по многим стихотворениям Сапфо создаётся её образ как прекрасной матери и жены.

Наследие

Признание таланта Сапфо древними

Поэзия Сапфо заслужила признание и поклонение ещё в древности. Так, Солон, услышав на пиру одно из стихотворений Сапфо, тотчас выучил его наизусть, причём прибавил, что «не желал бы умереть, не зная его на память». Сократ называет её своей «наставницей в вопросах любви»^[где?]; Платон, в одной из приписываемых ему эпиграмм, — «десятой музой». Страбон называет Сапфо «чудом» и утверждает, что «напрасно будет искать во всем ходе истории женщину, которая могла бы выдержать, хотя бы приблизительно, сравнение с Сапфо».

В античный период Сапфо обычно считали величайшим или одним из величайших лирических поэтов [31]. В миланском папирусе, извлечённом расхитителями гробниц из савана мумии и опубликованном в 2001 году, говорится о высокой оценке, которую давал «божественным песням» Сапфо выдающийся автор эпиграмм Посейдипп из Пеллы (III в. до н. э.) [32]

Эпиграмма из Палатинской антологии (9.506), приписываемая Платону, гласит:

Платон. К Сапфо.

Девять лишь муз называя, мы Сапфо наносим обиду.
Разве мы в ней не должны музу десятую чтить?

(Перев. О. Б. Румер)

Девять на свете есть Муз, утверждают иные. Неверно:

Вот и десятая к ним — Лесбоса дочерь, Сапфо!

(перевод В. В. Вересаева)

Клавдий Элиан писал в «Пёстрых рассказах» (Ποικίλη ἱστορία), что Платон называл Сапфо мудрой. Во «Florilegium’е» Стробея (3.29.58) приведён такой рассказ:

«Солон Афинский услышал, как его племянник поёт песню Сапфо за бокалом вина, и она ему настолько понравилась, что он попросил мальчика научить его этой песне. Когда тот спросил его, зачем, Солон ответил: „Чтобы я мог выучить её и умереть“».

Дионисий Галикарнасский называет Сапфо (наряду с Анакреонтом и Симонидом) «главной представительницей мелодического стиля». По словам Деметрия Магна, стихи Сапфо «полны любви и весны». Упомянутый выше второй фрагмент, переведённый Катуллом и отразившийся в 104-м и следующих стихах второй идиллии Феокрита, заслужил большую похвалу Лонгина. Поэзия Сапфо оказала большое влияние на Катулла — родственного Сапфо по духу «певца нежных чувств и страстей», на Горация — «выразителя форм греческой лирики в римской литературе».

Спустя несколько веков, Гораций писал в своих «Одах», что поэзия Сапфо достойна священного поклонения. Римский поэт Катулл создал известный перевод на латынь одного из стихотворений Сапфо «Ille mi par esse deo videtur» («Он кажется мне подобным богу») [Катулл 51].

Утрата произведений Сапфо

Хотя большинство произведений Сапфо дошло до римской эпохи, из-за изменившихся интересов, вкусов и стилей её произведения переписывали всё реже и реже, особенно после того, как академии исключили их из своей учебной программы. Одной из причин тому было преобладающее изучение аттического и гомеровского диалекта греческого языка. Эолийский диалект, на котором писала Сапфо, был сложен и ко времени существования Римской империи стал древним и малопонятным, создавая значительные трудности для сохранения её популярности. Тем не менее, величайшие поэты и мыслители Древнего Рима продолжали сравнивать с ней других авторов или подражать ей, и только благодаря этим сравнениям и описаниям мы сейчас знаем многие стихи Сапфо.

Когда главные академии Византийской империи прекратили изучение её произведений, они стали очень редко копироваться писцами, и византийский учёный XII века Цецес называет её стихи утраченными.

Современные легенды, истоки которых трудно отследить, говорят, что литературное наследие Сапфо пало жертвой намеренного уничтожения возмущёнными церковными лидерами, сжигавшими её книги. Исторических свидетельств, подтверждающих это, не существует. В действительности, Григорий Богослов, которого с Папой Григорием VII называют главными виновниками утраты стихов Сапфо, читал её стихи и восхищался ими.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Иное мнение о ней, высказывал христианский писатель II в. Татиан в его «Слове к эллинам»: «Сапфо, блудливая бабёнка, помешавшаяся от любви, воспевает даже свой разврат».

Кажется наиболее вероятным, что поэзия Сапфо была в основном утрачена под действием тех же беспорядочных сил культурных изменений, что оставили нам лишь жалкие крохи произведений всех девяти канонических лирических поэтов Греции, из которых больше повезло только Пиндару (единственному, чьи стихи сохранились благодаря переписчикам) и Вакхилиду (знанием которого мы обязаны одной драматичной находке папируса).

Источники сохранившихся фрагментов

Несмотря на то, что стихи Сапфо прекратили переписывать, некоторые из них были найдены во фрагментах египетских папирусов более раннего периода, как те, что были обнаружены в кучах древнего мусора в Оксиринхе, где каждая важная находка открывала исследователям оборванные строки неизвестных ранее стихотворений Сапфо, становясь их основным источником. Один значительный фрагмент сохранился на глиняном черепке. Остальные стихи Сапфо, которые мы знаем, были найдёны в произведениях других античных авторов, которые часто цитировали её для иллюстрации грамматики, выбора слов или стихотворного размера.

