Свидетель убийства

Свидетель убийства
Witness to Murder
Жанр	Фильм нуар
Режиссёр	Рой Роулэнд
Продюсер	Честер Эрскин
Автор сценария	Честер Эрскин Наннэлли Джонсон
В главных ролях	Барбара Стэнвик Джордж Сэндерс Гэри Меррилл
Оператор	Джон Элтон
Композитор	Хершел Бёрк Джилберт
Кинокомпания	Честер Эрскин продакшнс United Artists
Длительность	83 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1954
IMDb	ID 0047679
Выход фильма «Свидетель убийства» (оригинальное название — Witness to Murder)

К:Фильмы 1954 года

«Свидетель убийства» (англ. Witness to Murder) — фильм нуар режиссёра Роя Роулэнда, вышедший на экраны в 1954 году.

Поставленный по сценарию Честера Эрскина и Наннэлли Джонсона, фильм рассказывает о женщине (Барбара Стэнвик), которая из окна своей квартиры случайно видит убийство в доме напротив. Убийца (Джордж Сэндерс) узнаёт об этом, и чтобы дезавуировать её обвинения, сначала пытается доказать её невменяемость, а затем и убить её.

Сюжет

Действие картины происходит в Лос-Анджелесе. Однажды Шерил Дрэйпер (Барбара Стэнвик) просыпается среди ночи в своей квартире, встаёт из кровати, чтобы закрыть окно, и в этот момент видит, как в доме напротив некий импозантный мужчина, далее известный как Альберт Рихтер (Джордж Сэндерс), душит насмерть молодую женщину.

Шерил немедленно звонит в полицию, и вскоре лейтенант полиции Лоренс Мэтьюз (Гэри Меррилл) и сержант Эдди Винсент (Джесси Уайт) приезжают по указанному ей адресу. Заметив их, Рихтер успевает спрятать тело убитой в соседней квартире, где идёт ремонт, переодеться и сделать вид, что спит. При осмотре квартиры Рихтеру удаётся отвлечь внимание детективов от оставшихся улик — разорванной занавески и упавшей на ковёр женской серёжки. В итоге, не найдя ничего подозрительного, Мэтьюз приходит к Шерил, уверяя её, что вся сцена с убийством, вероятно, привиделась ей во сне, но она настаивает на том, что видела всё наяву.

Шерил работает дизайнером интерьера в большом универсальном магазине в Беверли-Хиллз. На следующее утро, отправляясь на работу, Шерил видит, как Рихтер загружает объёмный и тяжёлый короб в багажник своего универсала.

Шерил покупает в магазине бинокль, и, вечером, наблюдая за Рихтером в окно, она замечает, что соседняя квартира сдаётся в аренду. Делая вид, что ищет жильё, Шерил просит управляющего домом показать ей ту квартиру, которую видела в бинокль. В квартире она замечает следы волочения тела. Затем, по её просьбе управляющий показывает ей отремонтированную и обставленную квартиру, которой является квартира Рихтера. Осматривая его квартиру, Шерил обнаруживает разорванную занавеску и пару женских серёжек на столе, которые незаметно кладёт в свою сумочку. Возвращаясь домой, Рихтер замечает, что кто-то находится в его квартире. Он ожидает, пока управляющий и Шерил уйдут, после чего заходит в квартиру и внимательно осматривается.

Выйдя из дома Рихтера, Шерил немедленно напраляется к лейтенанту Мэтьюзу, чтобы предъявить серёжки и рассказать об обнаруженных уликах. Однако Мэтьюз говорит ей, что только что ему звонил Рихтер, заявивший, что у него украли пару серёжек, которые принадлежали его жене, умершей в Германии в 1943 году. Когда в участок за серёжками приезжает сам Рихтер, Шерил открыто обвиняет его в убийстве, однако он категорически отвергает это. После её ухода Рихтер соглашается не выдвигать обвинения в краже, и говорит Мэтьюзу, что, по его мнению, Шерил не вполне психически здорова. Однако лейтенант считает её вполне нормальной.

