Светлая личность (повесть)

Светлая личность
Жанр:	сатирическая повесть фантастический гротеск
Автор:	Илья Ильф и Евгений Петров
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1928
Дата первой публикации:	1928

«Светлая личность» — сатирическая повесть Ильи Ильфа и Евгения Петрова, написанная в 1928 году. В основе сюжета — история служащего Филюрина, ставшего человеком-невидимкой. Впервые опубликована в журнале «Огонёк» (1928, № 28 — 39). В 1989 году по мотивам произведения снят одноимённый художественный фильм.

Сюжет

Действие повести происходит в Пищеславе — небольшом городке, где есть две основные достопримечательности: конная статуя учёного Тимирязева и неработающий клуб со множеством архитектурных украшений и почти полным отсутствием полезной площади. В один из дней сотрудник отдела благоустройства местной коммунальной службы Егор Карлович Филюрин находит на улице металлическую коробку, в которой лежит кусок мыла, изготовленного городским изобретателем Бабским для отбеливания веснушек. Филюрин отправляется с «веснулином» в общественную баню. После помывки герой обнаруживает, что его тело исчезло. Егор Карлович может передвигаться, читать, писать, говорить, однако никто из окружающих его не видит.

Известие о том, что в Пищеславе живёт человек-невидимка, способный незаметно появляться в конторах, наблюдать за работой лавочников и кассиров, собирать информацию о тайных связях, заставляет пищеславцев изменить своё поведение. Город избавляется от пьянства, кумовства, сквернословия; непосредственный начальник Филюрина — Каин Александрович — увольняется с работы; пустой клуб перестраивается. Отношение к Егору Карловичу варьируется в диапазоне от поклонения (энтузиасты предлагают поставить ему памятник) до ненависти: обиженные пищеславцы распускают слухи о его незаконном сожительстве с квартирной хозяйкой мадам Безлюдной и подают на невидимку в суд.

Во время судебного заседания действие мыла «веснулин» неожиданно заканчивается, и перед горожанами предстаёт голый и небритый Филюрин. В эпилоге сообщается, что после потрясений жизнь Пищеслава постепенно входит в привычную колею. Для Егора Карловича единственным последствием истории с мылом становится исчезновение веснушек.

История создания. Публикация

В записных книжках Ильфа, начатых в 1927 году, сохранились короткие заметки и наброски, свидетельствующие о рождении сюжетных линий, связанных с Пищеславом: «Это был город такой, и в нём стояла статуя профессора Тимирязева», «Воленс-неволенс, а я вас уволенс»; там же обнаружились варианты необычных имён и фамилий («Кассий Взаимопомощев», «Помпейчук», «Помпейцев»), а также заготовки для эпизода о «воинственном сне», который герой видел накануне суда: «Снится Троя и на воротах надпись „Приама нет“».

В 1928 году, прочитав первые части печатавшихся с продолжением «Двенадцати стульев», Михаил Кольцов предложил соавторам сочинить сатирическое произведение для возглавляемого им журнала «Огонёк». Как вспоминал позже Евгений Петров, «Светлая личность» была написана в предельно сжатые сроки — всего за шесть дней. Литературовед Лидия Яновская объясняла подобную стремительность «молодым задором» соавторов, а также «избытком сатирико-юмористических наблюдений», не вместившихся в их первый роман . В июне «Огонёк» сообщил читателям о появлении в ближайших номерах весёлой истории от Ильфа и Петрова, в июле началась публикация, продолжавшаяся до 16 сентября. Для работы над иллюстрациями были привлечены художники Борис Ефимов, Александр Дейнека, Михаил Черемных, Константин Елисеев и другие.

Несмотря на комичный сюжет и популярность заявленной темы (в произведении присутствует пародийная отсылка к «Человеку-невидимке» Герберта Уэллса, который в 1920-х годах, после визита в Москву, был хорошо известен в СССР), «Светлая личность» не стала большим событием в литературной жизни того времени — по утверждению литературоведа Бориса Галанова, повесть «оказалась бледнее их первого романа». После огоньковской публикации она не переиздавалась вплоть до 1961 года.

