Сафонов, Всеволод Дмитриевич
Поделись знанием:
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
Всеволод Сафонов | |
Имя при рождении: |
Всеволод Дмитриевич Сафонов |
---|---|
Дата рождения: | |
Место рождения: | |
Дата смерти: | |
Гражданство: | |
Профессия: | |
Награды: |
Все́волод Дми́триевич Сафо́нов (1926 — 1992[1]) — советский актёр театра и кино. Народный артист РСФСР (1974).
Биография
В. Д. Сафонов родился 9 апреля 1926 года в Москве. Окончил Театральное училище им. Б. В. Щукина (1949).
С 1949 года работал в Камерном театре, с 1950 года — Театре Сатиры, с 1952 года — в Театре Группы советских войск в Германии, с 1955 года — в студии киноактёра при «Ленфильме», с 1958 года — в Театре-студии киноактёра.
Скончался 6 июля 1992 года от рака. Похоронен в Москве на Хованском кладбище.
Жёны — режиссёр Валерия Ивановна Рублёва (1928 — 2012), актриса Эльза Ивановна Леждей (1933 — 2001). Дочь — известная актриса Елена Сафонова.
Признание и награды
Фильмография
- 1950 — Далеко от Москвы — участник совещания (нет в титрах)
- 1956 — Солдаты — Юрий Николаевич Керженцев
- 1957 — Цель его жизни — Алексей Костров
- 1957 — Метель — Бурмин
- 1958 — Дело «пёстрых» — Сергей Коршунов
- 1958 — По ту сторону — Матвеев
- 1959 — Накануне — Андрей Петрович Берсенёв
- 1959 — Сверстницы — Аркадий
- 1960 — Пять дней, пять ночей — капитан Леонов
- 1962 — Сплав — Егор Никитич
- 1962 — Закон Антарктиды — Виктор Белов
- 1962 — Здравствуй, Гнат! — Марек
- 1963 — Оптимистическая трагедия — Беринг
- 1963 — Тишина — Свиридов
- 1964 — Космический сплав — Гаврюшин
- 1964 — Лёгкая жизнь — Юрий Лебедев
- 1964 — Ракеты не должны взлететь — Гейнц
- 1965 — Гиперболоид инженера Гарина — Василий Витальевич Шельга
- 1965 — Как вас теперь называть? — секретарь обкома
- 1965 — Сердце матери — Иван Владимирович Ищерский
- 1965 — Совесть — Зеленкевич
- 1966 — В западне — Кирхмайер
- 1966 — Дикий мёд — Саша
- 1966 — К свету! — Замяховский
- 1966 — На диком бреге — Петин
- 1968 — Далеко на западе — Алексей Карпов
- 1968 — Крах — Леонид Борисович Красин
- 1968 — Щит и меч — курсант Гвоздь
- 1970 — Белорусский вокзал — Алексей Кирюшин
- 1970 — Когда расходится туман — Мыльников
- 1970 — Море в огне — Богданов
- 1970 — Моя улица — Владимир Михайлович
- 1970 — Посланники вечности — министр внутренних дел
- 1971 — Конец Любавиных — начальник ЧК
- 1971 — Слушайте, на той стороне — Буров
- 1972 — Вашингтонский корреспондент — Пётр Громов
- 1972 — Наковальня и молот — советский посол
- 1972 — Случайный адрес — Тимаков
- 1972 — Укрощение огня — Леонид Карелин
- 1973 — За облаками — небо — Кравцов
- 1974 — Все улики против него — следователь Чекан
- 1974 — Рассказы о Кешке и его друзьях — Иван Васильевич, военный лётчик
- 1974 — Совесть — Фёдор Дросов / Леонид Уваров
- 1974 — Фронт без флангов — Садовников
- 1975 — Одиннадцать надежд — тренер Олег Петрович
- 1975 — Повторная свадьба — Фёдор Кузьмич, первый секретарь горкома партии
- 1975 — Путешествие миссис Шелтон — Караваев
- 1976 — Быть братом — Павел Лобанов
