Сахаров, Николай Павлович

Николай Павлович Сахаров
Дата рождения	18 (30) августа 1893(1893-08-30)
Место рождения	Муром, Муромский уезд, Владимирская губерния, Российская империя
Дата смерти	1951(1951)
Место смерти	Сан-Франциско, Калифорния, Соединённые Штаты Америки
Принадлежность	Российская империя Российская империя → Российская республика Российская республика → Российское государство Российское государство
Род войск	Сухопутные войска
Годы службы	1911—1912, 1914—1922
Звание	генерал-майор
Командовал	Восточным отрядом Северной Добровольческой армии; Волжским корпусом; Волжской имени генерала Каппеля бригадой 3-го Сибирского корпуса Дальневосточной армии; Поволжским полком Земской Рати
Награды и премии

Никола́й Па́влович Са́харов (18 (30) августа 1893, Муром, Владимирская губерния, Российская империя — 1951, Сан-Франциско, США) — генерал-майор (1919), видный деятель Белого движения в Сибири.

Образование и начало военной службы

Николай Павлович Сахаров родился 18 (30) августа 1893 года в Муроме в семье дворян Владимирской губернии — Павла Сахарова и его супруги Антонины Васильевны.

Окончил Муромское реальное училище, в 1911 году поступил вольноопределяющимся на военную службу, служил в 4-м Кавказском стрелковом полку, с июля 1912 года — унтер-офицер.

1 октября 1912 года произведён в прапорщики и уволен в запас.

В 1913—1914 годах учился в Московском сельскохозяйственном институте. Студенты были мобилизованы в связи с началом войны.

Участие в Первой мировой войне

Участник Первой мировой войны, служил в 9-м пехотном Ингерманландском имени Императора Петра Великого полку. С 1915 года — подпоручик, с 1916 года — поручик, с марта 1917 года — штабс-капитан, с сентября 1917 года — капитан.Произведен в подполковники (20 ноября 1917 г.), но, уже 3 декабря, уехал с утратившего боеспособность Юго-Западного фронта в Муром.

Командовал ротами и полковой разведкой. Был трижды (по другим данным, четырежды) ранен и контужен, награждён семью боевыми орденами, в том числе орденом св. Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием.

Участник антибольшевистского подполья

В начале 1918 года создал в Москве антибольшевистскую организацию с участием студентов сельскохозяйственного института в Петровско-Разумовском.

Судьбу офицера изменила встреча с представителем полковника А. П. Перхурова в Москве. Сахаров вступил в Союз защиты Родины и Свободы и недолго исполнял должность начальника Резервного отдела штаба этой организации. В мае 1918 года группа Сахарова, свыше двух тысяч человек (возможно численность завышена в десять раз), составила «вторую пехотную дивизию командных кадров Союза».

8—9 июля 1918 года, при поддержке епископа Муромского Митрофана (Загорского), настоятеля Спасо-Преображенского монастыря (с 1917 года в обители проживали родители Н. П. Сахарова), возглавил восстание против большевиков в Муроме в качестве командующего Восточным отрядом Северной Добровольческой армии. Восставшим удалось занять город Муром, однако местное население их не поддержало. Обещанной помощи не было, связи с Рыбинском и Ярославлем установить не удалось. Под натиском красных отрядов участники восстания были вынуждены покинуть город. В бою Сахаров был ранен; окружным путём через Рязань, Москву, Вологду в августе он добрался до Казани, уже взятой соединенным отрядом чехословаков и подполковника В. О. Каппеля.

Военачальник белой армии

Летом 1918 года добрался до Казани, где вступил в Народную армию Комитета членов Учредительного собрания (Комуча), был назначен командиром Арского боевого участка, который вскоре был переформирован в 3-й Казанский (позже 50-й Арский) стрелковый полк в составе Отдельной Казанской стрелковой бригады. Служил под командованием В. О. Каппеля. 10 сентября 1918 года белые были вынуждены оставить Казань. Вскоре, из действующих на фронте частей Северной группы Народной армии, полковником А.П. Перхуровым была составлена Казанская отдельная стрелковая бригада. Командиром 3-го Казанского стрелкового полка в ней стал Н. П. Сахаров. Бригада медленно отходила вдоль Волго-Бугульминской железной дороги и в конце сентября, сразу по выходе её к станции Нурлат, вошла в состав Симбирской группы полковника Каппеля. Почти не получая снаряжения и пополнения из-за того, что бывшие войска Комуча в вышестоящих штабах ложно считались «эсеровскими», Казанская бригада таяла, как снег. Из 3600 штыков и сабель в октябре, к середине ноября осталось не более 1000 бойцов. После оставления Уфы в январе 1919 года, вся группа генерал-майора Каппеля была отведена на переформирование в город Курган.

При реорганизации Волжского корпуса полк Н. П. Сахарова стал именоваться 50-м Лаишевским, а с апреля 1919 года — 50-м Арским стрелковым полком. Передышка оказалась недолгой: в том же месяце из состава корпуса был выделен отряд под командованием Сахарова для подавления восстания в Кустанае. В отличие от многих «героев тыла» Волжане оставили по себе добрую память у крестьян, вынесших на сходе благодарность офицерам и солдатам отряда и отправивших 100 тыс. рублей в штаб корпуса «на обустройство и улучшение пищи его чинов».

Волжский армейский корпус готовился в качестве резерва Ставки для выполнения ударных задач, но не успел завершить своё формирование, когда в начале мая 1919 года, в связи с ухудшением обстановки он внезапно был вызван на фронт.

