Сахалинские корейцы

Сахалинские корейцы

Численность и ареал
Всего: 45000 Сахалин: 24993 Прочие регионы России: 10 000 Южная Корея: 3500 Северная Корея: 1 000
Язык	русский, корейский
Религия	протестантизм, православие, атеизм
Родственные народы	корейцы, корё-сарам

Сахали́нские коре́йцы (также корейцы Сахалина; кор. 사할린 한국인 сахаллин хангугин) — субэтническая группа корейцев численностью около 45 000 чел. На долю сахалинских корейцев приходится около 10 % корейской диаспоры (корё-сарам) бывшего СССР. В большинстве своём это потомки южнокорейских по своему происхождению рабочих, привезенных в качестве рабочей силы на Южный Сахалин в период аннексии Кореи Японской империей (1905—1945). Имеют преимущественно южнокорейское происхождение, компактно проживают на юге острова Сахалин. По этой причине в российской и мировой историографии сахалинские корейцы часто рассматриваются обособленно от континентальной диаспоры. Следует заметить что с 1905 по 1937 год в северной (российской, а затем и советской) части Сахалина обособленно сформировалась северо-сахалинская группа корейцев, которая, как и континентальные корё-сарам, была депортирована в Среднюю Азию.

Российский Сахалин

Корейская диаспора Сахалина начала своё постепенное формирование после 1870-ого года. В 1890 году о присутствии корейцев на Сахалине упомянул посетивший остров А. П. Чехов, который провел личную перепись населения и в книге «Остров Сахалин» написал, что «у Семенова работают манзы, корейцы и русские». Перепись 1897 года обнаружила на острове 67 корейцев из 28 000 жителей. Следует заметить что с 1905 по 1937 год в северной (российской, а затем и советской) части Сахалина обособленно сформировалась северо-сахалинская группа корейцев, которая, как и континентальные корё-сарам, в количестве 1 187 человек была депортирована в Среднюю Азию.

Японский Южный Сахалин

По результатам русско-японской войны южная часть острова Сахалин (южнее пятидесятой параллели согласно мирному договору от 1905 г.) принадлежала Японии и называлась префектура Карафуто. После аннексии Кореи японское правительство мобилизовало корейских рабочих и переправило их на Южный Сахалин для восполнения рабочей силы, которой не хватало в связи с массовой милитаризацией страны и призывом собственно японского и частично корейского населения в Квантунскую армию в преддверии и в ходе Второй мировой войны. Тотальная мобилизация корейцев для работы на Карафуто началась с 1939 года и осуществлялась в три этапа:

1 этап. Вербовка (сентябрь 1939 — февраль 1942).

2 этап. Государственный организованный набор (февраль 1942 — сентябрь 1944) проводился принудительно либо обманным путём.

3 этап. Трудовая повинность (сентябрь 1944 — август 1945) носила форму «охоты за корейцами».

Всего на Сахалин за период существования Карафуто для принудительных работ, в основном на угольных шахтах, японцами было привезено более 70 000 корейцев из тогда ещё японской Кореи. Корейцы также прокладывали железные дороги, трудились на лесоповале. Часть из них вышла на пенсию и смогла вернуться обратно домой до выхода Карафуто из-под юрисдикции Японии. Часть корейцев приехала на Сахалин добровольно в поисках более высоких заработков, поскольку в 1943 году Карафуто был провозглашен частью собственно Японии и зарплаты на острове были значительно выше, чем в Корее, имевшей статус колонии. При этом практически все они были выходцами из регионов, которые впоследствии вошли в состав Южной Кореи. В период между 1939 по 1945 годы около 40 тысяч корейцев были ввезены японскими властями на Сахалин для подготовки инфраструктуры острова к войне. К концу войны на Сахалине оставалось 47 тыс. человек корейской национальности.

Возвращение Южного Сахалина советскими войсками

Советская армия заняла Южный Сахалин за несколько дней до капитуляции Японии. На южном Сахалине на 2 сентября 1945 г. проживало более 391 тыс. человек, из них 358,5 тыс. — японцы, ок. 23,5 тыс. официально зарегистрированных корейцев (на деле их число оказалось вдвое больше, так как несколько тысяч корейцев были привезены японскими властями для принудительных работ на остров в самые последние месяцы второй мировой мировой войны), и более 1 тыс. человек аборигенного населения. Придя в ярость из-за поражений японской армии, группы гражданских лиц японской национальности начали вымещать свою злобу и негодование на беззащитных корейцах. 18 августа 1945 года произошёл расстрел в Камисикуке. 22 августа 1945 года произошла кровавая резня в Мидзухо. Осенью 1946 г. была достигнута договоренность СССР и США о репатриации японского населения. Небольшая часть сахалинских корейцев смогла получить японское гражданство до 1945 года в результате смешанных браков японцами, а потому была депортирована в Японию.

