Свой среди чужих, чужой среди своих

Свой среди чужих, чужой среди своих
Жанр	истерн
Режиссёр	Никита Михалков
Автор сценария	Эдуард Володарский Никита Михалков
В главных ролях	Юрий Богатырёв Александр Кайдановский Никита Михалков
Оператор	Павел Лебешев
Композитор	Эдуард Артемьев
Кинокомпания	Киностудия «Мосфильм». Первое творческое объединение
Длительность	92 минуты
Страна	СССР СССР
Язык	Русский
Год	1974
IMDb	ID 0072231
Выход фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих»

К:Фильмы 1974 года

«Свой среди чужих, чужой среди своих» — советский кинофильм в жанре истерн 1974 года. Дебютная работа режиссёра Никиты Михалкова, в основу которого легла повесть Эдуарда Володарского и Никиты Михалкова «Красное золото», написанная на основе заметки в газете. Главные роли исполнили Юрий Богатырёв, Александр Кайдановский, Никита Михалков.

Черновым названием сценария было «Полмиллиона вплавь, пешком и волоком». Источником вдохновения для режиссера послужили картины Серджо Леоне с Клинтом Иствудом в главной роли.

Съёмки картины проходили в павильонах киностудии «Мосфильм», а затем в Чечне неподалёку от Грозного и Азербайджане в окрестностях Баку. Премьера фильма состоялась 11 января 1974 года в кинотеатре «Звёздный». В широкий прокат картина вышла в ноябре 1974 года. Фильм считается киноклассикой, даже при том, что в прокате занял 22-е место

В центре сюжета история о реквизированном золоте, за которое борются чекисты, бывшие белые офицеры и бандиты всех мастей, после окончания гражданской войны.

Критика картины основывалась на том что в ней слишком много действия, герои напоминают американских ковбоев, но при этом по ходу сюжета не понятно кто за кого, а кроме того фильму не хватает ярких и интересных персонажей. Другие же считали что это не приключенческий фильм, а скорее детектив внутри приключенческого фильма. В свою очередь режиссер Алексей Герман посчитал картину новаторской.

Сюжет

Маленький губернский городок. Пятеро друзей — бывших бойцов Красной армии: Егор Шилов (Юрий Богатырёв), Василий Сарычев (Анатолий Солоницын), Николай Кунгуров (Александр Пороховщиков), Андрей Забелин (Сергей Шакуров) и Степан Липягин (Николай Пастухов), готовят к отправке в Москву реквизированные у буржуазии золотые изделия на сумму 526 тысяч рублей для закупки продовольствия голодающим Поволжья.

Броневагон с ценным грузом под охраной 50 бойцов с двумя пулемётами под командой чекиста Егора Шилова должен уйти в центр. Но в комнате Шилова обнаруживают изуродованный труп, который принимают за тело Егора и председатель губкома партии Сарычев в целях конспирации решает отправить саквояж с золотом в этот же день тайно и с минимальной охраной во главе с Липягиным, заменившим Шилова, а бронированный вагон оставить на станции у всех на виду. Предатель в рядах ЧК сообщает об этом группе из пяти бывших белых офицеров, которые при пособничестве железнодорожника Ванюкина (Александр Калягин), напав на вагон с чекистами, завладевают золотом. В свою очередь поезд с офицерами грабит банда во главе с есаулом Брыловым (Никита Михалков). Погибают все налётчики, кроме ротмистра Лемке (Александр Кайдановский), у которого похищают саквояж с драгоценностями. Обнаружив пропажу золота и выяснив, что о нём не знает Брылов, он решает присоединиться к банде с целью найти саквояж. Есаул принимает Лемке, однако не доверяет ему.