Мэтьюз проводит небольшое расследование, выясняя, что Рихтер раньше бы связан с нацистами, а теперь стал писателем и собирается жениться на богатой вдове. Чтобы ещё раз переговорить и успокоить Шерил, Мэтьюз приглашает её в ресторан, между ними складываются тёплые отношения. Тем временем Рихтер посылает письмо на свой собственный адрес. Несколько часов спустя Шерил читает в газете информацию о том, что в одном из парков обнаружено тело молодой женщины, однако Мэтьюз говорит ей, что полиция не может связать виденное ей убийство с трупом в парке, и вновь просит Шерил оставить свою навязчивую идею. Мэтьюз полагает, что Шерил убедила себя и теперь искренне верит в то, чего на самом деле не было.

Вечером, когда Шерил работает в своей квартире, к ней неожиданно приходит Рихтер, выражая недовольство полученным им письмом, в котором, по его словам, Шерил обвиняет его в убийстве. Он показывает ей это письмо, обещая на первый раз не давать делу ход. Выходя из её квартиры, он незаметно снимает замок с защёлки. После этой встречи Шерил немедленно убегает к Мэтьюзу, в этот момент Рихтер проникает в её квартиру, и печатает на её машинке письма в свой адрес с утверждениями, что она видела, как он совершил убийство. Мэтьюзу не удаётся успокоить Шерил, и он рекомендует ей обратиться к врачу.

Вскоре Мэтьюза вызывает к себе в кабинет капитан Доннелли (Гарри Шэннон), на их встрече присутствует также Рихтер, который принёс письма, по его словам, присланные ему Шерил. Прежде всего, Мэтьюз поздравляет Рихтера с предстоящей свадьбой, информация о которой только что появилась в газетах. Далее он выражает сомнение в том, что Шерил могла писать эти письма. Тем не менее, Доннелли приказывает доставить Шерил к нему. Когда Доннелли демонстрирует печатную машинку Шерил, на которой были напечатаны письма, у Шерил начинается истерика, после чего Доннелли поручает направить её в городскую больницу.

Шерил приходит в себя в палате с тремя психически больными женщинами, затем с ней беседует психиатр. Чтобы выйти на свободу, Шерил делает вид, что теперь она уверена, что Рихтер не совершал убийство, и что она, вероятно, действительно писала письма. В этот момент приезжает Мэтьюз с судебным предписанием об освобождении Шерил, отвозя её домой. Прощаясь, Шерил говорит, что больше им, наверное, лучше не встречаться.

Поднявшись к себе, Шерил видит в окно, как Рихтер читает газеты, в которых сообщается о том, что личность убитой девушки установлена. Она также понимает, что во время своего визита Рихтер снял замок с защёлки, и таким образом в её отсутствие смог беспрепятственно войти в её квартиру и напечатать письма на её машинке. Шерил звонит Мэтьюзу, а затем и едет к нему на встречу, однако новые факты его не убеждают.

Тогда Шерил направляется домой к Рихтеру, который легко соглашается с тем, что совершил убийство своей любовницы, которая могла помешать его браку и разоблачить его взгляды. При этом он напоминает, что ей никто не поверит, особенно, после того, как она побывала в психиатрической клинике. Затем Рихтер заявляет, что миром должны править такие сильные личности, как он, и что только он обладает ключом к истории. Неожиданно он приходит в экстатическое возбуждение, и начинает что-то декламировать по-немецки в нацистском духе, после чего Шерил в ужасе убегает.

В полицейском участке Шерил говорит Мэтьюзу, что Рихтер ей во всём сознался, но лейтенант не может ничего сделать по причине отсутствия улик. Однако он решает проверить всё, что связано с убитой девушкой. Мэтьюз отправляется в дом, где жила девушка, и безуспешно опрашивает соседей, демонстрируя им фотографию Рихтера с обложки его книги. Затем он решает осмотреть комнату убитой девушки, где неожиданно находит недавно изданную малоизвестную философскую книгу Рихтера.

Шерил приезжает домой, где в квартире её поджидает Рихтер, который уже напечатал её предсмертную записку на машинке. Затем Рихтер пытается вытолкнуть Шерил из окна, но неожиданно появляется сотрудница полиции, которую направил Мэтьюз, чтобы присмотреть за Шерил. В этот момент Шерил удаётся вырваться и выбежать на ночную улицу, где её преследуют Рихтер и женщина-полицейский.

