Лаврентий Римский

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Святой Лаврентий»)
Перейти к: навигация, поиск

Лавре́нтий Ри́мский (лат. Laurentius — «увенчанный лавром»; ок. 225, Оска, Римская Испания — 10 августа 258, Рим) — архидиакон римской христианской общины, казнённый во время гонений, воздвигнутых императором Валерианом.

Святой почитается как в католической (память 10 августа), так и в православной церкви (память 10 (23) августа).





Житие

«Деяния» Лаврентия были утрачены уже ко временам Блаженного Августина, который в одной из проповедей, посвящённых памяти святого, признавался, что использовал многочисленные предания о его жизни. Согласно традиционному житию, Лаврентий происходил из города Оска (ныне Уэска) в Тарраконской Испании и был учеником архидиакона Сикста. Когда Сикст стал Римским епископом в 257 году, Лаврентий был рукоположен в диаконы. Ему поручили надзор за имуществом Церкви и заботу о бедных.

Во время гонений Валерианом в 258 году многие священники и епископы были казнены, а христиане-сенаторы или члены знатных семейств лишались имущества и изгонялись из города. Сикст II был одной из первых жертв этих преследований (обезглавлен 6 августа). Легенда, переданная Амвросием Медиоланским, утверждает, что Лаврентий встретил Сикста, которого вели на казнь, и спросил его: «Куда ты, отче, грядешь? Зачем оставляешь своего архидиакона, с которым всегда приносил Бескровную Жертву? Возьми своего сына с собой, чтобы и я был общник тебе в пролитии крови за Христа!». Святой Сикст отвечал ему: «Не оставляю тебя, сын мой. Я старец и иду на лёгкую смерть, а тебе предстоят более тяжкие страдания. Знай, что через три дня после нашей смерти и ты пойдешь за мной. А теперь пойди, продай церковные сокровища и раздай гонимым и нуждающимся христианам». Современные исследователи отвергают этот эпизод как недостоверный.

После казни Сикста Лаврентий был брошен в темницу, где совершал чудеса, исцелял больных и многих обратил в христианство. Вскоре римский префект потребовал у него отдать государству сокровища Церкви. Попросив три дня срока, архидиакон раздал почти всё церковное имущество беднякам. На третий день он явился к префекту вместе с толпой нищих, калек, слепых и больных, заявив: «Вот подлинные сокровища Церкви» (в другом варианте — «Воистину богата Церковь, богаче вашего императора»; ср. римское предание о Корнелии). За эти слова Лаврентий был подвергнут жестоким пыткам и, отказавшись поклониться языческим богам, заживо изжарен на железной решётке: под неё подложили горячие угли, а слуги рогатинами прижимали к ней его тело. По преданию, во время казни Лаврентий сказал своим мучителям: «Вот, вы испекли одну сторону, поверните на другую и ешьте моё тело!»

Иконография

В искусстве католических стран Лаврентий часто изображается с решёткой — орудием своей казни — и облачённым в далматику; в живописи популярны сюжеты с раздачей денег беднякам и исцелением слепых. Православное церковное искусство традиционно изображает его в одеянии дьякона и с ларцом в руке, который символизирует сокровища папы Сикста.

См. также

Напишите отзыв о статье "Лаврентий Римский"

Ссылки

  • [days.pravoslavie.ru/Life/life4414.htm Житие святого]

Отрывок, характеризующий Лаврентий Римский

– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.