Через 3 дня после обнаружения трупа в комнате Шилова Егор оказывается в жилом дворе в полубессознательном состоянии. В ЧК Егор утверждает, что не помнит произошедшего; при этом им утрачены личные документы, включая партийный билет. В его амнезию не верят, подозревают в пособничестве налётчикам и отправляют на автомобиле под конвоем для дальнейшего разбирательства. По дороге к Шилову частично возвращается память, он вспоминает Ванюкина и бежит из-под конвоя. Он находит Ванюкина, узнаёт о похищении ценностей бандой Брылова и приказывает Ванюкину явиться с повинной в ЧК.

Проникнув в банду, Шилов договаривается с Брыловым и Лемке после нахождения ценностей поделить их поровну и остаётся в банде с целью найти золото. Кроме того он хочет узнать от Лемке имя предателя в ЧК, так как Лемке остался единственным, кто его знал.

На допросе в ЧК Ванюкин сообщил, что выполнял указания человека, которого не знал, общаясь с ним только по телефону или через «господ офицеров». Он рассказал, что держал Шилова у себя дома, вкалывая ему наркотики. Сарычев решает выйти на преступников с помощью Ванюкина, назначив его своим осведомителем.

Забелин получает в командование кавалерийский эскадрон для ликвидации банды Брылова. После ухода эскадрона начальник ЧК Кунгуров сообщает Сарычеву об убийстве ночью Ванюкина. Перед тем, как убийца ударил жертву ножом, он оглушил Ванюкина ударом левой руки. Сарычев понимает, что убийца левша и он из ближнего круга сотрудников, так как посторонних возле камеры не было. Он убеждается в непричастности к преступлению Кунгурова, когда тот ловит коробок спичек правой рукой. Последний показывает Сарычеву найденный в камере Ванюкина мундштук Забелина, потерянный им накануне.

Шилов выяснил по цепочке от саквояжа, что золото похитил татарин Каюм (Константин Райкин), который не смог сбежать с похищенным из-за болезни своего коня. Каюм пытается сбросить Шилова с речного обрыва, но сам падает в реку с сильным течением. Шилов спасает Каюма. Разговор Шилова с Каюмом подслушивает мальчишка — слуга есаула Брылова. Золото попадает к Брылову.

Есаул сбегает вместе с саквояжем, узнав о предстоящем столкновении с эскадроном РККА. Шилов похищает Лемке и втроём с Каюмом они сплавляются по реке на плоту, чтобы настигнуть Брылова. Брылов, вооружённый ручным пулемётом, убивает Каюма и ранит Лемке, однако сам погибает от руки Шилова, которого Каюм перед смертью спасает от падения с крутого обрыва.

Егор начинает путь к своим, таща на себе золото и раненого Лемке. Ротмистр уговаривает его не отдавать государству драгоценности, а также пытается бежать.

Тем временем чекисты выясняют, что предателем в их рядах является единственный левша в ЧК — рабочий Никодимов (Николай Засухин). Настоящий Никодимов был убит 2 года назад по дороге из Омска к месту службы, а человек, выдающий себя за него, и есть агент бандитов. Лже-Никодимов являлся участником подготовки нападения на поезд с золотом, а вместо якобы убитого Шилова в его комнату был подброшен труп путевого обходчика. Чтобы избежать возможного опознания Ванюкиным, предатель зарезал его, а для отвода от себя подозрений подбросил в камеру мундштук Забелина. Чекисты разоблачают и убивают "крота", когда тот попытался оказать им вооружённое сопротивление.

Банда уничтожена, но Шилов и золото не найдены, но в предательство Егора друзья не верят. Сарычев винит себя за провал операции по доставке ценностей в Центр и готов отвечать за это,

Шилов не знает, что предатель в ЧК уже ликвидирован и из последних сил тащит на себе раненого Лемке и саквояж с золотом. Недалеко от деревни он выходит к эскадрону Забелина. Фильм заканчивается тем, что друзья замечают его и радостные бегут навстречу друг другу.