Персонажи

Ироничный подход к образу Филюрина заложен уже в названии: сделав своего героя невидимкой, писатели нарекли его «светлой личностью». В то же время в журнальной публикации, рассказывая читателям о событиях, происходивших в предыдущих главах, соавторы характеризовали главного героя как «серенького канцеляриста». Филюрин — обладатель «благонадёжной, ручейковой» фамилии, который до определённого момента не попадал в нелепые истории. Это заурядный человек непримечательной внешности, общественная активность которого ограничивалась ежедневным опусканием в уличный ящик, предназначенный для жалоб, записок с отзывами о качестве папирос «Дефект». Сравнивая Егора Карловича с «эпическим персонажем» Остапом Бендером, Лидия Яновская отмечала, что если в «Двенадцати стульях» Ильф и Петров создали портрет «весёлого босяка», то в «Светлой личности» объектом их внимания стал «маленький обыватель».

Что такое Филюрин как герой «Светлой личности», как пружина, приводящая в движение механизм целой повести? В сатирическом образе Остапа всё, в конечном счете, вяжется в единый узел. Трусоватый и жадный Филюрин комичен в фантастической роли человека, который, сделавшись невидимым, стал многое видеть. Но как личность — неприметен, призрачен. Тут писателям важен был приём, а не характер.

Другой персонаж — изобретатель Бабский, одержимый идеей усовершенствования мира, — является своеобразным литературным «родственником» Виктора Полесова из первого романа соавторов. Энтузиазм Бабского не знает границ: он «открывает» вакцину для огнеупорных сапог, создаёт вечный двигатель из часов-ходиков и самовара, строит деревянный велосипед-бицикл, варит мыло от веснушек, которое, изменив свойства под влиянием брожения, лишает тела регистратора Филюрина. Изобретателей роднит природная пылкость и воодушевление при мысли о всевозможных преобразованиях, но, по словам Бориса Галанова, неутомимый Бабский более безобидный персонаж, чем кипучий слесарь-интеллигент из «Двенадцати стульев».

К числу оппонентов Егора Карловича относится Пётр Каллистратович Иванопольский — бывший управделами ПУМа, живущий по принципу: «Я могу пришить любому юридическому лицу любое юридическое дело». Выйдя из дома принудительных работ, он узнаёт, что в Пищеславе появился новый кумир, и решает с помощью махинаций посадить человека-невидимку на скамью подсудимых. В этом персонаже явственно проступают черты подпольного миллионера Александра Ивановича Корейко. Любовь к инструкциям и формализму сближает также двух героев-бюрократов: начальника пищеславского коммунального управления Каина Александровича и его литературного «брата» из «Золотого телёнка» — руководителя учреждения «Геркулес» Полыхаева.

Образ города

Тема коммунального мира с его мещанством, склоками и невежеством, как замечал литературовед Яков Лурье, была весьма актуальной для советской литературы 1920-х годов. У Ильфа и Петрова она разрабатывалась в двух романах — при описании уездного города N, Старгорода и многолюдной квартиры «Воронья слободка». В «Светлой личности» образ нелепого города стал центральным. Служащий Филюрин до поры до времени ощущал себя естественной частью обывательской среды; утрата тела заставила героя внимательнее присмотреться к Пищеславу.

Предметом гордости горожан является монумент с изображением скачущего во весь опор Тимирязева, отлитый местным скульптором Шацем для того, чтобы «добиться превосходства» над Москвой. Узнав о том, что в столице есть «пеший памятник» знаменитому биологу, пищеславцы решили увековечить его на коне; после замечаний приёмной комиссии скульптор вынужден был заменить саблю в руках учёного на «чугунную свёклу». Сцены, рассказывающие о создании огромного изваяния, являются, по словам Бориса Галанова, «меткой карикатурой на гигантоманию». Столь же величественно выглядит и центральный клуб, сопоставимый по размерам с Большим театром. Однако внушительный вид и красота «всех четырёх фасадов» не смогли заставить пищеславцев посещать свой очаг культуры: «в густом колонном лесу не нашлось места ни для залов, ни для читален».