Шерил пытается скрыться на строительных лесах многоэтажного здания. Она понимается на самую крышу, но заметивший её Рихтер гонится вслед за ней. Вокруг здания собирается толпа зевак, привлекая внимание подъехавшего Мэтьюза. Вместе с несколькими полицейскими он устремляется на самый верх здания. На крыше Рихтер прижимает Шерил к самому краю, в итоге она срывается вниз, но падает на строительные леса этажом ниже. Появившийся в этот момент Мэтьюз вступает с Рихтером в борьбу, в результате которой сталкивает его в глубокий колодец. Затем Мэтьюз спешит на помощь Шерил, в последний момент успевая схватить её за руку. С помощью полицейских он поднимает её наверх как раз в тот момент, когда леса под ней рушатся и падают вниз. Мэтьюз и Шерил обнимаются и уходят вместе.

В ролях

• Барбара Стэнвик — Шерил Дрэйпер
• Джордж Сэндерс — Альберт Рихтер
• Гэри Меррилл — лейтенант полиции Лоренс Мэтьюз
• Джесси Уайт — сержант полиции Эдди Винсент
• Гарри Шэннон — капитан полиции Доннелли
• Клэр Карлтон — блондинка
• Льюис Мартин — психиатр
• Дик Эллиотт — управляющий зданием

Режиссёр и исполнители главных ролей

В 1940-50-е годы, наряду с фильмами в лёгком и развлекательном жанре, режиссёр Рой Роулэнд поставил такие фильмы нуар, как «Убийца МакКой» (1947), «Место преступления» (1949), «Полицейский-мошенник» (1954) и «Клевета» (1957).

Барбара Стэнвик четырежды номинировалась на Оскар за главные роли в мелодраме «Стелла Даллас» (1937), комедии «С огоньком» (1941), фильмах нуар «Двойная страховка» (1944) и «Извините, ошиблись номером» (1948). В общей сложности, Стэнвик сыграла в 12 фильмах нуар, помимо указанных выше наиболее значимыми среди них являются «Странная любовь Марты Айверс» (1946), «Не её мужчина» (1950), «Дело Тельмы Джордон» (1950) и «Стычка в ночи» (1952).

Джордж Сэндерс завоевал Оскар за лучшую роль второго плана в драме из бродвейской театральной жизни «Всё о Еве» (1953). Он также сыграл в таких фильмах нуар, как «Странное дело дяди Гарри» (1945), «Площадь похмелья» (1945), «Странная женщина» (1946), «Соблазнённый» (1947) и «Пока город спит» (1956). Кроме того, Сэндерс сыграл в фильмах Хичкока «Ребекка» (1940) и «Иностранный корреспондент» (1940), а также главную роль в драме по Оскару Уайлду «Портрет Дориана Грэя» (1945).

Сравнение с фильмом «Окно во двор»

По мнению киноведа Стефани Закарек, сюжетная основа фильма «немного похожа на другой фильм, выпущенный в том же году, „Окно во двор“ Альфреда Хичкока… Фильм создавался с целью составить конкуренцию фильму Хичкока, так что многие сходства, возможно, были сделаны намеренно». Закарек отмечает, что «„Свидетель убийства“ вышел на экраны 15 апреля 1954 года, удостоившись умеренно позитивных отзывов (в особенности, за актёрскую игру)». Однако, в итоге, «он закончил с сильным отставанием от „Окна во двор“, который вышел на экраны месяц спустя. Последний стал кассовым хитом и завоевал номинации на Оскар за лучшую режиссуру, сценарий и операторскую работу».

Кинокритик Крейг Батлер пишет, что «отправная точка фильма — человек, который видит убийство, но никто ему/ей не верит — конечно, сработала намного более эффективно… в „Окне во двор“, в данной картине этот ход воспринимается как „банальный“, а не как „прошедший испытание временем“». Тот же сюжетный ход был уже использован ранее в фильмах нуар «Шок» (1946) и «Окно» (1949).