В ролях

• Юрий Богатырёв — Егор Петрович Шилов, чекист
• Анатолий Солоницын — Василий Антонович Сарычев, секретарь губкома РКП(б)
• Сергей Шакуров — Андрей Тимофеевич Забелин, командир эскадрона
• Александр Пороховщиков — Николай Кунгуров, председатель ЧК (озвучил Игорь Кваша)
• Николай Пастухов — Степан Липягин, чекист
• Александр Кайдановский — Лемке, налетчик, бывший ротмистр
• Никита Михалков — Александр Брылов, атаман, бывший есаул
• Николай Засухин — лже-Семён Никодимов
• Александр Калягин — Ванюкин, начальник железнодорожной станции
• Константин Райкин — татарин Каюм, бандит

В эпизодах

• Екатерина Шадрина — девушка в рваной кофте у кареты
• Михаил Кислов — Алёшин, конвоир Шилова
• Виталий Комиссаров — Беленький, налётчик
• Александр Яковлев — штабс-капитан, налётчик
• Анатолий Борисов — доктор
• Владимир Груднев — бухгалтер
• Геннадий Крашенинников — чекист, сопровождавший золото
• Михаил Чигарёв — налётчик
• Галина Микеладзе — девушка в поезде
• Александр Адабашьян — информатор Брылова
• Вадим Вильский — бандит с патронташем
• Борис Галкин — гонец
• Татьяна Михалкова — женщина из воспоминаний Брылова (нет в титрах)

Создание

Сценарию фильма предшествовала повесть «Красное золото» написанная в соавторстве Никитой Михалковым и Эдуардом Володарским. Сюжет был взят из небольшой журнальной заметки, рассказывающей историю путешествия из Сибири в Москву поезда с золотом, реквизированным у буржуазии, о том, как оно было захвачено белогвардейской бандой и переходило из рук в руки, пока, наконец, не было отбито чекистами.

Подготовка к съёмкам шла всего несколько недель, а приступить к работе Михалков смог лишь спустя четыре года после службы в армии. Источником вдохновения для создания фильма послужили фильмы с Клинтом Иствудом.

По воспоминаниям Эдуарда Артемьева, работа над музыкой шла легко и быстро. После встречи с режиссёром, который на словах рассказал, чего хочет, и продемонстрировал примеры из американского кинематографа, Артемьев практически с ходу «просто сел и сыграл» главную музыкальную тему фильма. Под аккорды главной музыкальной темы фильма был погашен олимпийский огонь на церемонии закрытия зимних Олимпийских игр в Сочи.

Основная часть съёмок прошла в Чечено-Ингушетии под Грозным. Снимать картину в Чечне Никите Михалкову посоветовал танцор Махмуд Эсамбаев, друг семьи Михалковых и один из известнейших уроженцев тех мест. Он утверждал, что такой красивой натуры, как у него на родине, нет больше нигде. Кроме того, отец режиссёра, поэт Сергей Михалков, был народным депутатом от Чечено-Ингушской АССР. Когда эпизод с ограблением поезда был уже отснят, выяснилось, что практически вся отснятая плёнка с данной сценой оказалась бракованной. В начале ноября 1973 года в Чечне внезапно испортилась погода и выпал обильный снег. Снимать в таких условиях стало невозможно, и эпизод пришлось переснимать уже в Азербайджане в окрестностях Баку.

Сцена расстрела предателя в ЧК взята из кинопроб. Актёр сначала в одной рубашке, через минуту в другой, сначала без бороды, потом с бородой.

Эпизод, в котором Каюм пытается сбросить Шилова с обрыва в реку, но в итоге сам оказывается в воде, снимался на реке Аргун. Константину Райкину надо было упасть с 12-метровой скалы в бурный водоворот. Перед съёмкой сцены долго не могли измерить глубину реки — шест сносило сильным течением. Тогда вместо шеста опустили стальной рельс. Показалось достаточно глубоко, но, как выяснилось, рельс тоже снесло, и на самом деле глубина в том месте была около 2 метров. Температура воды в реке Аргун — 3 градуса. К счастью, съёмка эпизода обошлась без травм, сняли с первого дубля Константин Райкин вспоминает о сцене сплава Шилова с Каюмом на плоту по горной реке:

Во время съёмок мы тонули по-настоящему, прямо во время дубля. На Аргуне страшное течение: 12 метров в секунду, 40 с лишним километров в час! Попадаешь до колена в воду ногой, тебя тут же сбивает, словно дали подсечку, и уносит в водоворот. А вода — ледяная! С Аму-Дарьи был вызван специалист по плотам. Когда он соорудил нечто, все принялись нас тут же хоронить — по Аргуну плоты никогда не ходили. После съёмок в чеченской водичке у меня начался страшный фурункулёз.

Никита Михалков вспоминает о сцене ограбления поезда:

В обеденный перерыв группа каскадёров обсуждала сцену ограбления поезда: как надо прыгать на поезд, с какой скоростью он должен идти, как лошади должны скакать. И всё это долго, обстоятельно. А моя «банда» состояла вся из местных. Там был молодой такой красавец с пышными усами. Услышал он разговор, вскочил на коня, догнал поезд, который шёл в депо «на обед». Прыгнул с седла на поезд, потом обратно прыгнул в седло и, усмехаясь, вернулся на место. Каскадёров это подкосило абсолютно.

У меня много местных снималось. Отчаянные ребята. Приходят, спрашивают: «Оружие вы будете давать, или нам своё принести?»

Построили мы массовку, рассчитали на первый-второй. Сказали: первые — пассажиры ограбленного поезда, вторые — разбойники. Чеченцы все из первых ушли в разбойники. Сказали: «Меня грабить? Вы что?» Для них это было оскорбительно.

На Никиту Михалкова хотели завести уголовное дело инкриминируя ему взяточничество. В связи с тем что для съёмок в массовке были приглашены местные жители. Которые не верно истолковали администратора картины, посчитав что за съемки в ней нужно заплатить от 5 до 10 рублей, в зависимости от наличия лошади и принесли на съемки деньги вложенные в паспорта. Режиссеру с трудом удалось избавиться от претензий ОБХСС благодаря заступничеству своего отца. По сюжету Шилов герой Богатырёва должен был дать в ухо герою Кайдановского - Лемке. Юрий Богатырёв не желал этого делать, наотрез отказываясь бить друга. Его уговаривали режиссёр и сам Александр Кайдановский, прося, а затем требуя ударить его. В результате Никита Михалков не выдержал и криком заставил Богатырёва ударить Кайдановского, мотивируя это простой истиной, тем что последний играет белогвардейца, а первый чекист. Больше Богатырёв спорить не стал и сцена была отснята.

Во время съёмок фильма режиссёр сделал предложение манекенщице Татьяне Шигаевой. Гуляли на свадьбе всей съёмочной группой в Чечне (расписались в ЗАГСе Грозного) практически без отрыва от кинопроизводства. Татьяна сыграла и эпизод в фильме — женщину из воспоминаний Брылова

В результате несчастного случая во время съемок погиб один из маляров, который накануне съемок употребил изрядное количество алкоголя, но все же был отправлен администратором в автобусе с горючими материалами на съемочную площадку, где его попытка закурить привeла к пожару и смерти.

Признание и награды

• 1976 — Премия жюри Никите Михалкову на МКФ (Дели)
• 1976 — Участие в ФЕСТ-76 (Белград)
• 1994 — Участие на международном кинофестивале в Сан-Себастьяне

Примечания

Примечания

Сноски

Ссылки

• [svoysredi.ru Сайт о фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих»]
• [svoysredi.ru/scen Сценарий фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих»]
• «Свой среди чужих, чужой среди своих» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.film.ru/article.asp?id=224 Вспоминает режиссёр двадцать пять лет спустя]
• [kp.ru/daily/23389/33299 «Свой среди чужих, чужой среди своих» появился благодаря «Комсомолке»]

Отрывок, характеризующий Свой среди чужих, чужой среди своих

– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.