- 1976 — Жизнь и смерть Фердинанда Люса — профессор Владимиров
- 1976 — Огненный мост — Болухатов
- 1977 — Цветы для Оли — Игорь Петрович
- 1977 — Открытая книга — Николай Васильевич Заозёрский
- 1978 — Весенняя путёвка — дедушка Лины
- 1978 — Живите в радости — Юрий Харламович Варенцов
- 1978 — За всё в ответе — Николай Алексеевич Куриленко
- 1978 — Право первой подписи — Рябинин
- 1978 — Пуск — Сенчаков
- 1978 — Стратегия риска — Голубой
- 1979 — Старые долги — Дмитрий Афанасьевич Суконцев
- 1980 — Атланты и кариатиды — Герасим Петрович Игнатович
- 1980 — День на размышление — Колосов
- 1980 — Желаю успеха — Демид Демидыч
- 1980 — Испанский вариант — начальник советской разведки
- 1980 — Ларец Марии Медичи — Головин
- 1980 — Серебряные озёра — Николай Николаевич
- 1981 — Было у отца три сына — Константин
- 1981 — Две строчки мелким шрифтом — зам. руководителя института истории партии
- 1981 — Оленья охота — Фибих
- 1981 — Третье измерение — командующий
- 1981 — Чёрный треугольник — Дмитрий Степанович Карташов
- 1981 — Не все кометы гаснут — Рожков
- 1982 — Нежность к ревущему зверю — Разумихин (озвучил роль актёр Феликс Яворский)
- 1983 — Следствие ведут ЗнаТоКи. Он где-то здесь — Антон Петрович Бардин
- 1983 — К своим! — отец Нины
- 1983 — Непобедимый — Николай Подвойский
- 1983 — Такая жестокая игра — хоккей — председатель спортобщества
- 1983 — Тревожное воскресенье — Марсинель - капитан танкера Гент
- 1983 — Ты мой восторг, моё мученье — режиссёр
- 1983 — Анна Павлова — барон Владимир Борисович Фредерикс
- 1984 — Берег его жизни — сэр Джон Робертсон
- 1984 — Меньший среди братьев — Кирилл
- 1984 — Стратегия победы (документальный) — журналист
- 1984 — Огненные дороги — товарищ Андрей
- 1985 — Площадь Восстания — капитан Питигрилли
- 1985 — Подвиг Одессы — хирург Вениамин Иванович
- 1986 — Без срока давности — Семён Пайгин, он же Саймон Пейдж
- 1986 — Семь криков в океане — профессор
- 1987 — К расследованию приступить. Клевета — Владимир Иванович Мельников
- 1987 — Сабля без ножен — Андрей Лукич Трембовельский
- 1988 — Охотники в прериях Мексики / Präriejäger in Mexiko (ГДР) — крестьянин с семьёй, направляющийся в район Маппими (нет в титрах)
- 1988 — Голубая роза — врач на водах
- 1988 — Щенок — Михаил Семёнович
- 1989 — Дежа вю — профессор Бабочкин
- 1991 — Назад в СССР — Иван
- 1993 — Секретный эшелон — лётчик, служивший в Испании
Напишите отзыв о статье "Сафонов, Всеволод Дмитриевич"
Примечания
- ↑ [znakpamyati.narod.ru/safonov-vsevolod.html Могила актёра]
Отрывок, характеризующий Сафонов, Всеволод Дмитриевич
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся 9 апреля
- Родившиеся в 1926 году
- Родившиеся в Москве
- Умершие 6 июля
- Умершие в 1992 году
- Актёры по алфавиту
- Актёры СССР
- Актёры России
- Актёры XX века
- Народные артисты РСФСР
- Заслуженные артисты РСФСР
- Персоналии:Камерный театр Таирова
- Персоналии:Московский театр сатиры
- Персоналии:Ленфильм
- Актёры и актрисы Театра-студии киноактёра
- Члены Союза кинематографистов СССР
- Умершие от рака
- Похороненные на Хованском кладбище