Оценка фильма критикой

Общая оценка фильма

Оценка критики в целом была достаточно сдержанной. Так, газета «Нью-Йорк таймс» назвала картину «добротно сделанной, но едва ли вдохновенной мелодрамой» и «качественным развлечением, но не вехой в своей области». Крейг Батлер описал картину как «малый, но увлекательный нуаровый триллер, который поднимается на более высокий уровень благодаря отличной игре всегда надёжной Барбары Стэнвик, а также крепкой игре Джорджа Сэндерса в привычном для себя русле». При этом, отмечает Батлер, «фильм не попадает в список лучших нуаровых фильмов по причине скучного сценария». Закарек также считает, что фильм «несёт собственный набор бросающих в дрожь наслаждений, среди которых не последнюю роль играет игра Стэнвик и Сэндерса».

Характеристика фильма

В своей рецензии газета «Нью-Йорк таймс» иронически подметила, что фильм "рекламируется как «превосходящий по своему трепетному возбуждению „Двойную страховку“ и „Извините, ошиблись номером“, однако это заявление, наверное, установит рекорд сезона по нелепости». Газета считает, что «сценарист и продюсер фильма Честер Эрскин и его коллеги демонстрируют цивилизованность в отношении показа преступления и наказания за него», однако лишь «урывками порождают волнение или тревогу». Характеризуя далее картину, «Нью-Йорк таймс» пишет: «Несмотря на то, что история сделана плотно, особенно, в те моменты, когда мистер Сэндерс коварно подбрасывает полиции улики, указывающие на то, что мисс Стэнвик слегка не в себе — и ему почти удаётся убедить в этом сыщиков — складывается ощущение, что правосудие обречено на успех, и нет смысла особенно переживать по поводу происходящего. При этом стоит добавить, что копы в общем симпатичны, но вряд ли являются подмогой нашей измученной героине перед лицом её казалось бы беспочвенных обвинений против убийцы».

Закарек считает, что "некоторые моменты сюжета не имеют большого смысла, а сама история чересчур тяготеет — даже для фильма 1950-х годов — к шаблонному варианту под лозунгом «Да она просто истеричка!». Однако, полагает Батлер, «там есть некоторые интересные детали и сюжетные повороты (но есть и такие, которые излишне усердствуют, вызывая подозрительное недоверие зрителя), а также несколько хороших, энергичных реплик и сцен, дающих актёрам возможность показать себя».

Отметив «богато представленную в фильме нуаровую тему отчуждения», Шварц подчёркивает, что «особенность истории заключается в том, что несмотря на то, что Стэнвик является добропорядочным гражданином, власти всё равно занимают сторону нациста Сэндерса по причине его более высокого социального статуса». Вместе с тем, Шварц считает, что «камнем преткновения является правдоподобность истории — Стэнвик является слишком сильной личностью, чтобы до такой степени превратиться в жертву», а «ближе к финалу история становится слишком мелодраматической и невероятной до такой степени, что даже эти отличные актёры вряд ли могут обеспечить ей правдоподобность».

Операторская работа

Среди достоинств фильма современные критики выделяют операторскую работу Джона Элтона, которая, по словам Шварца, «является звездой этого фильма». Он пишет, что работа Элтона «задаёт мрачное настроение событиям в Лос-Анджелесе, усиливая драматизм тёмными кадрами зданий». Батлер также считает, что «режиссёр Рой Роулэнд получает большую поддержку от атмосферической операторской работы Джона Элтона», устроившего «праздник теней и света, никогда не упуская возможность бросить тёмные полосы поперёк экрана».

Оценка актёрской игры

Критика высоко оценила игру актёров, исполнивших главные роли. «Нью-Йорк таймс» пишет, что «Стэнвик в роли дизайнера интерьера, запутавшейся в клубке сомнений, страхов и смертельных угроз, создаёт убедительный образ впечатлительной женщины, которую доводят до грани помрачения рассудка». Крейг Батлер считает, что «Стэнвик выжимает из своей роли максимум возможного, накрепко стискивая зубы против тех, кто пытается отрицать её правоту, и при этом используя свои светящиеся, влажные глаза так, что только такой безликий актёр, как Гэри Меррилл, может от неё отказаться».