Три полка 13-й Казанской дивизии с двумя бронепоездами и Уфимским гусарским полком защищали Белебей против двух стрелковых бригад (6 полков) и кавалерийской дивизии красных. Недавно влитые пополнения из числа бывших красноармейцев, поставленных в строй без должной проверки, перешли на сторону врага. В 50-м Арском полку под д. Городецкой перебежала рота. Тем не менее, бои носили упорный и ожесточенный характер. Генералу Каппелю удалось быстро привести части в порядок.

Стрелки Н. П. Сахарова приняли участие во всех крупных операциях лета-осени 1919 года: в обороне на р. Белой южнее Уфы, в горах Урала, затем под Челябинском и в контрнаступлении на Тоболе. За бои 1918 года под Казанью Николай Павлович был произведен в полковники, а 23 августа 1919 года — в генерал-майоры (со старшинством с 10 апреля — со дня освобождения от партизан города Кустаная).

В сентябре 1919 года он был назначен помощником начальника 1-й Самарской стрелковой дивизии 1-го Волжского армейского корпуса, а накануне сдачи Омска, 6 ноября, когда начдив генерал-майор А. С. Имшенецкий принял у Каппеля Волжскую группу войск, генерал Сахаров вступил в командование Самарской дивизией. В районе Ново-Николаевска все три дивизии группы фактически были сведены в полки. В Великом Сибирском походе остаткам 3-й армии, в которую входили Волжане, пришлось тяжелее других, поскольку они должны были продвигаться на восток через Щегловскую тайгу южнее железной дороги, по узкому и почти безлюдному «переселенческому тракту». Под Кемчугом и Красноярском почти целиком погибли Симбирцы, удалось вырваться только горстке Казанцев, и только Самарцы Сахарова вышли относительно сплоченной боевой единицей. Поэтому, после смерти от тифа в с. Ук 21 января 1920 года генерала Имшенецкого, руководство Волжанами перешло к Сахарову. Самый молодой генерал белой армии А. В. Колчака. Подполковник Ф. Ф. Мейбом в своих мемуарах назвал его «храбрейшим из храбрых».

В марте 1920 года, пришедшая в Забайкалье Каппелевская армия, была переформирована. Группа генерала Сахарова была сведена в Отдельную Волжскую бригаду (стрелковый, драгунский полки и батарея). Дальневосточной армии атамана Г. М. Семёнова (до декабря 1920). В Приморье с 25 августа 1921 года обновленная Поволжская бригада включала в себя 1-й Волжский, 4-й Уфимский, 8-й Камский стрелковые полки, 1-й кавалерийский полк и Иманскую сотню. Среди закаленных в боях, но не отличавшихся внешней подтянутостью Волжан, их командир пользовался огромной популярностью. Им поддерживалась особая дисциплина — «смесь прежней и своей добровольческой», и основывалась она на взаимном доверии и понимании. C июня 1921 года генерал Сахаров исполнял обязанности начальника гарнизона города Никольска-Уссурийского.

В ноябре 1921 года Белоповстанческая армия генерал-майора В. М. Молчанова начала свой поход на Хабаровск. Николай Павлович был назначен первым заместителем и главным помощником генерала В. М. Молчанова. Имея тактическую самостоятельность, действовал успешно, взяв с боями станцию Уссури и Иман. Двигаясь в авангарде во главе сформированного 14 декабря 1921 года отряда в 380 сабель, генерал Сахаров 21 декабря выбил красных из поселка Казакевичево. Но горячность и стремление к лобовым ударам сослужили ему плохую службу: в боях 28 декабря и 11 января 1922 года под станцией Ин Поволжская бригада понесла тяжелые потери и не смогла добиться перелома. Тяжело переживая неудачу своих войск и чувствуя себя лично ответственным за это, Николай Павлович сам сдал командование бригадой и уехал с фронта во Владивосток.

Вернулся в строй он в августе 1922 года командиром Приволжского стрелкового полка (отряда) Земской Рати генерал-лейтенанта М. К. Дитерихса, и вместе с нею отступил в Китай. До мая 1923 года находился с войсками в лагерях около Гирина, откуда был удален по требованию местных властей, как и генералы Дитерихс и Молчанов. Николай Павлович эмигрировал в Соединенные Штаты. Незадолго до советско-китайского конфликта на КВЖД, Н. П. Сахаров прибыл в Харбин, как представитель Великого князя Николая Николаевича, с задачей формирования белопартизанских отрядов. Генерал создал и возглавил Дальневосточный Корпус Русских Добровольцев. Три его отряда оперировали в Забайкалье, Приморье и Амурской области. В одном из рейдов, в неравной борьбе с ГПУ осенью 1929 года, погиб бывший командир Омского стрелкового полка полковник Мохов. Советская агентура пыталась нейтрализовать действия генерала Сахарова, завербовав сотрудника из его окружения, полковника В. Е. Сотникова, но тот был быстро разоблачен и бежал в Приморье.

Затем Н. П. Сахаров жил в Шанхае, активно участвуя в общественной жизни русской колонии. В 1949 году, когда к городу приближались коммунистические войска Мао Цзэдуна, генерал, как и многие русские, эмигрировал на о. Самар (Филиппины), а потом в Калифорнию.

Николай Павлович Сахаров скончался в 1951 году в Сан-Франциско, и был похоронен на Сербском кладбище города Колма.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_s/saharov_np.html Биография]
• [rovs.atropos.spb.ru/index.php?view=publication&mode=text&id=225 Муромское антисоветское восстание 1918]
• [ruguard.ru/forum/index.php/topic,643.0.html Храбрейший из храбрых. К биографии генерал-майора Н. П. Сахарова]

Отрывок, характеризующий Сахаров, Николай Павлович

– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.