Современные англоязычные переводы

Интерес к поэзии Сапфо растёт со времени Европейского Возрождения, порой поднимаясь до довольно широкой известности, когда новые поколения читателей обнаруживают её произведения. Так как немногие люди знакомы с древнегреческим языком, пользуются популярностью переводы, причём каждый век переводит Сапфо по-своему. Античные произведения, написанные метрическим стихом (основанным лишь на фиксированной длине строки), трудно передать средствами английского языка, который использует тоническое стихосложение и рифму. В результате многие переводчики рифмуют строки и перекладывают идеи Сапфо в английские поэтические формы.

В 1960-х гг. Мэри Бернард переоткрыла Сапфо для читающей публики, применив новый подход к переводу, исключающий использование рифмованных стихов и традиционных форм. Многие из последующих переводчиков работали в похожем стиле. В 2002 году исследователь классической поэзии и поэтесса Энн Карсон создала «If Not, Winter», исчерпывающий перевод фрагментов стихов Сапфо. В своих построчных переводах с многоточиями в тех местах, где обрываются строки древних папирусов, она стремится передать и изначальную лиричность стихотворений Сапфо, и их текущее обрывочное состояние. Переводы также были сделаны Уиллисом Бернстоуном, Джимом Пауэллом и Стэнли Ломбардо.

Сапфо в России

Е. Свиясов в своей работе об этом указывает, что «ни одному античному и западноевропейскому автору, даже Байрону, а возможно, и отечественному (за исключением Пушкина) не посвящалось в России такого числа стихотворений, как Сапфо». Там же: «Число переводов и подражаний 2-й оды достигает 51… Ни одно античное или западноевропейское стихотворение не переводилось столь часто на русский язык». Гораздо хуже в России обстоит дело с научным исследованием древнегреческого текста фрагментов Сапфо. Отечественные ученые лишь бегло и в общих чертах касались этого вопроса, который, ввиду утраты полного текста Александрийского издания Сапфо, является основополагающим для понимания смысла и содержания дошедших до нас фрагментов (работы И. И. Толстого и О. М. Фрейденберг).

Специально анализирует дошедшие до нас под именем Сапфо древнегреческие тексты Т. Г. Мякин, который связывает её творчество с жреческим служением Афродите и Артемиде Термии — древней лесбосской богине пресноводных источников. Монография «Сапфо. Язык, мировоззрение, жизнь», вышедшая в С.-Петербурге в 2004 году, была отмечена премией Российской ассоциации антиковедов. В книге 2012 года Мякиным осуществлено научное издание последнего фрагмента поэтессы, обнаруженного Д. Гроневальдом и Р. Даниэлем и опубликованного в 2004 году: представлен древнегреческий текст с дополненным критическим аппаратом и новым русским переводом. Работы Т. Г. Мякина получили широкую известность и признание за рубежом. Последняя книга переведена автором на латынь (с целым рядом новых дополнений и уточнений, что, пожалуй, делает знакомство с латинской монографией Мякина Т. Г. обязательным для всякого ученого, изучающего творчество Сапфо)

См. также

В честь Сапфо назван астероид (80) Сапфо, открытый в 1864 году.

Литература

• Сапфо // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Bowra C. M. Greek Lyric Poetry from Alcman to Simonides.
• Иванов Л. Л. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000139/st005.shtml Сафо]. [www.webcitation.org/6CW6VXvhr Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012]. // Замечательные женщины. Волгоград, 1991.
• [ec-dejavu.net/s-2/Sappho.html Свиясов Е. В. Сафо и русская любовная поэзия XVIII — нач. XX вв.]. [www.webcitation.org/6CW6Xc25p Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].. — СПб.: Дмитрий Буланин, 2003; с. 5—19, 317—331.
• Мякин Т. Г. Сапфо. Язык, мировоззрение, жизнь. — СПб.: Алетейя, 2004.
• Мякин Т. Г. Через Кельн к Лесбосу: встреча с подлинной Сапфо. Новосибирск, 2012.
• [www.academia.edu/7796787/PER_COLONIAM_AGRIPPINAM_AD_LESBUM_SAPPHUS_FIDE_DIGNAE_OCCURSUS Myakin Timotheus. Per Coloniam Agrippinam ad Lesbum: Sapphus fide dignae occursus. Novosibirsk, 2013]

Ссылки

• [lib.ru/POEEAST/SAPFO/ Сапфо] в библиотеке Максима Мошкова
• [www.novemlyrici.net/index.xps?2.2 Стихотворения](недоступная ссылка — история). [web.archive.org/20110723230743/www.novemlyrici.net/index.xps?2.2 Архивировано из первоисточника 23 июля 2011].
• [laidinen.ru/women.php?part=52&letter=С Сапфо в Антологии «Женская поэзия»]. [www.webcitation.org/6CW6ZmvPJ Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• Волков, А. [znanie-sila.ru/online/issue_3591.html Хозяйка острова Лесбос]. [www.webcitation.org/6CW6ajzbF Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].. (недоступная ссылка с 07-08-11 (4645 дней) — история) // Знание-сила. — 2006. — № 2. — С. 96—101.
• [www.novemlyrici.net NOVEMLYRICI.NET, сайт о Девяти лириках]. [www.webcitation.org/6CW6bnwhH Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [litera.edu.ru/catalog.asp?cat_ob_no=13697&ob_no=14250&rt=&print=1 Сапфо (VI в. до н. э.)]. // из-во "Просвещение"
• Edith Hall. [www.nybooks.com/articles/2015/05/07/sensual-sappho/ Sensual Sappho]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Сапфо

– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.