Святой Гомобон
| Гомобон Тучинго | |
| Omobono Tucenghi | |
 | |
| Рождение | |
|---|---|
| Смерть | |
| Почитается |
в Римско-католической церкви |
| Канонизирован |
12 января, 1199 папой Иннокентием III |
| Главная святыня |
голова хранится в церкви св. Эгидия |
| День памяти | |
Святой Гомобон Тучинго Кремонский (лат. St Homobonus Tucenghi, старо-итал. Sant'Omobono Tucenghi) (XII век, Кремона, Италия — 13 ноября 1197, там же) — в римско-католической традиции святой, покровитель ткачей, бизнесменов и промышленников, а также города Кремона. Будучи мирянином, успешным ткачом, отдавал свой доход бедным; был канонизирован по инициативе горожан 12 января 1199 года, через год с небольшим после смерти.
Варианты написания имени
На староитальянском имя Omobono состоит из двух корней и означает «хороший человек». При упоминаниях на других языках часто имя не транскрибировалось, а переводилось. Однозначно устоявшегося соответствия на русском языке нет, и в зависимости от языка и времени перевода в разных работах могут встречаться различные написания: Гомобонус, Хомобонус, Гомобон, Хомобон — от лат. Homobonus; Омобоно — от старо-итал. Omobono; Уомобуоно — от итал. Uomo buono; Гутман — от нем. Gutman; Оммебон — от фр. Hommebon; Гомобоно, Хомобоно — от исп. Homobono; а также Омобон.[1]
Есть разнобой и в передаче фамилии: кроме Тучинго от современного итальянского Tucingo[2], также встречается Туссенжи[3] от оригинального староитальянского Tucenghi.
Биография
Гомобон родился в Кремоне в зажиточной купеческой семье.
При совершении сделок он исходил из радости, а не из прибыли, и был готов пожертвовать всем своим состоянием, лишь бы не совершить ни малейшего греха. При этом он был весьма успешен. Он считал, что его умение торговли и обращения со ткацким станком дано ему свыше только для того, чтобы помогать другим.
Капризность, раздражительность, неразумность, несправедливость со стороны других, с которой он часто сталкивался, он переносил со смирением. Терпеливым молчанием, мягкими ответами, кротостью он усмирял чужую ярость и злобу, и всегда держал себя в руках. Это был настолько удивительно, что про него говорили: «он родился без страстей».
Большую часть своего дохода он отдавал нуждающимся. Некоторых больных и нищих он принимал у себя дома и ухаживал за ними. По совету своих родителей в жёны он взял добродетельную и целомудренную девушку. Иногда она жаловалась ему, что его излишние дары могут ввергнуть семью в нищету, но терпела. У них было несколько детей[4].
В возрасте пятидесяти лет он оставил торговлю и полностью посвятил себя благотворительности.
Гомобон был мирянином, но очень набожным человеком; утром и вечером он ходил в приходскую церковь. Он умер во время одной из месс: протянув руки к распятию, когда пели «слава в вышних Богу» (лат. gloria in excelsis), он упал лицом на землю. Окружающие решили, что он сделал это из благочестия; забеспокоились только тогда, когда он не встал к чтению Евангелия, и обнаружили, что он тихо ушёл из жизни.[1][5]
Канонизация и память
После смерти о его канонизации просили многие жители Кремоны. Сикардо, епископ Кремоны, лично отправился в Рим вместе с другими достойными горожанами просить о канонизации.
Примерно год спустя, 12 января 1199 года, он был канонизирован папой Иннокентием III[6].
В булле папы Иннокентия III Гомобону даны эпитеты «отец бедняков», «утешитель притесняемых», «усердный в вечной молитве», «человек мира и миротворец», «человек добрый и в имени, и в делах»[6].
В 1356 году мощи Гомобона были извлечены и перенесены в кафедральный собор; голова осталась в церкви св. Эгидия.
В 1592 году кафедральный собор Кремоны был освящён в честь него и успения св. Марии.
В 1643 году члены Городского совета Кремоны выбрали Гомобона в качестве святого покровителя города. Как указал Иоанн Павел II, Гомобон — «светский святой, который был избран покровителем самими мирянами»[6].
С середины XVII века он считается покровителем всех промышленников и бизнесменов[7].
Период между 13 ноября 1997 (800-летие со дня смерти) и 12 января 1999 был назван папой Иоанном Павлом II «годом св. Гомобона» и посвящён его памяти[6].
День святого Гомобона отмечается ежегодно 13 ноября[7].
Напишите отзыв о статье "Святой Гомобон"
Ссылки
- ↑ 1 2 Яков Кротов [www.krotov.info/yakov/6_bios/36/1197_homobon.htm Словарь святых]
- ↑ Valter Curzi [books.google.ru/books?id=6LdTNEjY-18C&pg=PA123 Dizionario dei nomi] (итал.)
- ↑ Вероника Батхан [www.arhpress.ru/kurbel/2007/11/6/20.shtml Кто вы, добрый Хомобонус?] // Курьер Беломорья 6.11.07 (45)
Вероника Батхан Кто вы, добрый Хомобонус? // Газета «Томь» № 45(418) 07.11.07 - ↑ Philip Lief Group [books.google.ru/books?id=nn9sVnKhumcC&pg=PA28 Saintly Support: A Prayer for Every Problem] (англ.)
- ↑ Alban Butler [books.google.com/books?id=_HgTAAAAQAAJ&pg=PA229 The lives of the fathers, martyrs, and other principal saints] (англ.)
- ↑ 1 2 3 4 [www.vatican.va/holy_father/john_paul_ii/speeches/1997/june/documents/hf_jp-ii_spe_19970624_nicolini_en.html Letter of Pope John Paul II to H.E. Msgr. Giulio Nicolini, Bishop of Cremona] (англ.)
- ↑ 1 2 Вячеслав Белаш [www.kommersant.ru/doc-rss.aspx?DocsID=171358 Сонм в руку] — Журнал «Власть» № 10 (412) от 13.03.2001
Отрывок, характеризующий Святой Гомобон
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..
Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