Япония после подписания акта о безоговорочной капитуляции не могла самостоятельно вести внешнюю политику. Репатриация проходила в 2 этапа, на первом этапе с октября 1946 по май 1948 г. остров покинуло 357 тыс. японцев. Второй этап 1957—1960 гг. — в Японию выехало ок. 2 тыс. японских граждан. Согласно договоренностям, репатриации подлежали только граждане Японии, в силу установленного в Японии и Южной Корее американского оккупационного режима. (Территория Кореи вышла из состава Японии, все корейцы лишались японского гражданства). После окончания войны капитулировавшее правительство Японии объявило, что после отъезда японцев, начнется эвакуация корейцев. Однако Корея выпала из-под японского контроля. В результате, эвакуационное судно «Унсен мару», увезшее последних японцев Карафуто в июне 1949 года, так больше никогда не вернулось на Сахалин.

Натурализация

В конечном счёте, однако, СССР оказался заинтересован в сохранении части людских ресурсов упраздненного Карафуто, так как именно оставшиеся корейцы хоть как-то могли поддержать инфраструктуру шахтерских поселков и бараков юга острова. В 1946 г. Правительство СССР позволило оставшимся корейцам начать регистрироваться по месту жительства, стали открываться корейские национальные школы, выходили газеты на корейском языке. В конце 1952 консулу КНДР было позволено начать агитировать сахалинских корейцев принять гражданство Северной Кореи, хотя родными для большинства были южнокорейские уезды. Одновременно советские административные органы разрешили желающим корейцам оформлять гражданство СССР. На первом этапе более половины сахалинских корейцев приняли гражданство КНДР. Так, по данным УВД в начале 60-х годов из 43 тыс. сахалинских корейцев в гражданство КНДР перешло 25 тыс., советское гражданство приняли — 13 тыс., без гражданства оставались 4 500 человек. До 1958 года советские власти поощряли переход сахалинских корейцев в гражданство СССР. Затем, идя на уступки Пхеньяну, которых желал склонить южнокорейские элементы на свою сторону, советские власти резко ограничили эту возможность и создали многочисленные бюрократические препоны. Между тем, уехавшие в КНДР сахалинские корейцы остались недовольны жизнью в КНДР по политическим и экономическим причинам. По просьбе северокорейских чиновников советские команды, перевозившие мигрантов, «во избежание провокаций» (чтобы корейцы не захватили пароход и не заставили команду везти их в Южную Корею или Японию) были снабжены огнестрельным оружием. Более того, суда с репатриантами сопровождали советские военные корабли. К началу 70-х и сам СССР начал расходиться во своих более либеральных взглядах с КНДР. В результате, остававшиеся без советского гражданства сахалинские корейцы снова получили возможность его приобрести. Как следствие, КНДР не удалось сформировать на Сахалине второй Чхонрён — мощную пропхеньянскую ассоциацию корейцев Японии. В 1985 году правительство Японии согласилось профинансировать репатриацию сахалинских корейцев первого поколения рождённых до 15 августа 1945 года, а также и второго (родившиеся после 15 августа 1945 г.), состоящие в браке с представителями старшего поколения. В 1985 г. по данным УВД численность корейского населения Сахалинской области составила 31 664 человек. Из них 20 522 имели советское гражданство СССР, 1 259 были гражданами КНДР, а 9 883 были лицами без гражданства. Сахалинская диаспора также по-прежнему настаивает на том чтобы японское правительство вернуло им сбережения и средства добровольного страхования вместе с процентами по ним в размере 180 млн иен, которые их предки вынужденно отчисляли на счета японских банков в 1930—1940-е годы. и ныне размещены в банке г. Отару.

Язык и культура

В первые годы после присоединения Южного Сахалина советские власти стремились активно поддерживать у местных корейцев образование на родном языке при условии их советизации. С 1948 года работал Корейский передвижной театр, ставивший революционные и советские пьесы. Также в послевоенный период выходили газеты на корейском языке, на нем осуществлялось обучение в школах, при Южно-Сахалинском педагогическом училище функционировало корейское отделение. Но в начале 1960-х годов политика изменилась. В 1963 году был закрыт корейский театр, прекращено издание газет на корейском языке, а 32 корейские школы с 7239 учащимися перешли на русский язык. В настоящее время сахалинские корейцы почти полностью обрусели. В ходе переписи 2010 года из 24 865 корейцев Сахалинской области, указавших владение языками, о владении корейским языком заявили только 6 169 корейцев, тогда как о владении русским языком заявили 24 752 корейца.

