Свиньин, Павел Петрович

Павел Петрович Свиньин
Дата рождения:	19 июня (8 июня) 1787(1787-06-08)
Место рождения:	Галичский уезд, Костромская губерния, Российская империя
Дата смерти:	21 апреля (9 апреля) 1839(1839-04-09) (51 год)
Место смерти:	Петербург, Российская империя
Гражданство:	Российская империя
Годы творчества:	1813‒1839
Жанр:	исторические романы, очерки
Язык произведений:	русский, английский
Дебют:	В журнале «Утренняя Заря»

Па́вел Петро́вич Тугой-Свиньи́н (8 (19) июня 1787, усадьба Ефремово Галичского уезда Костромской губернии, Российская империя — 9 (21) апреля 1839, Петербург, Российская империя) — русский писатель, издатель, журналист и редактор, художник, историк, географ прото-славянофильских убеждений. Неутомимый собиратель русских древностей, первый издатель журнала «Отечественные записки». Брат сенатора П. П. Свиньина, зять А. А. Майкова, тесть А. Ф. Писемского.

Биография

Родился в усадьбе Ефремово Галичского уезда в семье лейтенанта флота Петра Никитича Свиньина и Екатерины Юрьевны Лермонтовой. Поэт М. Ю. Лермонтов приходился ему двоюродным племянником. Имения Лермонтовых находились недалеко от Ефремова, в том же Галичском уезде.

Учился в Благородном пансионе при Московском университете. Дебютировал в печати в 1803 году (пансионский журнал «Утренняя заря»). Служил в Московском архиве Коллегии иностранных дел.

В 1806 году был прикомандирован к вице-адмиралу Д. Н. Сенявину, который находился с эскадрой в Средиземном море. В 1811—13 годах служил секретарём русского генерального консула в Филадельфии. В стране, где он гостил, Свиньин обнаружил немало достоинств:

Конечно, из числа блаженства и вольности, коею наслаждается сия республика, есть безопасность и свобода путешественников. Проезжая все Соединенные Статы от одного конца до другова и никто не остановит тебя, никто не имеет права спросить: кто ты? куда? и зачем? Пошли мальчика 5 лет в карете и он безопасно проедет все сие пространство; нигде его не обманут, нигде не притеснят, не обойдут..

Как чиновника, особенно хорошо знавшего английский язык, его послали в 1813 году к генералу Моро, жившему в изгнании в Америке, с приглашением от русского императора возглавить русскую армию в заграничном походе против Наполеона. С успехом исполнив ответственное поручение, Свиньин сопровождал революционного героя в Россию.

Первая его книга была издана в Америке («Sketches of Moscow and St. Petersburg», 1813; переиздана в 1814 году в Лондоне под названием «[books.google.com/books?id=4r4CAAAAYAAJ&printsec=frontcover Sketches of Russia]»). Во всех своих многочисленных занятиях Свиньин был дилетантом. Характерно в этом плане его увлечение живописью:

О Свиньине рассказывали, что он открыл самый лёгкий способ писать картины. Начертив в своём воображении какой-нибудь ландшафт, нарисованный им карандашом вчерне, этюд приносил к одному из покровительствуемых им юных талантов, прося его написать масляными красками небо, с которым будто бы одним Свиньин не мог совладать, потом другого художника просил написать землю и зелень, третьего — деревья, четвертого — воду и т. д. Составленный таким образом пейзаж выдавал он за своё произведение и выставлял на нём в уголке своё имя с обычным pinxit.

В 1813 году служил при Главной квартире русской армии в Германии. В 1814 году вернулся в Россию. Издал несколько книг путевых очерков (1814—18). В 1818—1830 годах издавал журнал «Отечественные записки».

В 1824 году вышел в отставку с чином статского советника и занимался литературной и издательской деятельностью. Выпустил книги «Достопамятности Санкт-Петербурга и его окрестностей» (ч. 1—5, 1816—1828), «Указатель главнейших достопримечательностей, сохраняющихся в Мастерской Оружейной палаты» (1826). Был действительным членом Академии художеств и членом Российской академии (1833), а также состоял в реакционной «Беседе любителей русского слова».

Свиньину принадлежал так называемый «Русский Музеум» — собрание произведений живописи, скульптуры, предметов старины, рукописей вместе с нумизматической и минералогической коллекциями. В 1834-м финансовые затруднения вынудили его распродать свои коллекции.

Был знаком с Ф. В. Булгариным, А. С. Грибоедовым, Н. И. Гречем, И. А. Крыловым, А. С. Пушкиным и другими русскими писателями. Многие из них посещали литературные вечера на квартире Свиньина. Высказывались предположения, что сюжет комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» восходит к рассказам о командировке Свиньина в Бессарабию в 1815 году.

Вместе с тем в литературном обществе к Свиньину относились по большей части иронически из-за его склонности к преувеличениям с оттенком сенсации, а также из-за готовности прислуживаться перед властями (его брат был женат на сестре могущественного П. А. Клейнмихеля). Зло вышучивали его как Пушкин (сказочка «Маленький лжец»), так и Вяземский (эпиграмма «Что пользы, — говорит расчетливый Свиньин»).

«Беспокойно преувеличенный патриотизм» Свиньина проявлялся в увлечении исторической беллетристикой и в том, что «для каждой книжки своего журнала создавал он какого-нибудь русского гения-самоучку», вся примечательность которого состояла в том, что он «сам по себе собственным трудом доходил до решения задач, давно уже известных и одним им только неведомых». Самым известным из открытых Свиньиным «русских самородков» был И. П. Кулибин (1819)

Свиньин — автор исторических романов «Шемякин суд, или Последнее междоусобие удельных князей русских» (1832), «Ермак, или Покорение Сибири» (1834), драматических произведений. В 1838 возобновил издание «Отечественных записок», где напечатал отрывок из своей «Истории Петра Великого». С января 1839 журнал был передан на правах аренды А. А. Краевскому.

Адреса

В Галиче

• Начало XIX в. — улица Свободы, 25.

В Санкт-Петербурге

• 1822 год — доходный дом Алексина — Караванная улица, 16;
• 1824 год — доходный дом Фролова — Караванная улица, 18.

В Москве

• Покровка, дом 40 (не сохранился) ^{[уточнить]}

Не сохранилась усадьба П. П. Свиньина в селе Богородское Галичского уезда, на берегу реки Челсма.

Семья

Был женат на Надежде Аполлоновне Майковой (1803—1857), дочери директора Императорских театров Аполлона Александровича Майкова.

Их дочь Екатерина (1829—1891) стала женой писателя А. Ф. Писемского.

Сочинения

• [elib.shpl.ru/ru/nodes/26929-svinin-p-p-ermak-ili-pokorenie-sibiri-istoricheskiy-roman-xvi-stoletiya-spb-1834 Ермак или Покорение Сибири: исторический роман XVI столетия.] — СПб., 1834. — 4 т.

Ссылки

• А. И. Лященко. Свиньин, Павел Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [galich.com/index.php?option=com_content&task=view&id=14&Itemid=52 О Павле Свиньине на сайте родного города, Галича Костромского]

Отрывок, характеризующий Свиньин, Павел Петрович

– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…