Изначально Пищеслав именовался Кукуевом. Смена названия произошла после того, как деятельный мастер-самоучка Бабский изобрёл устройство для автоматической лепки пельменей. Созданная им машинка изготавливала три миллиона мучных изделий в час; при желании производительность можно было увеличить почти вдвое. Горожане с воодушевлением встретили новшество, однако через два дня, после выпуска ста сорока четырёх миллионов пельменей, все запасы муки и мяса закончились. Тем не менее город, мечтавший стать центром пельменной промышленности, был переименован в Пищеслав.

Приглядевшись ближе к особенностям города Пищеслава, можно было уловить знакомые черты… Пусть ни одну из этих черт нигде нельзя было бы встретить в столь полном виде и в столь крайнем выражении, как в фантастическом Пищеславе, он всё-таки… чем-то похож на многие маленькие города эпохи нэпа.

Художественные особенности

Если в «Двенадцати стульях» основными выразительными средствами, используемыми соавторами, были пародия, ирония и гипербола, то в «Светлой личности» к художественным приёмам добавился фантастический гротеск, элементы которого обнаруживаются в образах Филюрина, Бабского и самого города. Ильф и Петров насытили текст многочисленными каламбурами и забавными именами, фамилиями и названиями: в повести фигурируют братья Каин Александрович, Авель Александрович и квартирная хозяйка мадам Безлюдная; упоминается патефон фирмы «Пишущий Амур»; работают газеты «Пищеславский пахарь» и «Рупор благоустройства»; город украшен вывесками торговых домов «Карп и сын», «Тригер и Брак», «Дарданеллы». В ткань произведения включены также авторские размышления на темы, далёкие от основного сюжета, — так, в ироничном этюде, открывающем «Светлую личность», речь идёт о роли фамилий в жизни человека.

Литературоведы считают, что сюжетная линия, описывающая панические настроения пищеславцев, которые по-настоящему напуганы незримым присутствием человека-невидимки, перекликается с мотивами гоголевской комедии: «Как в „Ревизоре“, „проклятое инкогнито“ бродит неизвестно где, заставляя трястись от страха местных жуликов». «Страх перед разоблачением» — это не просто массовое чувство, заставляющее персонажей беспрестанно оглядываться по сторонам и контролировать свои слова и поступки, но и самостоятельный герой повести.

Исследователи творчества Ильфа и Петрова не сошлись во мнениях относительно художественных достоинств «Светлой личности». Если Лидия Яновская писала, что общая интонация повести, насыщенной лёгким юмором и комическими ситуациями, была в контексте своего времени «светлой и свежей», то Борис Галанов отметил, что почти полное отсутствие в произведении жизненных реалий, узнаваемых подробностей советского быта ослабило действие сатиры, — это проявилось в заключительной части:

По-видимому, писатели и сами чувствовали слабость положительного, «врачующего» начала. Во всяком случае, так охотно и с озорством начав свою повесть, они к концу словно бы поостыли и поторопились её свернуть. Чем ближе к развязке, тем больше мельчится повествование, становясь беглым, торопливым, а финал повести… был и вовсе смят, скомкан.

Литература

• Яновская, Л. М. Почему вы пишете смешно? Об И. Ильфе и Е. Петрове, их жизни и их юморе. — М.: Наука, 1969.
• Вулис А. З., Галанов Б. Е. Примечания // Илья Ильф, Евгений Петров. Собрание сочинений. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961. — Т. 1. — С. 560—561.
• Петров Е. П. Мой друг Ильф / Составление и комментарии А. И. Ильф. — М.: Текст, 2001. — ISBN 5-7516-0254-4.
• Лурье Я. С. В краю непуганых идиотов. Книга об Ильфе и Петрове. — Санкт-Петербург: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2005. — ISBN 5-94380-044-1.
• Галанов Б. Е. Илья Ильф и Евгений Петров. Жизнь. Творчество. — М.: Советский писатель, 1961. — 312 с.

Отрывок, характеризующий Светлая личность (повесть)

Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.