Стефани Закарек отмечает, что Стэнвик, «верная своей природе — и своим поразительным актёрским способностям — играет даже самые неправдоподобные моменты с такой уверенностью, что вы начинаете за неё бояться, хотя и знаете, что в конце всё будет хорошо». Как отмечает биограф актрисы Аксель Мэдсен, Стэнвик "читала книгу Симоны де Бовуар «Второй пол», в которой с холодной ясностью описано положение женщин в мире 1950-х годов. Мэдсен подчёркивает, что хотя к 1950-м годам Стэнвик уже была состоявшейся звездой, и в финансовом плане полностью самостоятельной, персонажи, которых ей предлагали играть, вряд ли подойдут под описание сильной независимой женщины: «Дерзко демонстрируя свои светлые волосы и маленькое хорошо сложенное тело, она отдавала свой презрительный юмор и хриплый смех своенравным, злым женщинам, которые к финалу обычно оказывались мёртвыми, если им не удавалось разделить бразды правления с единственным мужчиной, который осмеливался устоять перед ними».

Закарек пишет: «в этом фильме персонаж Стэнвик — это одинокая работающая женщина: она работает дизайнером интерьера в универсальном магазине, но кроме того она и художник — её квартира украшена картинами, написанными ею решительными, агрессивными мазками… И эти рисунки говорят о женщине, которая знает себе цену достаточно хорошо, о личности с живым умом и пытливым духом». Хотя, по мнению Закарек, «внешне может показаться, что Стэнвик играет свою роль довольно робко, сдаваясь слишком легко мужским персонажам, которые пытаются над ней доминировать». Однако, как отмечает биограф Стэнвик Элла Смит в своей книге «В главной роли Барбара Стэнвик», есть своя утончённость даже в том, как Стэнвик уступает мужскому статус-кво: «Когда… психиатр задаёт ей вопросы в холодном и даже оскорбительном стиле, она сохраняет внутреннее равновесие своей героини, зная, что нужно сделать, чтобы убедить его в своей нормальности — демонстрируя тем самым, что она понимает его намного лучше, чем он понимает её». Далее Закарек пишет: «Есть и моменты, когда Стэнвик действительно съёживается как робкая мышь, особенно, когда она находится под безжалостным взглядом Сэндерса. Но не важно, сколько раз мужские персонажи в фильме говорят ей расслабиться и забыть о том, что, по её мнению, она видела, Стэнвик держится твёрдо — решительность видна даже в её осанке, и в выражении ужаса, которое она так часто демонстрирует». Как заключает Закарек, «сильные многоплановые женские образы были редкостью в 1950-е годы», и в этом фильме «Стэнвик сделала попытку создать такой образ для себя».

Касаясь игры Джорджа Сэндерса, «Нью-Йорк таймс» пишет, что «хотя мотивировка создаваемого им образа бывшего нациста и писателя, ставшего убийцей, немного расплывчата, актёр надлежащим образом учтив и отвратителен». Закарек считает, что «Сэндерс как будто получает большое наслаждение от своего персонажа, выдавая своё раскатистое „р“ со злобной радостью, давая всем понять, насколько прочно его место во Вселенной». Особенно Закарек обращает внимание «на момент, когда он произносит тираду о неполноценности слабых людей, делая это — ни много, ни мало — по-немецки!». Далее Закарек отмечает, что «его игра немного карикатурна», хотя, по-другому её можно назвать «стилизованной». В сценах со Стэнвик, Сэндерс создаёт видимость холодной, едва различимой сексуальной угрозы. Его герой — это тип парня, который интересуется женщинами только как игрушками, и он получает дьявольское наслаждение, превращая Стэнвик в измученную, зажатую мышку".

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0047679/ Свидетель убийства] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v117336 Свидетель убийства] на сайте Allmovie
• [www.tcm.com/tcmdb/title/17848/Witness-to-Murder/ Свидетель убийства] на сайте Turner Classic Movies
• [www.youtube.com/watch?v=2LtfH8j5po8 Свидетель убийства] сцена из фильма на сайте YouTube

Отрывок, характеризующий Свидетель убийства

На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.