Социологические опросы

Согласно неофициальным опросам, желание переселиться в РК в 1993-м году выразили около 15 тысяч тысяч сахалинских корейцев — почти половина проживавших на острове. Однако покинуло остров не более 4 тыс. корейцев. Репатриироваться пожелали в основном пожилые люди, родившиеся в Корее, которым власти последней обещали предоставить жилье, медицинскую страховку и небольшую пенсию. В 1993 году после падения Железного занавеса южнокорейские агентства обратились к властям Сахалинской области с просьбой провести официальный социологический опрос среди сахалинских корейцев, но это предложение первоначально вызвало возражение и со стороны местных властей, и со стороны российского МИДа. Совместный опрос был организован только весной 1997-го совместными усилиями статистического управления Сахалинской области и несколькими южнокорейскими представителями. Однако результаты проведённого исследования так и не были официально опубликованы. Как и ранее, южнокорейскую сторону интересовало сколько сахалинских корейцев хочет переселиться в РК на постоянное место жительства. Судя по утечкам в СМИ, такое желание выразили менее 5 тыс. корейцев, то есть почти в три раза меньше чем в начале 90-х. В связи с тем что большинство современных сахалинских корейцев являются уроженцами острова и не стремится покинуть его, более актуальной для них является тема упрощения условий для поездок в Южную Корею для культурно-экономического обмена и поддержания связей с родственниками. К 2002 году более 12 000 корейцев острова из более чем 30 тысяч уже хотя бы раз побывали в Южной Корее.

Географическое распределение

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Численность корейцев на острове достигла 30 000 (5 % населения острова), в том числе около 15 000 в Южно-Сахалинске. В отличие от континентальной корейской диаспоры России и стран СНГ, сахалинские корейцы компактно проживают на юге Сахалина. Наиболее заметно их присутствие в г. Южно-Сахалинск. Стоит отметить также и то что в ходе переписи 2010 года многие этнические корейцы, как и другие жители области, не указали свою национальность.

Доля корейцев по районам и городам России
муниципальный район, городской округ	Субъект РФ	% корейцев
ГО «Город Южно-Сахалинск»	Сахалинская	8,3
ГО «Макаровский район»	Сахалинская	5,3
Углегорский МР	Сахалинская	5,1

Репатриация в Республику Корея

В конце 90-х годов три страны — Россия, Республика Корея и Япония — начали кампанию по репатриации первого поколения сахалинских корейцев (родившихся до 15 августа 1945 года) на историческую родину. Массовая репатриация сахалинских корейцев в Республику Корея началась в 2000 г. Сейчас в Южной Корее проживают около 3500 репатриантов из России. Репатриация осуществляется за счет средств Красного Креста Японии и Республики Корея. Согласно программе, правительство Кореи предоставляет репатриантам жилье, выплачивает ежемесячное социальное пособие и предоставляет услуги медицинского страхования. Правительство Японии в свою очередь приобретает имущество (одно или двух-комнатные квартиры площадью до 40 кв. м) и оплачивает транспортные расходы. Кроме того, раз в два года сахалинские корейцы, переехавшие на родину, за счет правительства Японии имеют право бесплатно посетить Сахалин. Большинство сахалинских корейцев поселилось в городе Ансане, где специально для них было построено 500 квартир.

Проблемы самоидентификации сахалинских корейцев

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В силу относительно недавнего насильственного переселения, сахалинские корейцы не отождествляют себя с Корё-сарам — термином, применяемым для обозначения всех континентальных корейцев бывшего СССР. В отличие от сахалинских, «континентальные» корейцы проживали в современном Приморском крае задолго до Российской колонизации Дальневосточного региона или добровольно переселялись уже в Российскую Империю в 60-х гг. XIX века из всех, но в основном северных регионов Кореи. В период сталинских политических репрессий в 1937 году континентальные корейцы были депортированы режимом в Центральную Азию как «неблагонадёжные», поскольку Корея входила в состав Японской империи. Несмотря на различия в языке и происхождении, в годы после войны жизнь и быт всех корейцев постсоветского пространства приобрели общие черты. Корейская кухня приобрела популярность и на Сахалине, где сахалинские корейцы также стали заниматься продажей корейских салатов.

Литература

• М. Г. Булавинцева. Сахалин-Карафуто: история границы сквозь ценность образования. Япония наших дней. № 3(5), 2010.- М.: ИДВ РАН, 2010—164 с. — С.89-98

Отрывок, характеризующий Сахалинские корейцы

– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.